Религиозность человека - что это духовность или нравственность?

ответы дает   диакон Андрей Кураев 

— Кого можно назвать религиозным человеком?

— Религиозным может считаться человек, который в своей жизни сделал хотя бы один поступок по религиозным соображениям. Не по моральным мотивам, а именно ради Бога. Скажем, стоял на пороге совершения какой-то подлости и остановился только потому, что вспомнил, что Бог этого не велит. Если хотя бы однажды такой поступок был в жизни человека, значит, религиозная тематика вошла в его жизнь.

Православный же человек — это тот, кто судит себя по заповедям Евангелия и Церкви. Он, может быть, не всегда их исполняет — наверное, на свете нет ни одного человека, который бы эти заповеди во всех подробностях исполнял бы в каждой жизненной ситуации. Но если человек, согрешив, понимает, что он согрешил, а не оправдывает себя (это, мол, все делают, это нормально, это современно),— вот в этом случае это — православный человек. Он смотрит на себя глазами Православия.

— Чем отличается жизнь верующего человека от жизни того, кто по каким-то причинам не нашел пути к Богу?

— Мир, в котором живет верующий человек, отличается от мира человека неверующего так, как мир человека, у которого есть цветное видение, от мира человека, видящего все в черно-белых тонах. Все дело в том, что для верующего человека любое событие, происходящее с ним, не равно себе самому. Все, что происходит в его жизни и вокруг него, это некая книга откровений — с осознанным, осмысленным сюжетом. Мир перестает быть случайным нагромождением событий, случайной игрой социальных или иных атомов. Сквозь него начинает проглядывать замысел. Замысел, который надо стремиться осознать, понять.

К этому осознанию и стремится верующий человек. Не случайно одна из первых заповедей, которые получил Адам, гласила: «Назови имена животных» (см.: Быт. 2,19-20). Такова вообще задача религии — назвать, наименовать, то есть — очеловечить мир, который встречает человека. Человек очеловечивает мир тем, что видит в нем свои, человеческие, смыслы, узнает в нем себя самого, видит свои интересы , дает всему свои имена. Мир перестает быть безымянным, равнодушным, когда в него внесены человеческие ориентиры. И тогда поток жизни, который проносится мимо нас, соотносится с нами. Религия — это дерзкая попытка считать всю вселенную значимой для человека.

У религиозного человека душа нередко вздрагивает от того, что видит всецелую пронизанность нашей жизни Промыслом — хранящим и предостерегающим. Вот я сейчас читаю книгу Патрика Бьюкенена — соперника Билла Клинтона на президентских выборах 1996 года. Книга честная и трудная — «Смерть Запада». Цифры и факты о вымирании западных стран, о заселении их носителями совсем других цивилизаций… У истоков нынешней демографической катастрофы западных стран (в том числе и России) — разрешение абортов и антидетские пилюли (про революцию в системе ценностей разговор отдельный). Так вот, тот судья, который в 1973 г. своим решением легализовал аборты в США, носил фамилию Блэкман («Черный человек»). А тот врач, что придумал противозачаточные пилюли, носил фамилию Рок*.

— Священники говорят, что надо чаще бывать в храме. А если я не имею такой возможности? Достаточно ли домашней веры?

— В храм мы идем, чтобы стать христианами. Ведь христианином человек становится не тогда, когда читает книгу о Христе, и даже не тогда, когда молится. А тогда, когда он воспринимает то, что Бог передает ему. Потому что христианство — единственная религия в мире, которая говорит не о том, какие жертвы люди должны приносить богам, но о том, какую жертву Бог приносит людям. Поэтому я иду в храм, чтобы принять Его Жертву мне, Его Плоть и Кровь, которые Он дает мне. Если человек живет вне литургической жизни, его душа потихоньку начинает дичать. Точнее, дух — потому что душу еще можно кормить книгами, Интернетом, еще чем-то. Но дух без Духа — дичает. Как если бы человек, живя вдали от булочной, читал бы книги по хлебопекарному делу, но сам к хлебу не прикасался бы.

— В последнее время очень часто приходится сталкиваться с одинаковой, почти стандартной реакцией современного человека на несчастье. Когда случается большое горе, человек спрашивает: «Ну и где же Ты был, Господи?». И приходит к выводу, что Бога вообще нет. Можно ли чем-то объяснить такой общий поворот мысли? Можно ли донести до человека, что одно из другого не следует?

— Христианину легче отвечать на этот вопрос. Если человек из глубины горя спрашивает: «Где же Ты был, Господи?» — для христианина ответ очевиден: в бездне страдания Он был прежде тебя. Тебя еще не было, а Он уже был на Голгофском кресте.

Сложнее отвечать человеку другой религиозной традиции, если она не признает за Богом права испытывать человеческую боль и сострадание.

В целом такого рода разборки — это свидетельство слабости характера человека. Это желание переложить с себя на кого-то ответственность за свою судьбу. В этом смысле замечательна этика «Властелина колец» Джона Толкиена. Не столько фильма, сколько книги. Прочитав ее, я понял, что я хоббит до глубины души. У Толкиена Бог явно не проявляется, Он остается неназванным. Его Промысл действует, но при этом не вешает на себя ярлык: «Внимание, тут на сцену выхожу я, Промысл Божий». Герои сказки не опускают руки

в потерях и неудачах, и именно поэтому в конце концов оказывается, что даже неудачи оборачиваются к пользе.

— Достаточно ли сегодня иметь те древние десять заповедей?

— Вполне достаточно. Все нынешние грехи укладываются в них.

— А если человек соблюдает, образно говоря, 90 % заповедей, нарушая только одну — спит с чужой женой? Он грешник или больше праведник?

— Это все равно что человек с больной печенью говорит: «В целом я здоров». Хорошая у него жизнь? «Больная печень» ему все равно воздаст...

— Но ведь, по неофициальной статистике, чуть ли не у каждого второго есть любовник или любовница. Получается, что эти люди потеряны для Церкви?

— Здесь важно раскаяние: осознает, что живет в грехе, – уже хорошо. Значит, не безнадежен. Покаянная самооценка человека важнее греха.

— Но далекие от Церкви люди полагают, что если они не убивают, не прелюбодействуют, не крадут — то и не грешат. Что же такое грех, с Вашей точки зрения?

— В церковном понимании грех — это рана, которую человек наносит своей душе. Сразу признаюсь, всех моих научных и богословских знаний не хватит, чтобы определить, что такое душа, поэтому позволю себе сказать о ней по-детски: душа, это то, что болит у человека, когда все тело здорово.

Человек понимает, что у него есть сердце, печень, желудок, когда они начинают болеть. Я, когда начинаю разговор с детьми на эту тему, порой спрашиваю у них: «Встань, пожалуйста, и покажи — где у тебя находится печень». Ребенок, конечно, показывает на живот... А я ему говорю: «Ответ неправильный. Садись, пять. Да, пять. Это же ведь очень здорово, что ты не знаешь, где у тебя печень! Значит, ты здоров! Дай Бог, чтобы как можно дольше ты оставался в таком счастливом неведении!». Пока боли нет — нет и ощущения локализации органа. В детстве и юности для всей требухи есть одно название: «живот». А к пятидесяти годам начинаешь отличать почки от надпочечников... А уж раз болит — значит, существует!

Вот так же — если, просыпаясь ночью от боли, ты осознаешь, что болит у тебя не сердце, не желудок, не суставы, а... душа, — то начинаешь понимать, что есть у тебя и такой орган. И пока человек не обретет опыт душевной боли, он и не знает, что у него есть душа. Есть печальное наблюдение медиков: у каждого человеческого органа обязательно должна быть своя болезнь. Если же у нас есть душа, у нее тоже должны быть свои болячки.

Поэтому так же, как мы заботимся о здоровье и чистоте своего тела — соблюдаем правила личной гигиены, санитарии, не едим что попало, не подбираем то, что валяется на обочинах, не пьем из дорожных луж,— надо следить и за чистотой своей души: не пускать в сознание мусор, несущийся из эфира или с экрана телевизора. Не покупать каждую газетенку или журнальчик, пусть даже самые цветастые и привлекательные, не верить сплетням...

Если человек эти простые правила не соблюдает, то в его душе начинается процесс, подобный раковому.

Раковые клетки — это слишком здоровые клетки, не умеющие умирать: они бесконечно пухнут, делятся, порождая себе подобные, не умея уступать право на существование клеткам другого типа — соседним. А ведь только в слаженности всех систем сохраняется целостность организма. Так в оркестре каждый музыкант на своем месте: кто-то играет на скрипке, кто-то — на гобое, а есть человек, который бьет в тарелки. Но если «тарелочник» начнет делать это слишком часто, заглушая остальные инструменты, что получится? Какофония. Так и в теле человека. Когда какие-то клетки начинают слишком поддерживать свою «партию», возникает рак. Так же и в душе человека: когда какая-то, сама по себе нормальная, человеческая потребность, желание начинает распухать, вытесняя, заслоняя все остальное, собственно человеческое, тогда рождается грех.

В сознании неверующих, не церковных людей, слово «грех» слишком прямолинейно ассоциируется сегодня с блудом, сексуальной областью жизни человека. Был даже такой случай. Накануне Великого поста в Прощеное воскресенье батюшка обратился к пастве: «Давайте простим друг друга, и меня простите: я тоже человек и тоже грешен». Через несколько дней батюшка заметил, что прихожане на него косо смотрят. Удивился: во время поста люди становятся друг другу ближе, а здесь наоборот. Через верных прихожан он выяснил, в чем дело. Оказалось, пошел слух, что у него есть любовница. Священник удивился — откуда взялась такая сплетня. А ему говорят: «Да Вы сами вышли в Прощеное воскресенье и честно признались в том, что согрешили...».

Грех — это все, что вредит человеческому, духовному росту. Это зависть и самовлюбленность, отчаяние, осуждение других людей, пристрастие к деньгам и леность...

— Я слышал, что убийство человека — не самый страшный грех. Почему?

— Есть разные виды грехов: против себя самого, против Бога и против ближнего. Вообще-то любой грех содержит в себе все три яда, но в разных пропорциях. Человек, убивая другого человека, несомненно грешит против ближнего своего. Этот грех сугубо страшен потому, что его последствия необратимы. Здесь и грех против Бога: человек, убивая другого человека, забывает о Боге, даже если он верующий. Есть тут и грех против себя самого.

В двух последних компонентах человек в будущем может кое-что изменить. Конечно, убийца не воскресит убитого, но может сам стать другим. Каким бы страшным ни было убийство, для убийцы всегда остается возможность перемениться.

Был в советские времена такой светлый человек, ныне покойный, Глеб Каледа. Доктор геолого-минералогических наук в миру — и тайный священник, на квартире у которого был храм. Уже в 90-е гг. он первым начал ходить в тюрьмы исповедовать приговоренных к смерти. О. Глеб однажды сказал, что, когда впервые шел к «смертникам», думал, что, да, конечно, за преступлением должна последовать расплата, смертная казнь. Но когда он начал слушать исповеди этих людей, понял, что, убивая их, мы делаем нечто страшное. Мы убиваем невинных. И дело тут не в возможной судебной ошибке, а в том, что на казнь приводится уже совершенно другой человек, изменившийся за годы, проведенные им в ежедневном ожидании исполнения приговора. По сути, у него только паспортное тождество с убийцей, когда-то совершившим преступление.

Грех же более тяжкий, чем убийство,— это отчаяние. Потому что отчаявшийся человек уже не может быть творцом своего будущего. Отчаяние — как фиксатор, удерживающий руки и ноги и мешающий выбраться из пропасти, в которую человек попал. Это — самый страшный грех, который совмещает убийство и самоубийство.

— А зависть, равнодушие, гордыня?

— Это тоже очень неприятные вещи, очень больно ранят, но их, как занозы, можно вынуть из своей души. А вот отчаяние тем и страшно, что, если человек ему отдался, он уже не может оперировать свою душу.

Нужно понять, что грех и преступление не одно и то же. Грех не сводится только к сфере наших межличностных отношений. Это не только некое негативное социальное действие в отношениях с другими людьми. Грех — это то, что в первую очередь происходит во мне самом.

В этом — отличие церковной этики от гражданского права. Очень верно это передал Фридрих Ницше: «И если друг причинит тебе зло, скажи так: "Я прощаю тебе то, что сделал ты мне; но как простить зло, которое этим поступком ты причинил себе?"»*.

— Что страшнее: грешить против себя или против Бога?

— Это тесно взаимосвязано. Святой Исаак Сирин в VII в. сказал: «Грешник подобен псу, который лижет пилу и не замечает причиняемого себе вреда, потому что пьянеет от вкуса собственной крови». Так что прежде всего человек вредит себе самому.

Например, недавно я был в Якутии, видел алмазные шахты («трубки»). У людей крайне тяжелые условия работы — нехватка кислорода, холод, мало солнца и так далее. Огромные котлованы на сотни метров уходят в глубь Земли. В морозы они совершенно не проветриваются. Выхлопные газы от работающей там техники остаются внизу, и рабочим приходится ими дышать. Это вредно. И люди это знают. Тем не менее ради заработка они это делают. Это — грех против самих себя.

Грех ли это против Бога — не могу сказать.

Но религиозно-этический аспект появляется, когда речь заходит о детях. Детям приходится расти вдали от солнца. Получается, человек жертвует здоровьем, уже не только своим, но и других людей, ради денег, ради того, чтобы иметь возможность и квартиру побольше купить, и на курорте пошиковать.

Вот здесь и появляется возможность понять — зачем же религия нужна людям. Задача религии — освободить человека. Главное рабство — не в повиновении тому, что снаружи, а в подчинении тому, что изнутри. Разве на опасные производства людей сейчас доставляют под конвоем? Их там насильно кто-то удерживает? Нет и нет. Так почему они здесь? Они знают, что и им, и их детям здесь плохо. Зачем же они здесь? Их здесь держит господин доллар. Нет, не бумажка. А отношение к этой бумажке — вожделеющее отношение, жертвенное отношение, служащее. Человек оказался рабом у этой своей похоти. Это и есть тот вопрос, который религия ставит перед человеком: то, чему он служит, то, чему позволяет себя контролировать,—достойно его человеческого призвания или недостойно? Или я служу тому, что ниже меня, или же тому, что выше меня. Соответственно, я — раб вещей, или же я — раб Божий. Если раб Божий, то больше ничей не раб, в том числе не раб своего социального имиджа, не раб своих «хотелок».

— Считается, что богатые, жертвуя большие деньги, могут откупиться от своих грехов. Так ли это?

— Можно, я отвечу анекдотом? Новый русский приходит к батюшке и спрашивает: «Батюшка, если я пожертвую 100 000 на строительство твоего храма, ты можешь гарантировать, что моя душа попадет в рай?». Батюшка по раздумье отвечает: «Знаешь, гарантировать, пожалуй, не могу, но попробовать стоит».

Этот же принцип провозглашала замечательная русская пословица «Глаза боятся, а руки делают». Иногда кажется, что работа невыполнима: ну нельзя прополоть все это поле до горизонта. Но ничего: ты начни работать, потом остановись, передохни и снова продолжай работать. А там, глядишь, и сделаешь все, что надо было сделать. Казалось, что невозможно — такой храм построить, детей столько воспитать... А ты — начни. А там и люди, и Бог помогут.

Так и здесь. Церковь не может никому выдать индульгенцию. Но если это пожертвование — хотя бы первый шажок на пути к покаянию и переменам в душе, значит, человек уже понимает, что ему недостаточно иномарок, костюмов, вилл и так далее. Он начинает чувствовать жизнь своей души. Это — начало самопознания, которое в конце концов может привести и к познанию Бога.

— Достаточно замолить грех — можно с чистой совестью жить дальше?

— Да нет в церковном богословии такого термина — «замолить грех». Нет тут математики — сколько молитв надо прочитать для отпущения вот такого-то греха. Но если человек начал такую молитву — это уже хорошо. Значит, он уже осознал нечто как свой грех и уже наметил движение своей воли в сторону, уводящую от этого греха. Это первый шаг. Но это еще не искоренение греха и не заживление его последствий. Болезненное воспоминание о том грехе должно оставаться навсегда. Чистая совесть только у людей с короткой памятью.