Фаргелет Каутского, или Этапы большого пути

Моему обрезанному черепу посвящается...

И вот тогда, когда даже до главного вождя освободительного движения и одновременно основного борца за мир во всём мире «Дорогого Леонида Ильича» дошло, что «экономика должна быть экономной», хотя многие умники считали, что она просто «должна быть», правда, как и нынешние, не задумываясь: к чему бы это? Нет, конечно, я не о тех, несчастных тружениках, что «честно заимели свои миллионы и миллиарды», я о тех, которым всё кажется – вот заработают все советские заводы заново, покроется небо тучами дыма, как во времена, когда в богонеспасаемом Нижнем Тагиле родились нынешние, известные своим правильным косноязычием фронтовики – видимо от этого смога и сбылась их родовая травма. Когда несметными напластованиями на прошлые, ещё неотпахнувшие, лягут новые залежи переработанного в дерьмо  богатства земли азиопской – вот тогда и наступит рай на планете заместо предсказанного календарём цивилизации майя конца света – и придёт время нашей вороватой цивилизации, предрекаемое из краснокирпичного центра силы в серёдке третьей Византии…
Но я отвлёкся, ибо унесло меня потоками предвыборных обещаний в даль, непроглядно-неоглядную. Для дальнейшего разъяснения лозунга, над коим начали уже подшучивать враги внутренние и самодемобилизовавшиеся от всеобщей дебилизации иные строители коммунизма, были предприняты контрмеры. И на местах, в областных столицах, стали собирать для повышения общего уровня разумности пропагандистов мелкого пошиба, объяснявших жителям трудовых коллективов всю полноту и широту охвата, а также содержательную глубину этого небывало своевременного лозунга. Попал и я в местечковую тройку тех, кого следовало обучить, как раздербанивать мозг трудящегося, стремившегося поскорее слинять либо в компанию любителей вредных привычек, либо в семью, осаждённую всем сонмом житейских и бытовых проблем.
Началось всё с собрания, где почти три сотни пропагандистов-совместителей, рассевшиеся в пыльном зале, были попуганы «происками империалистов» на фоне мирного труда и засыпающего на  пердячем паре политбюро по ходу долгоиграющих телепленумов … После этого «передовым бойцам идеологического фронта» был представлен столичный профессиональный борец с тёмными силами, вечно веющими над нами. Было сказано, что именно он разъяснит политику партии и её давно неизменного вождя на нынешнем «сложном этапе современного развития». Почудилось:  «Разговоры о всё время усложняющихся этапах, которые, судя по магазинам с трёхлитровым берёзовым соком на полках и вечным ремонтом мясорыбных отделов, не доведут до добра родную советскую власть…». Иной родни у многих из нас точно не было, по крайней мере, в живом виде – ухлопали ещё до появления потомства на свет Божий.
Вышел товарисч, уловимо напоминавший всеми прославляемого и любимого деятеля мирового коммунистического движения, такой же мощно-коренастый с бровями на месте глаз и ещё тёмной шевелюрой, над мощным затылком, только помоложе. Позже, когда прослышал о клонировании, подумал: «Не занималось ли наше прозорливое руководство клонированием себе подобных…». Конечно же, занималось, и я как раз и присутствовал среди подопытных кроликов. Но, увы, время сицилийстического клепания опытных образцов уже утекало, побулькивая в стеклотаре всех форм и расцветок. Теперь таких с нахмуренными бровями можно наблюдать в ЖКХ и Управляющих компаниях, странно, почему не «Обслуживающих» – а дело в бровастых – привыкли заниматься не своим делом, но ближе к лёгкой и постоянной денежке…
На первой же после перерыва лекции наш тяжеломордый, с трудом подбирая слова, стал рассказывать о постоянном враге всех Ильичей, господине Каутском, заморочки которого Ильич лысый разоблачил и теоретически разбил в пух и прах, поэтому всем объяснителям последнего эпохального лозунга Ильича волосатого надо было ссылаться на оценки величайшего теоретика всех времён и народов. А тот и в самом деле в карман за словом не лез и припечатывал врагов истинного учения, названного потом его именем, так, что даже самые ярые клевреты учения в иных ситуациях мялись и мямлили – то ли сами не понимали, что к чему, то ли стеснялись, то ли указания вечно живых вождей выполняли, изображая из себя культтреггерскую публику.
Уже после часа нечленораздельного, явно по чуждому для транслятора тексту, зал начал подрёмывать, а начётчик перед тем, как перейти к современному толкованию ползучего каутскианства в современной «развитой социалистической действительности», вдруг воспрянувшим голосом, обращаясь почему-то не к залу, а к склонившимся под тяжестью доводов о подлой сущности ревизионизма головам за возвышающимся подиумом президиума стал уговаривающе вопрошать, нет ли чего недопонятого и сложноватого в его рассуждениях о выдающейся критике «великим полемистом» этого исчадия социал-демократического ада Каутского. И тут нечистый, пробравшийся в окроплённый словесным дождичком святого учения зал, дёрнул меня за никак не причёсывавшиеся вихры на недоотёсанной гуманитарным образованием башке. Уже и рука взлетела, и сам вскочил, оторвав с десяток окружающих от собственных серьёзных делишек, и вот уже готов чётко выговаривать длинные слова в приумолкшем жужжании перешёптываний – всем же было интересно: «Чего там взбрело одному из них, хорошо пристроившемуся в укромном уголке зала?». Выждав паузу, как когда-то учил нас один неплохой актёр в год моего первого курса на специальных занятиях, я задал вопрос, намеренно прикинувшись шлангом из глубинки: «Скажите, пожалуйста, вот Владимир Ильич, теоретически точно и верно оценивая оппортунистическую сущность «ренегата Каутского», назвал его новым и неизвестным для меня словом «сикофант». Не могли ли бы Вы, пояснить значение этого слова и стоящую за ним полемическую глубину и гениальность, истинное понимание которых можно уловить лишь только зная до конца понятийный смысл самого слова?»… По рядам прошёл тихий шорох смешков: видимо не один я из здесь собранных корпел над ненавистными конспектами классиков марксизьма с ленинизмом…
Наш лектор поднял одутловато-красное, может, от болезни, а может, от передозировки после вчерашней встречи, хотя, может, и от того и от другого разом, стал вглядываться в мою сторону пустым взглядом похмельного синдрома, а вот из президиума в меня всверливались остренькие глазки одного из заместителей обкомовского Отдела идеологии и пропаганды… Московский трибун пошлёпал в микрофон губами, чего-то закряхтел, начал сморкаться в огромный платок, чем только подогревал интерес зала к сути вопроса… Уже начались недовольные выкрики про «на самом деле, какого хрена мы объясним, ежели нам не говорят…».

Как будто бы вся система идеологического одуривания трудящихся счас возьмёт и рухнет, ежели не объяснят… И тогда вскочил зам зава и противным голосом партийного склочника, такие обычно любят официально разбираться в семейных сварах своих партийных коллег, удалбливая их до потери памяти и партийного билета, что по тем, уже диетическим, без особых кровопусканий, временам приводило и к комическим и к трагическим развязкам. И мало кто решался прищучивать этакого санитара партийных рядов. Вот и сейчас в зале поняли, с кем имеют дело, и ропот умолк, а я уселся, словно, как бы понимая всю сложность собирания мыслей в единый «разящий кулак». Оглядев с высоты своего полутораметрового роста притихший зал, орёл внутрисемейных склок и внутрипартийных разборок клекотнул горлом, вроде прочищая его, и заявил: «Сейчас мы не будем уходить от гениального разбора Владимиром Ильичом мировоззрения ренегата Каутского, а об истинном облике этого предателя дела социализма поговорим позже. Вот тогда и разберёмся с разными терминами и некоторыми непонятками», – чуть-чуть проиронизировал он. Словно он лично лучше «самого человечного человека» знал внутреннюю суть отступника из далёкого прошлого…
И всё же времена были совсем не те – большинство пропагандистов «величайшего в мире учения» нет-нет, да и послушивало, отвлёкшись от поисков закуски, всякие  забугорные инсинуации, предлагаемые, ещё соображающему после третьей, или тем паче вдумчивому трезвеннику, запиленному женой и тёщей, выкладываемые лавочками от «Би-би-си» и «Голоса Америки» до, страшно вспомнить, «ядовитого гнезда предателей и отщепенцев братских народов», хороводящих в радостной пляске вокруг пашущей из последних сил, на жидком допинге большой России.  На следующий день, как только толкователь всепланетарного учения позволил себе прополоскать горло из гранёного официозного графина, какой-то угрюмый сорокалетний мужик с места у дверей коряво, но весомо спросил: «Дак, с сикофантом как быть, ежели спросют?»… На что за трибуной опять басовито заговорили о проблемах экономного управления экономикой, при экономном подходе к личным потребностям… , а птица номенклатурных высот за столом погремела по графину ручкой с позолоченным пёрышком и погрозила в сторону зала пальчиком с такого же блеска колечком… Ну, а дальше - больше: все остальные 5 или 6 дней то из одного угла, то из другого раздавался запрос насчёт сикофанта и его роли в отлаживании взаимопонимания между партийно-комсомольскими пропагандистами небывалых достижений и трудящимся людом, хавающим эту обрыдлую жвачку, непрофессионально впихиваемую своими же друзьями - собутыльниками, назначенными для чёрной и неблагодарной деятельности по перекрашиванию чёрного хотя бы в серое и обратно, так до посинения…
И вот он наступил радостный день последних занятий, и будущего отчаянного вечернего застолья в гостиничном ресторанчике с массовым размазыванием соплей и сопаток… И когда один рафинированный очкарик, задолбанный своей высшей математикой или конструированием рукомойника для супернового самолёта, серьёзно и чинно попросил дать всё же объяснение по поводу сикофанта, коего значения он не отыскал в эпически повсеместном словаре Ожегова, свой могучий львиный рык издал сам заведующий обкомовским отделом, прошедший все ступени руководящей работы, от директора свинокомплекса, через скользкую стезю начальника всей областной культуры, восходя далее к высотам партийного ареопага, от инструктора до держателя идеологического равновесия в полуголодной, но надрывающей трудовые пупки области. Он сказал просто и весомо, посрамив все поползновения приписать вождю пролетариата как бы чуждые чистым духу и букве марксисьской науки, морально невыдержанные, в свете последних решений и не дискутируемые в приличной социопартийной среде понятийные дискурсы… Дословно это прозвучало как будто музейный кремень для выделки шкур зазубринами прошёлся по мрамору безрукой Венеры, каждое слово можно и теперь высечь на любом перекрёстке любых внутриобщественных передряг: «Тут некоторые, проезжая мимо центрального телеграфа, прочитали название задом наперёд – и невдомёк им, на чью мельницу льют они воду…» Дальше были пожелания держать высоко звание марксисько-ленинского пропагандиста…
Кстати, кто читал про доярку, она была как раз из совхоза, где руководил сей столб идеологической теории – и в описуемое время она уже вела семинары о коллективистских особенностях колхозного быта сельских жителей в одном культурном вузе областного центра. Словом, как всегда, «кадры решали всё»… Ныне о Каутском, даже в интерпретации вождя осенней революции в гуманитарно-культурных вузах и не упоминают, сейчас в моде иные лидеры и другие статьи, правда, врагов не становится меньше, как теоретически мёртвых, так и практически живых. И мы всё выше поднимаемся по лестнице цивилизации над загнивающим западным болотом к солнцу, алеющему на востоке, – аж на душе становится светлее, так и хочется петь и кричать «Да здравствует..!» вместе с кемеровскими трудящимися в голубых фуфайках. Но, как иногда танцору, чего-то мешает: неужто опять телеграф попутал и потянуло на неуместные трансформации с аллюзиями…