Чуток о школьниках СССР(47-50гг.)

евочки и мальчики учились раздельно. Мужская русскоязычная школа, в которой я учился, была в километре от дома. С собой в школу мы носили, помимо портфеля, не сменную обувь (о необходимости которой при самом богатом воображении в то время было бы просто не додуматься), а  стеклянную чернильницу-невыливайку в затягивающемся веревочкой матерчатом мешочке. Мешочек вне зависимости от исходной ткани со временем становился цвета чернил - фиолетовый: иногда он использовался   в качестве оружия - как кистень. К чести изготовителей, чернильницы были весьма массивными и более прочными, чем наши головы. Это уж позже, в Ленинграде, я впервые умилился прогрессивному достижению: чернила наливались прямо в закрепленные в партах стальные чашечки (правда такая конструкция резко осложняла беганье по партам, но, увы, в  Мире нет ничего совершенного).

 Каждому первокласснику родители должны были купить ручку (термин ставочка я услышал позже, причем, кажется, это исключительно  Ленинградский сленг), несколько перьев, резинку, карандаш, чернильницу, изготовить своими силами пенал, перьечистку в виде нескольких сшитых по центру кружков из хлопчатобумажной ткани, Азбуку в виде картонных квадратиков с написанными чернилами буквами, помещенных в многокарманный кляссер из жесткой  прошитой, преимущественно на машинке, ткани и еще уйму разной мелочи. Большинство детей ходили в школу с матерчатыми противогазными сумками, ну а мне, купили новый портфель. Кожаный - дешевых заменителей кожи еще не было.   Писать разрешалось только перьями № 86 с явно выраженным нажимом. Линия с нажимом должна быть 2...3 мм, волосяная - в десять раз тоньше. Потом, слава Богу, разрешили писать и менее мягким пером № 11. Но категорически не разрешалось писать пером с малым нажимом - Лягушкой или, тем более, Уточкой. А уж перо Рондо считалось вовсе хулиганским.

Мы приехали в Баку глубокой зимой и поэтому в первом классе мне пришлось нагонять. Конечно, я уже хорошо читал и считал, и  на первом в  жизни школьном уроке арифметики со свойственной мне мудростью решил, что для правильного последующего прочтения  цифры надо писать в зеркальном изображении. Добрейшая учительница Марья Давыдовна, увидев все это безобразие, ахнула и стала учить меня отдельно от других - с нуля.

До сих пор я храню в своем архиве эту первую тетрадку в клеточку, и до сих пор различные проявления зеркальности в жизни и технике для меня проблематичны. Едва ли не самая непостижимая и постоянно волнующая меня загадка – как вообще Природа распознает  правое и левое (правило правой руки в электротехнике, одинаковость направления завивки хромосомной спирали и т.п.)

В школе я учился хорошо, был дисциплинированнее других. Такая ученическая правоверность в придачу к правильным чертам лица, сравнительно качественной одежде, анекдотично нарицательному имени Петя меня постоянно смущала и тяготила. Пожалуй, больше всего боялся, чтобы не назвали гогочкой. Хорошо у меня шла арифметика, плохо - чистописание. Характеристики по окончании каждого класса были похвальными, но с замечаниями, если бы получше старался, мог бы быть и отличником. По правде сказать, не верю в это. Все-таки, отличник, - это не только твердая задница, но, если угодно, и идеология. Не было у меня никогда фанатичной лояльности,  о чем  совершенно не жалею, поскольку это противоречило бы становлению личности. Хотя, конечно же, и не могу утверждать, что все знакомые мне пятерочники, повзрослев, так уж фатально  становились  шестерками.

Ученики преимущественно были русскими. Наименее способными к обучению  науке и цивилизованности в основном были азербайджанцы и горские евреи.

Помню, был ученик, которого, почему-то, и в глаза и за глаза звали одинаково - Рза-Кулив-Бабек. Иссиня-черный отпрыск явно состоятельных родителей, крайне добродушный и улыбчивый, всегда в высшей степени заторможенный, он смотрел на меня влюбленными глазами и постоянно консультировался не только по толкованию отдельных выражений русского языка или   по урочным арифметическим задачкам, но и по самым примитивным бытовым нормам:  почему этого пацана не надо бить? для чего люди держат домашних кошек? И т.д.

Другой пацан  с весьма распространенной азербайджанской фамилией – Арутюнов был другом не столько моим, сколько  Мамы, поскольку на базаре (рынке)  она покупала зелень именно у него. Из-за громадной опухоли под носом его звали   Арутюн-губа. Это прозвище его не оскорбляло, а на базаре (рынке) он был едва ли не самой  уважаемой и известной фигурой. Когда я поступил в первый класс, он уже сидел в нем четыре года, научился считать до трех и знал четыре цифры: бир, ики, уч,.. много. Не помню, остался ли он  в нем и на пятый год, но вот, вероятно, успехи в обучении привнесли специфику в его бизнес. Так он продавал пучок зелени только за бывший в то время желтого цвета один рубль. Других купюр не признавал. После успешного окончания торговли демонстративно  на глазах у публики с гордостью подсчитывал выручку: бир манат, бир манат, бир манат… В конце с улыбкой - обычное резюме: много! Однажды Мама, организуя семейную вечеринку, решила Арутюн-губу осчастливить: набрала рублей и хотела всю его зелень закупить оптом. Но его не проведешь! Отказал: «А что я буду целый день делать?».

Для особо дерзких старшеклассников в школе был предусмотрен карцер, запираемый на ключ с тюремно зарешеченным окном, выходящим в общий коридор. Ходили жутковатые слухи, что некоторых пацанов оставляют в этом карцере на ночь  до тех пор, пока не придут родители. 

С третьего класса в качестве иностранного языка нам стали преподавать азербайджанский. Был букварь, но не было  переводного словаря. Осталось тяжкое воспоминание от тщетных попыток совместно с Мамой перевести прочитанный урок. Преподавательницей была азербайджанка, которую мы должны были звать не по имени-отчеству, а по национальному обычаю – обезличенно: Мэлимэ ( в вольном переводе – учительница). Она была молода и красива,  и, в отличие от многих других учителей, провинившихся учеников  била  линейкой не ребром, а лишь плоской ее частью, но в связи с интеллектуальной дремучестью и плохим владением русского языка, была крайне не авторитетна. Любимым развлечением пацанов на уроке было оплевывание ее, как только  отвернется, снарядами разжеванной бумаги через трубочку. Но  и она была тоже не промах: научилась ходить по рядам как паровоз - не разворачиваясь, а пятясь задом. Единственную фразу, которую я запомнил из азербайджанского: Мэн мэктэбэ кълдирэм. Явно это что-то о школе.  К концу года неожиданно было объявлено, что  меня оставляют в третьем классе на второй год из-за полного незнания языка. И тут вынуждена была вступить в бой тяжелая артиллерия. На поклон к Мэлимэ пошла Мама с веской аргументацией, что мол у меня Отец – бакинец - знает язык и, конечно же,  научит. Не утверждаю, что дело  ограничилось только этим. Но ответ был: “Пхачему-да сразу не сказал: папа – азербайджанец? Кханечно, будет тры”.

Я был ростом ниже сверстников. Наверно, класса до пятого на уроках физкультуры стоял по росту вторым или третьим, но, увы, не от начала, а от конца. Позвоночник торчал как у синявинского  куренка, а ручки и ножки – тоненькие, как у Буратины. Так что большинство друзей было посильнее меня. И совсем не просто было защитить свою честь.

     Среди сверстников в Баку интеллект мало ценился. Иерархия почти исключительно определялась физической силой. Каждый пацан знал свое место: кто ему даст, кому он даст.

Если возникали сомнения, назначалась стычка - дуэль. Для стычек на задворках школы было отведено специальное место. Заранее выбирался авторитетный судья или два секунданта, оговаривался критерий окончания драки: до крови или до слез. До слез старались не договариваться - слишком травматично. Тем не менее если один из дуэлянтов мог экспериментально доказать, что у него слишком слабый нос - ему шли навстречу. Сомневающийся судья   перед стычкой сам бил по носу дуэлянта, причем  допускался только один удар. Если с этого удара сразу же шла кровь, условия стычки до слез считались корректными. Стыкаться разрешалось только на кулаках без перчаток, бить ногами и в промежность - запрещено.

Если пуговицы большие - одежда снималась. Чаще всего дрались в верхних штанах и майке. Перед дракой каждый должен продемонстрировать ладони на отсутствие кастета.  Нарушителей этих правил жестоко карала толпа свидетелей и зрителей.

Поскольку школа была большая, а  место стычек ограничено и только одно, дуэлянтам иногда приходилось  долго ждать своей очереди. Вначале жестко стыкались старшие, и когда очередь доходила и до нас, первоклашек, вся площадка была уже в кровище. Но переносить время стычки считалось неприличным. Иногда задерживались на несколько часов, бывали случаи, что свидетели расходились по домам, и стычка происходила в присутствии только одного судьи. Это конечно принижало  результативность, но судьи обычно выбирались авторитетными, и их мнению доверяли.

Так строилась пацанья иерархия. Помимо справедливости, она была еще и полезной: не надо было каждый мелкий конфликт решать силой. Любой знал, кому обязан уступить, кого можно прижать. Не хочешь уступать - давай стыкаться. Пацаны строго следили за этой субординацией. Беспредел здесь был крайне редок. Единичные асоциальные типы, не признающие установленной иерархии выдавливались из коллектива: с ними не водились.

Родители встревали в эти отношения лишь в исключительных случаях. Жаловаться старшим считалось неприличным. Например, меня пацаны за какую-то провинность  однажды наказали запретом выходить на асфальтовый пятачок - асфальт, где мы обычно босиком играли в футбол. И я - таки не выходил, наверно, в течение месяца, пока, не без участия Мамы, об этом не узнал Отец. Последовал допрос. Я, естественно, по-партизански, не выдал коллизии, но Отец, не вдаваясь в детали, заставил меня демонстративно в присутствии пацанов выйти на асфальт и, таким образом, конфликт силовым приемом был ликвидирован без потери лица   сторон.

У меня был закадычный друг- однокашник - Валерк Леонов. Вместе с ним мы ходили в школу, в обнимку гуляли, в одной команде играли в разнообразнейшие детские игры. У него было два старших брата с прозвищами  Муха и Леон. Все трое были удивительно благородны и бескорыстны, жили на содержании у матери-одиночки, уборщицы. Они были постоянно ободраны и голодны, так что Мама, по мере возможности, приглашала Валерку к нам на обед, помогала устроить их  вместе со мной в летний пионерлагерь. Общий ящик с фантиками был свидетельством нашей святой дружбы. Валерк был чуть побольше меня и, пожалуй, посильнее. Пацаны считали, что он мне даст, но он,  по доброте, уступал мне.  Стыкаться мы с ним не желали и такое нарушение этики постоянно всех раздражало.

В те голодные времена у пацанов был обычай делиться пищей - давать на биррас. Полагаю, что этот ритуал имел мусульманское происхождение, а само слово произошло из смеси азербайджанского: бир (один) и русского раз, и означало в переводе приблизительно - дать раз кусить. А вершился так. Заранее благодетель объявлял о биррасе. Заинтересованные сбегались и нищенски, протягивая руку ладонью вверх  становились в круг, многократно монотонно выкрикивая: дай да биррас. Ждали всех до последнего. После констатации  кворума Благодетель составлял первую очередь бирраса из двух-трех человек. Эта очередь определялась личными симпатиями, благодарностью или претензиями на покровительство. Остальные шли во вторую очередь, где последовательность определялась уже коллективно, иерархией силы: кто кому даст, то есть с позиции силы. После полного установления очередности, дающий отламывал (отсыпал, отливал) себе половину, следующий брал уже от нее половину, то есть четверть целого, следующий - осьмушку и так далее до крошки (семечки, капли). Такая двоичная система позволяла законно и не оскорбительно осуществлять необходимое неравенство  дележки.  Только один раз помню недоразумение при раздаче, когда делили чей-то подсолнечный жмых: чисто физически трудно было разбить правильно его твердые куски.

Мама мне частенько давала бутерброды на биррас. Это помимо благотворительности смягчало отношения с более сильными пацанами. Но всегда, несмотря на явное недовольство остальных, у меня первым на биррас был Валерк.

Много позже описываемых событий, перед самой Перестройкой, судьба опять меня забросила в Баку. Наш одноэтажный дом был уничтожен, а мой Валерк так и остался жить на втором этаже в доме напротив. И, как и десятки лет назад, у него был отключен за неуплату газ, а в  заполненной золой печи постоянно горел обогревающий факелок  газа, просачивающегося через неисправный вентиль. И, конечно же, мы не узнали друг друга. Он полностью лишился зубов. Окружающие звали его «Старик». Спился. Говорит, в армии. Меня и все, что было в детстве, не помнит намертво. Зарабатывает мытьем автомобилей. Единственное, что  осталось от моего Валерки, его необычная мягкость и добродушие. Дал ему на водку. Вот и все.

Вспоминаю, каким восторженно-праздничным было наше состояние, когда военные моряки выходили с духовым оркестром. Какое блаженство было идти в ногу со строем и слушать  ушами - чистое дзинканье медных тарелок и телом - низкочастотные буханья большого барабана. Спереди колонны нас обычно выгоняли, так мы топали сбоку или в пыли и вонище сзади. Тогда я стал понимать возмущение сказочной Бабы-Яги при неожиданном появлении в ее доме русского духа: вряд ли пища сказочного Ивана была более изысканна.

Как ни странно, бакинская летняя жара нам, пацанам,  не была в тягость. Наверно, помогала низкая влажность. Все лето одежда состояла исключително из белых   трусиков. В основном шлепали босиком, выбирая затененные места и быстро перебегая раскаленный солнцепек. Привычной для северян травы нигде не было, да  если и была, то щетинилась занозистой верблюжьей колючкой.  Особенно мучительно было бежать по крупной морской гальке, лучше - пусть мягкий, но асфальт. До сих пор помню постоянное ощущение набравшегося между пальцами ног битума. Но когда особенно пекло, все же приходилось одевать сандали, хотя они конечно же сильнее приклеивались к разжиженному асфальту.

Если западный ветер      отгонял от берегов мазут, шли купаться в море. Голышом. Вода была довольно чистая и чрезвычайно соленая. Поэтому плавать было легко, и мы, иногда, часами плескались в море. Морская вода мгновенно залечивала наши многочисленные царапины и ссадины.

Иногда ходили на расположенную в военном порту безжизненную галечную косу, отделявшую бакинский залив от моря. Там собирали металлический утиль, из деревянного прибойного хлама делали плоты и катались на них,  шестом отталкиваясь ото дна… Однажды шест сломался и плот потащило на глубину в залив. Все бросились к берегу вплавь и только Богат  трухнул, остался. А его все несет и несет на глубину. Военные моряки заметили и конечно же послали спасательный катер. Но как только он швартанулся к плоту, Богат, опасаясь разбора полетов с участием родителей, матросам конечно,  не дался и в киношном духе: «врешь – не возьмешь»,  сиганул с плота и - к берегу. Катер, забрав плот, отправился восвояси, но мы-то прекрасно знали, что Богат плавает хреново: как утюг, и поэтому самый старший и лучший из нас пловец Муха бросился его спасать. Доплыл до Богата. А вот далее события развивались довольно странно. Что у них там было – не ясно, но  немного побарахтавшись вместе и, вроде бы, даже подравшись, они раздельно поплыли к берегу. Богат доплыл до мели первым. Муха же явно обессилел ( может быть из-за хронического голодного истощения), а мы, увидев, что тонет-то уже, кажется, именно спасатель, зашли в море как можно глубже. Потихоньку, многократно отдыхая и едва двигаясь, он все же доплыл до нас, и тут уж мы энергично выволокли его на берег. Оклемавшись, они гневно смотрели друг на друга, но и тот и другой отказались рассказать о тайне их морского общения…

Ходили ловить на пирс бычков. Пирс был всегда загрязнен скользким мазутом, что делало рыбалку крайне опасным занятием. Свалишься в проем между кораблем и пирсом, так и не выберешься, а на волне и придавит. Но как-то все сходило…  В качестве снасти использовалась нитка  с крючком и гайкой в качестве грузила. Бычки были черными, предельно милыми, безобидными и  удивительно симпатичными. Но по идиотской садистской традиции пацаны заставляли их курить папиросу.                                     

 Об этом всем =Воспоминания= www.novishp.narod.ru