Государственность - это...
До наступления нового 2012 года остались считанные дни. Года, объявленного указом №267 президента Медведева от 3 марта 2011 г. годом празднования 1150-летия зарождения российской государственности.
Нетрудно представить, с каким размахом пройдет это празднование, в котором приглашены принять участие Украина и Белоруссия. «Я считаю, - сказал Медведев, - что мы вполне могли бы отметить это событие…»
Политическую подоплеку намечаемого празднования понять можно. Но в какой мере это празднование будет корректным исторически?
По-моему, ни в малейшей. И вот почему.
Владимир Меженков
ГОСУДАРСТВЕННОСТЬ – ЭТО…
О ПАМЯТНИКАХ И ПАМЯТИ
В 1862 году в Новгороде состоялось торжественное открытие памятника «Тысячелетие России». Это величественное сооружение из бронзы и гранита, выполненное молодыми скульптором Михаилом Микешиным и архитектором Виктором Гартманом, едва ли не в день открытия породило споры о подлинной дате возникновения российской государственности. Не прекращаются эти споры поныне.
Одни утверждают, что 862 год и есть год зарождения Русского государства, поскольку именно в этот год был призван из-за моря на княжение в Новгород варяг Рюрик, давший начало династии Рюриковичей – первых русских князей. Другие не соглашаются с этим и говорят, что истинным годом зарождения нашего государства следует считать 882 год, когда князь Олег завладел Киевом, убил правивших там Аскольда и Дира (тоже варягов) и объявил Киев «матерью городов Русских» – столицей новорожденного государства Киевская Русь. Третьи считают такое мнение поверхностным и настаивают, что ни о каком государстве не может идти речи до тех пор, пока общество не получает законов в виде нормативно-правовых документов. Первым сводом таких документов стала «Русская правда», составленная в середине XI веке при князе Ярославе Мудром, и, стало быть, 1150-летие России нам еще предстоит отпраздновать через парочку-троечку десятилетий (точную дату установить трудно, поскольку «Русская правда» представляла собой не единый документ, а свод, включающий отдельные нормы «Закона Русского», Правду Ярослава Мудрого, Правду Ярославичей, Устав Владимира Мономаха и др.; полный перечень этих документов дошел до нас в списках XIII – XVIIIвв.). Четвертые называют все это чепухой и утверждают, что никакого древнего русского государства не было и в помине, а было некое географическое пространство, никак не организованное, без четко обозначенных границ и никому не принадлежащее. Через это пространство беспрепятственно перемещались варяжские воины-купцы, торговали на Востоке западными товарами, на Западе восточными, а по дороге с Запада на Восток и с Востока на Запад похищали юных красавиц-славянок и крепких парней-славян, которые одинаково высоко ценились как на западных, так и на восточных рынках.
Но ведь Рюрик в нашей истории был? Была не легендарная, а реальная личность, которая основала великокняжескую династию, продержавшуюся на российском престоле свыше семисот лет? Да, Рюрик был. Но это был всего лишь первый варяг, который превратил Русь из «проходного двора» в колонию Великой Швеции, за что благодарные потомки установили ему единственный в мире памятник в городе Норчёпинге, что на юге Швеции, откуда он был родом. Не случайно в 1914 г. в Швеции была издана книга археолога Т. Арне «Швеция и Восток», в которой Древняя Русь названа частью Великой Швеции
. ПЕРВЫЕ КОНТАКТЫ
Попытки отыскать корни Руси как государства в «Повести временных лет», к которой приложили руку не только Нестор, но и игумен Сильвестр, а следом за ним сын Владимира Мономаха Мстислав, - ничего не дают. Первые сведения о контактах, установившихся между нашими предками и варягами, относятся к 859 году и изложены в следующей редакции: «Имаху дань варяги, приходяще из замория на Чуди и на Словенех и на Мери и на Веси и на Кривичах». Из этого сообщения если что и можно понять, так это только то, что варяги либо насильно принудили наших предков и соседние с ними племена платить им дань, либо что наши предки и их соседи добровольно выплачивали варягам дань в качестве компенсации за поддержание между ними «наряда», суть – порядка. Затем между нашими предками и их соседями, с одной стороны, и варягами с другой произошел конфликт, о котором нам ничего не известно. Можно лишь предположить, что варяги либо плохо справлялись со своими обязанностями «нарядников», либо потребовали за свои посреднические услуги непомерно высокую плату. Во всяком случае, новгородский летописный свод, составленный в 1050 г. посадником Остромиром и известный как «Остромирова летопись», глухо сообщает об изгнании варягов за море за то, что те «насилье деявших». Об этом же говорит, не вдаваясь в детали конфликта, и «Повесть временных лет»: «В лето 862. Изгънаша варягы за море и не даша им дани и почаша сами собе владети…» Заартачились, другими словами, наши предки, решили восстановить у себя прежнее самоуправление («почаша сами собе владети»).
Попытка вернуться к самоуправлению окончилась неудачей. В той же «Остромировой летописи» читаем: «Словене свою волость имяху. И поставиша град и нарекоша Новъгород и посадиша старейшину Гостосмысла. А Кривичи – свою, а Меря – свою, а Чюдь – свою [волость]. И въсташа сами на ся воевать и бысть межю ими рать велика и усобица и въсташа град на град и не бе в них правды. И реша к соби: “Поищем собе кънязя, иже бы володел нами и рядил по праву”. И идоша за море к Варягом, к Руси и реша: “Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нету. Да поидите къняжить и володети нами”. И изъбрашася 3 братья с роды своими, пояша по собе всю русь, и придоша; старейший, Рюрик, седе Новегороде, а другой, Синеус, на Беле-озере, а третий Изборьсте, Трувор. И от тех варяг прозвася Руская земля».
КТО ЕСТЬ КТО В НАЧАЛЬНЫХ СВЕДЕНИЯХ?
Этот текст стал своеобразным «яблоком раздора», разделившим отечественных историков еще в XVIII веке на норманнистов, которые считали варягов (норманнов) основателями Древнерусского государства, и антинорманнистов, которые доказывали, что варяги тут ни при чем и что вообще разговоры о якобы призванных «трех братьях» чистой воды вымысел. Академик Б. Рыбаков, например, писал: «Историки давно обратили внимание на анекдотичность “братьев” Рюрика, который сам, впрочем, являлся историческим лицом, а “братья” оказались русским переводом шведских слов. О Рюрике сказано, что он пришел “с роды своими” (“sineuse” – “своими родичами” – Синеус) и верной дружиной (“truwar” – “верной дружиной” – Трувор). Другими словами, в летопись попал пересказ какого-то скандинавского сказания о деятельности Рюрика (автор летописи, новгородец, плохо знавший шведский, принял упоминание в устной саге традиционное окружение конунга за имена его братьев). Достоверность легенды в целом и, в частности, ее географической части, как видим, невелика. В Изборске, маленьком городке под Псковом, и в далеком Белоозере были, очевидно, не мифические князья, а просто сборщики дани».
Рыбаков антинорманнист, более того – он глава школы антинорманнистов (хотя «пальму первенства» в возникновении этой школы отдает Ломоносову). Академик настаивает на том, что Древнерусское государство основали сами славяне, а не «мифические» пришлые люди «из-за моря», и что весь сыр-бор разгорелся из-за того, что Новгород, испытавший на себе влияние норманнов, никогда не мог смириться с тем, что Киев раньше него добился признания как независимое государство, а потому исказил факты, внеся рукой сына Владимира Мономаха – князя Мстислава в «Повесть временных лет» недопустимую правку, исказившую историческую картину.
В доказательство этого тезиса Рыбаков ссылается на Видукинда Корвейского, который в своей «Саксонской хронике» («Деяниях саксов»), созданной в 967 году – почти на полтора столетия раньше «Повести временных лет» Нестора, - описывает посольство бриттов к саксам, причем описывает буквально в тех же словах, в каких рассказывается о призвании варягов в отредактированной Мстиславом «Повести временных лет». Отсюда Рыбаков делает вывод: «Легенды о трех братьях, призванных княжить в чужую страну, были очень распространены в Северной Европе в средние века. Известны легенды о “добровольном” призвании норманнов в Ирландию и Англию. В Ирландию прибыли три брата с мирными целями под предлогом торговли (как Олег в Киев). Вече ирландцев оставило братьев у себя. Видукинд Корвейский рассказывает о посольстве бриттов к саксам, которые сказали, что “предлагают владеть их обширной и великой страной, изобилующей всякими благами” (вспомним летопись: “земля наша велика и обильна…”). Саксы послали три корабля с тремя князьями. Во всех случаях иноземцы прибывали со своими родичами (“синеусами”) и верной дружиной (“труворами”). Близость летописной легенды о призвании варягов к североевропейскому фольклору не подлежит сомнению».
Отказывает в праве на документальную точность первой русской летописи и другой отечественный историк-антинорманнист Андрей Сахаров. «К концу VIII – началу IX в., - пишет он, - экономические и социальные процессы в восточнославянских землях привели к объединению различных племенных союзов в сильные межплеменные группировки… Центрами такого притяжения и объединения стали среднее Поднепровье во главе с Киевом и северо-западный район, где группировались поселения вокруг озера Ильменя, вдоль верховьев Днепра, по берегам Волхова, т.е. близ ключевых пунктов пути “из варяг в греки” (ни А. Сахаров, ни Б. Рыбаков ничего не говорят о более раннем пути «из варяг» на Восток, также пролегший по землям славян и их восточных соседей, - путь Балтийско-Волжский. – В. М.)… У полян ранее, чем у других племенных союзов, обнаружились признаки государственности. В основе этого лежало наиболее быстрое экономическое, политическое, социальное развитие края. Полянские племенные вожди, а позднее киевские князья держали в своих руках ключи от всей днепровской магистрали, а Киев был не только центром ремесла, торговли, к которому тянулась вся земледельческая округа, но и хорошо укрепленным пунктом, прекрасно укрытым от степных кочевников…» И далее: «В это время в северо-западных землях восточных славян, в районе озера Ильмень, по течению Волхова и в верховьях Днепра назревали события, которым также суждено было стать одними из примечательных в русской истории. Здесь формировался мощный союз славянских и угро-финских племен, объединителем которых стали приильменские словени. Этому объединению способствовала начавшаяся здесь борьба словен, кривичей, мери, чуди с варягами, которым удалось на некоторое время установить контроль над здешним населением… На севере союз местных племен сбросил варяжских правителей. Варяги были изгнаны, но “встал род на род”, - рассказывает летопись. Вопрос был решен так, как его нередко решали и в других странах Европы: для установления мира, покоя, стабилизации управления, введения справедливого суда ссорящиеся племена пригласили князя со стороны. Выбор пал на варяжских князей. Почему именно на них? Во-первых, рядом не было никакой организованной военной силы. Во-вторых, варяги, являвшиеся, видимо, либо балтами, либо славянами с южного побережья Балтики, были близки ильменским словенам по языку, обычаям, религии. В-третьих, их приход мог положить конец натиску других варяжских дружин на славянские и угро-финские земли…»
СПОР УГЛУБЛЯЕТСЯ
Здесь интересно поставить другой вопрос: а была ли в таком добровольном подчинении посторонней силе (Сахаров говорит именно об «организованной военной силе» как условии «установления мира, покоя, стабилизации управления, введения справедливого суда») некая историческая предопределенность? Оказывается, была. И это доказывают нам норманнисты. Раскроем книгу историка Игоря Данилевского «Древняя Русь глазами современников и потомков (IX – XII вв.)». Автор, как и Рыбаков, также обращается к тексту Видукинда Корвейского и сличает его с текстом «Повести временных лет» Нестора. Но там, где Рыбаков ставит точку, Данилевский пытается отыскать источник, на который опирались независимо друг от друга как Корвейский, так и Нестор. И такой источник нашелся! В изданной в 1924 году в Берлине книге «О составителях “Повести временных лет” и ее источниках, преимущественно еврейских», историк Г. Барац привел библейское предание о том, как состарившийся пророк Самуил передал власть над Израилем своим сыновьям, а те «не ходили путями его, уклонились в корысть, и брали подарки, и судили превратно. И собрались все старейшины Израиля, и пришли к Самуилу в Раму, и сказали ему: вот, ты состарился, а сыновья не ходят путями твоими; итак поставь над нами царя, чтобы он судил нас, как у прочих народов» (1 Цар. 8:3-5). Отсюда Барац делает вывод: «Сказание о призвании скандинавских Варягов, не имея никакой исторической достоверности, а также не отражая элементов народного эпоса, является изложенным библейским слогом рассказом, сочиненным применительно к чертам еврейской истории периода “судей”».
С такой интерпретацией «Повести временных лет» не согласен доктор исторических наук Владимир Петрухин. В изданной в Смоленске книге «Начало этнокультурной истории Руси IX – XI веков» он пишет: «Естественно, библейский сюжет призвания царя оказал существенное влияние на формирование раннеисторических традиций, в том числе славянских. Однако возводить весь сюжет призвания к Библии невозможно». Спустя два года Петрухин вернулся к этой теме: «Призванию варяжских князей предшествует информация о дани, которую собирают варяги со словен, кривичей и мери… Данники восстают, изгоняют варягов за море, но оказываются не в состоянии сами преодолеть возникшие усобицы и посылают за море к тем же варягам, чтобы договориться о “правовом” порядке. Обычно… это построение кажется нелепым: как можно посылать за князьями к изгнанным врагам? Полагали, что легенда о призвании варягов сложилась под влиянием более позднего прецедента. В 1015-1016 годах новгородцы избили варягов-насильников, которых “кормили” за то, что те ими правили. В отместку князь Ярослав казнил, как сказано в летописи, “лучших мужей-новгородцев”. Когда же ему понадобились дополнительные средства для похода на Киев, он дал горожанам “Правду” – закон, регулирующий отношения между княжескими дружинниками-“русинами” и новгородцами-словенами. Эта ситуация – конфликт и последующее его правовое разрешение – оказывается лейтмотивом всей древнейшей русской истории».
Споры вокруг обстоятельств, побудивших наших предков призвать на княжение варягов и, в этой связи, реальной даты возникновения русского государства зашли в такой глухой тупик, что в них вмешался многолетний президент Татарстана Минтимер Шаймиев, предложивший собственную версию создания нашего государства. «Благодаря Золотой Орде, - написал он, - русские княжества, занимавшиеся междоусобной борьбой, объединились вокруг Москвы. Не будь хана с его жестокими законами, системой коммуникаций и поголовным учетом населения – не было бы и великой России. Русские еще долго продолжали бы выяснять отношения друг с другом и тем самым отдали бы историческую инициативу (имеется в виду инициатива создания собственного государства. – В. М.) своим соседям». В пользу того, что предкам русских было чему поучиться и что позаимствовать у предков татар, М. Шаймиев приводит следующие аргументы: «В мае 922 года посольство Багдадского халифа, преодолев большие трудности в пути, прибыли в город Великий Булгар на Каме. Это было своеобразным международным признанием Булгарского ханства, официально принявшего 16 мая 922 года ислам в качестве государственной религии (на Руси, напомню, христианство было принято лишь в 988 году, - более чем полувеком позже. – В. М.). Булгары – предки нынешних казанских татар – достигли высочайшего уровня культуры. Они выплавляли чугун, строили города с водопроводом, имели развитую науку, искусство и культуру»…
Когда по поводу причин, положивших начало Русскому государству, высказываются столь разные точки зрения, следует, очевидно, поискать разгадку не в истории, а в психологии наших предков. И тогда обнаружится, что на какую точку зрения ни становись – на антинорманнистскую, норманнистскую, библейскую или какую угодно еще, - вывод последует один: генетическая предрасположенность наших предков «перекладывать чуждое бремя власти на другого, отступаться от него, уходить в ложную невинность безответственности», в чем С. Аверинцев усмотрел «нашу опасность», - логически привела к тому, что функции правительства с его опорой на вооруженную силу были возложены на первых попавшихся под руку посторонних людей. Такими «посторонними людьми» оказались варяги, искавшие славы и богатства и использовавшие земли древних славян и их соседей в качестве транзитной территории. Их-то и наняли в качестве правителей за соответствующую плату наши предки. Окажись на месте варягов другие искатели приключений, князьями над нашими предками стали бы эти другие.
ИСТОРИЯ И ПСИХОЛОГИЯ
Определенную роль в призвании на княжение варягов сыграли и религиозные верования наших предков (и не только наших, но и других европейских народов). Почему-то все историки, включая тех, кто обращается к Библии как к первоисточнику всех последующих событий на Земле, оставляют без внимания следующие слова Бога, обращенные к Самуилу: «Послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними» (1 Цар. 8:7; курсив мой. – В. М.). Между тем в этих словах скрыта, как мне представляется, важнейшая психологическая причина того, почему люди на определенном этапе развития не довольствуются уже властью невидимого, хотя и всеведущего Бога, Который все за них решает и направляет по одному Ему ведомому пути, а пытаются найти Ему адекватную замену.
Идолы, золотой телец, наконец Богочеловек Христос – что это, как не потребность людей встретиться с Богом с глазу на глаз, лично удостовериться в реальности Его существования, убедиться, что Он один из нас, но только неизмеримо чище, справедливее, возвышенней? С какой бы стати воскресший Христос, явившись к Своим ученикам, «показал им руки и ноги и ребра Свои» (см. Иоан. 20:20)? Ведь ясно же, чтобы те удостоверились, что Он действительно воскрес из мертвых, доказательством чему служат следы гвоздей на Его руках и ногах, а между ребер рана от копья. Такого очевидного доказательства воскресения Христа требует для себя апостол Фома: «Если не увижу на руках Его ран от гвоздей, и не вложу перста моего в раны от гвоздей, и не вложу руки моей в ребра его, не поверю» (Иоан. 20:27).
Поверить в святость своих соплеменников, которых знаешь, как самого себя, невозможно. Иное дело люди, которых ты готов признать в качестве власти над собой, но это должны быть именно люди, которых ты можешь лицезреть, а не абстрактная идея власти. Другими словами, власть только тогда становится властью, когда становится видимой если не живьем, когда ее можно потрогать собственными руками, то хотя бы на экранах телевизоров, на фотографиях в газетах и журналах, на портретах во всех служебных кабинетах. В то же время видимая власть не должна походить на нас с вами, обыкновенных смертных, которых мы можем попросту не заметить и, тем более, запомнить в лицо, как не замечаем мы и не запоминаем прохожих на улице или случайных попутчиков в общественном транспорте. Соответственно от государства, которое олицетворяет собой видимая власть, люди вправе ожидать решения своих разнообразных, прежде всего социальных вопросов, а уж эти вопросы прямо или опосредованно связаны с вертикальным вектором развития человека в его восхождению к идеалу Богочеловечности.
ПРОТИВОРЕЧИЕ
Отсюда становится понятным, почему не только наши предки, но и другие народы приглашали в качестве верховных правителей людей «со стороны», - они более других подходили на роль высшей власти. Но в этом же чисто психологическом факторе кроется непримиримое противоречие между властью и народом. С одной стороны, народ, признавая над собой власть какого-то конкретного лица, хочет доказать самому себе, что лицо это, наделенное высшим знанием, в то же время доступно для общения, к нему можно обратиться и получить от него поддержку или защиту от несправедливости (почему у нас, у русских, склонных к монотеизму, верховная власть не могла быть никакой иной, как только самодержавной). С другой стороны, любое конкретное лицо, оказавшись на вершине власти, именно потому, что ему доверена высшая власть, удаляется от народа, которым управляет, на недосягаемую высоту, - таково свойство любого бога, который осуществляет свое общение с народом не напрямую, а через многочисленную армию священнослужителей-чиновников. Священнослужители-чиновники могут ошибаться, даже злоупотреблять своим положением, и тогда весь накопившийся гнев населения обрушивается на них; бог-самодержец не ошибается никогда, и потому вера в него должна быть абсолютной. (Интересно, что и сегодня власть президента, согласно самым разным социологическим опросам, пользуется авторитетом у самых широких слоев населения, тогда как власть членов правительства, Федерального Собрания, не говоря уже о представителях власти на местах, не пользуется никаким авторитетом у большинства населения).
Представляется интересным спор, состоявшийся несколько лет назад между председателем Всероссийского монархического центра Николаем Лукьяновым и историком Сергеем Степановым. Приведу фрагмент этого спора:
Сергей Степанов. В чем преимущество монархии?
Николай Лукьянов. Стабильность, стабильность и еще раз стабильность. Кто ее может гарантировать? Царь был, есть и будет правителем.
С. Степанов. Если в России восстановится монархия, как сможет народ выразить свое отношение к этому?
Н. Лукьянов. Собирайте Думу.
С. Степанов. Вы же выступаете за самодержавную монархию. Какая Дума?
Н. Лукьянов. Законосовещательная.
С. Степанов. Вот она и советует царю покинуть трон.
Н. Лукьянов. А царь отвечает, что он помазанник Божий и не вам, господа, решать.
С. Степанов. Вопрос о божественном происхождении царской власти – это один из центральных. Сама монархическая иерархия, если вдуматься, копирует небесную. И, наконец, монарх, исповедующий христианство или другую религию, то есть базирующий свою власть на каких-то определенных нравственных принципах, - единственный гарант от произвола. Можем ли мы признать, что власть монарху вручена небом?
Н. Лукьянов. Думаю, что да. Действительно, монархия на Руси со времен Петра I была ограничена нравственными законами православной церкви.
С. Степанов. Вы знаете, что Иван Грозный был человеком чрезвычайно религиозным. Но ведь можно быть религиозным человеком и воспринимать религиозный кодекс по-своему. Он-то был уверен, что его незаконнорожденные дети неугодны Богу, поэтому он их душил собственными руками в колыбели. Значит, христианское вероисповедание монарха вряд ли может что-либо гарантировать. Ставить общество в зависимость от верований одного монарха было бы слишком рискованно. Московит XVII века искренне верил, что в образе монарха воплощается абсолютный разум Бога, нет такого, чего бы не знал великий государь. Но может ли человек XXI века согласиться с тем, что в каком-то человеке воплощается вот эта Божественная сущность? Лично для меня, чтобы поверить, что в нынешнем наследнике Георгии сосредоточено это высшее начало, надо совершить интеллектуальное самоубийство.
Н. Лукьянов. В церкву ходите. Единственное, что могу посоветовать…
Вот такое предлагается «разрешение» неразрешимого противоречия между властью и народом: в церкву ходите. Как если бы не Бог призвал Самуила слушать голос народа во всем, что он говорит, «ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними», а слова Христа – «ты поверил, потому что увидел Меня: блаженны не видевшие и уверовавшие» - признаются за абсолютную истину, одинаково применимую как к Самому Христу, так и к наследнику Георгию, хотя для того, чтобы поверить, будто в этом розовощеком упитанным молодом человеке, никогда никаким серьезным делом не занимавшимся и Россию ни с какого бока не знающим, и воплощена Божественная сущность, надо действительно (Степанов прав) совершить интеллектуальное самоубийство.
ЗНАЧЕНИЕ ПОНЯТИЙ
А. Сахаров отождествил государственную власть с силой. Это не единственное определение, ставящее знак равенства между властью и силой. Чтобы докопаться до сути вопроса, почему мы, русские, относимся к власти как к чему-то данному от всесильного Бога, попытаемся ответить на простой на первый взгляд вопрос: а что это за феномен такой – государство?
Государство – любое государство! – продукт цивилизации, и как все, имеющее отношение к цивилизации, призвано удовлетворить биологические потребности человека и общества как живого организма. Приходится признать, что ни одно государство, какое только существовало в мире и существует сегодня, не в состоянии в полной мере выполнить это свое основное предназначение. При матриархате жизнь общества регулировалась естественными законами, подобными тем, какие определяют образ жизни пчел, муравьев и других общественных существ. С возникновением частной собственности естественные законы стали заменяться искусственными, цивилизованными, которые разрушили гармонию, существовавшую между человеком и природой, и дали начало государству (прав Энгельс, усмотревший прямую связь между происхождением семьи, частной собственности и государством).
Объяснить толком, что такое государство и почему оно не в состоянии выполнить свое прямое предназначение – обеспечить биологическое существование человека и общества (не говорю уже о такой его функции, как создание условий для развития в человеке человеческих качеств), - сегодня, полагаю, мало кто решится. И тем не менее попробуем разобраться в существе этого загадочного явления.
В житейском понимании государство – это «политическая организация общества во главе с правительством и его органами, с помощью которой господствующий класс осуществляет свою власть, обеспечивает охрану существующего порядка и подавленние классовых противников, а также страна с такой политической организацией» («Словарь русского языка» С. Ожегова).
В «Советском энциклопедическом словаре», вышедшем несколькими изданиями до 1991 года (уж извините, читатель, за то, что я в таком важном вопросе обращаюсь к книгам, которые доступны каждому), о государстве сказано: «Основное орудие политической власти в классовом обществе. Возникло в результате общественного разделения труда, появления частной собственности и образования антагонистических классов».
В «Большом энциклопедическом словаре», представляющем собой переработанный вариант «Советского энциклопедического словаря» и изданном после развала Советского Союза, о государстве говорится более обтекаемо: «Политическая организация общества с определенной формой правления (монархия, республика). По форме гос. устройства государство может быть унитарным или федерацией». И только-то.
Более солидный «Философский энциклопедический словарь» утверждает: «Государство – основной институт политической системы классового общества, осуществляющий управление обществом, охрану его экономической и социальной структуры; в классово антагонистических обществах находится в руках экономически господствующего класса (классов) и используется им прежде всего для подавления своих социальных противников... Государство обладает монополией на принуждение всего населения в рамках определенной территории, правом на осуществление от имени всего общества внутренней и внешней политики, исключительным правом издания законов и правил, обязательных для всего населения, правом взимания налогов и сборов».
Заслуживает внимания еще одно определение, данное в Оксфордском словаре: «Государство – система, обладающая политическим авторитетом. Современные системы различают либеральную демократию, тоталитаризм (однопартийное государство) и автократию (авторитарное государство, основанное на силе, а не идеологии)».
Тоже не густо, но, как говорится, теплее, - все-таки система напрямую связывается не с властью, опирающейся на силу, а с политическим авторитетом.
Очевидно, что ни одно из этих определений не может быть признано удовлетворительным не из-за краткости, а из-за неточности попадания в «яблочко». Куда как ближе к пониманию истинного предназначения государства был Платон, который еще в IV веке до н.э. создал диалог в 10-и книгах, названный им «Государство, или О справедливости» (курсив мой. – В. М.). Соединение этих двух понятий – государство и справедливость – в одно целое представляется мне в высшей степени продуктивным и, по сути дела, исчерпывающим.
В самом деле, ради чего еще, как не справедливости, и должно существовать государство, если оно не враг своему населению, признающего за ним право на политический авторитет?
Последней по времени попыткой создать нечто подобное платоновскому пониманию сути государства стала теория «Государства всеобщего благоденствия», возникшая на Западе в годы «холодной войны» как антитеза тоталитарным государствам, возглавляемым Советским Союзом, но под сильным влиянием Советского Союза, где вопросам социальной справедливости уделялось огромное внимание. Теория эта нашла поддержку во всех экономически развитых странах мира вне зависимости от их внутриполитического (идеологического) устройства и породила еще одну теорию – конвергенции, о которой мы поговорили в статьи «Сыграем в войнушку?».
Создателем теории «Государства всеобщего благоденствия» считается американский экономист Х. Джонс, который в начале 50-х годов ХХ века сформулировал три основных признака такого государства:
- усиление регулирования частного предпринимательства со стороны государства;
- увеличение масштабов государственной собственности;
- обеспечение индивидуумов социальными услугами непосредственно со стороны государства.
На основе этой теории были разработаны программы «новых рубежей» Джона Кеннеди и «великого общества» Линдона Джонсона. Однако с приходом к власти в 1981 – 1989 годах Рональда Рейгана начался постепенный демонтаж «Государства всеобщего благоденствия» вначале в США, а затем и в странах Западной Европы (прежде всего в Великобритании и ФРГ). Именно в то время в ведущих странах Запада существенно сократились государственные расходы на пособия по безработице и пенсии по старости, помощь малоимущим, нетрудоспособным и инвалидам, были значительно урезаны расходы на здравоохранение, образование, жилье и т.д., зато резко возросли военные расходы.
Начало демонтажа «Государства всеобщего благоденствия» совпало с началом перестройки в СССР, а его окончание – с развалом политической системы как в нашей стране, так и в странах социалистического лагеря. Совпадение сроков крушения того и другого не случайно: хотя уровень жизни в Советском Союзе был неизмеримо ниже уровня жизни в индустриально развитых странах, тем не менее самое существование Советского Союза, где выполнение практически всех социальных программ обеспечивалось за счет государственных ресурсов, воспринималось как раздражающий фактор, за что наша страна и удостоилась со стороны Рейгана нелестного определения «империя зла».
Но продолжим нашу попытку разобраться в сути понятия государство. Как ни странно, но ключ к разгадке этой «тайны» мы находим у тех же древних греков, которые умели смотреть далеко вперед. Аристотель стал первым, кто дал систематическую квалификацию государства, причем сделал это на удивление просто. Государство, по Аристотелю, это власть. В зависимости от численности людей, оказавшихся на вершине власти, он определил три типа государства: один человек – монархия, несколько – олигархия, много – демократия.
Итак, первым отличительным признаком любого государства является власть. В животном мире власть захватывают самые сильные особи; в мире людей власть с окончанием матриархата захватили мужчины, а с развитием патриархата и зарождением государства – те, у кого оказалось больше собственности. С этого момента в обществе возникает, говоря словами Сенеки, жадность, а жадность порождает войны, которые не прекращаются с самого возникновения цивилизации и по сей день. В этом отношении слова психолога Михаила Решетникова, которыми он охарактеризовал звериную составляющую человека: «Мы насилуем, потому что склонны к насилию, мы убиваем, потому что хотим убить», - могут быть в полной мере отнесены и к государству.
БЕССИЛИЕ СИЛЫ
Повторюсь: главный порок любой цивилизации состоит в том, что она ориентирована на удовлетворение биологических потребностей, выталкивая на периферию интересы социальные (что, между прочим, и доказал неудавшийся опыт построения «Государства всеобщего благоденствия»), а среди всего многообразия биологических потребностей – прежде всего удовлетворение основного инстинкта.
(Здесь я намеренно не касаюсь таких банальностей, как «дело» Билла Клинтона и Моники Левински, «банное дело» бывшего министра юстиции России Валентина Ковалева, история с проститутками и «лицом, похожим» на бывшего генерального прокурора России Юрия Скуратова и др.) Я сейчас о другом, о более серьезных вещах, имеющих самое непосредственное отношение к психологии народа.
Право же, наши невежественные предки были куда как более целомудренны в сравнении с нами, современными цивилизованными людьми. Византийский историк, императорский секретарь Иоанн Киннам, сопровождавший в 1165 году посольство Мануила I на Русь, отмечал безыскусность, простоту и бесхитростность славян, говорил о чистоте человеческих отношений и миролюбии наших предков. Сохранился документ, написанный этим человеком, в котором читаем: «Правосудие у них было запечатлено в умах, а не законах, воровство случалось редко и считалось важнее всяких преступлений. Золото и серебро они столь же презирали, сколько прочие смертные желали его».
Пусть такого рода отзывы о наших предках несут на себе печать некоторой идеализации, однако не доверять им, полагая, как считают некоторые отечественные историки, что в основе этих отзывов лежат стандартные элементы «этнического портрета» языческого мира в византийской литературе, историографии и риторике, - у нас нет оснований. И вот такой-то народ, абсолютно не подготовленный внутренне к принятию цивилизации, как не оказались мы внутренне готовы к введенному в нашей стране рынку, - варяги-росы разом решили «просветить», навязав нашим предкам собственное представление о смысле и назначении власти – первой составляющей любого государства.
История оказалась плохой помощницей в определении понятия государство. К счастью, помимо истории, есть еще генетическая память, передающаяся из поколения в поколение. Эта память жива не только в нашем подсознании, но и, в частности, в языке. Как понимали государство наши предки?
Геродот, посетивший Юг нынешней России в V веке до н.э. (в Древней Греции и странах Востока в это время уже существовали государства с различными формами правления), обратил внимание на множество каменных идолов, которые он идентифицировал как Зевса, Гею, Гестию, Афродиту и Аполлона. У каждого из этих идолов были собственные имена, причем идол, идентифицированный Геродотом как Аполлон, назывался Гойтосир, в котором явственно слышится древнерусское гой, от которого произведены другие древнерусские слова – существительное гоило и прилагательное гойный. Академик Б. Рыбаков пишет по этому поводу: «Позволю себе высказать догадку относительно этимологии имени “скифского” Аполлона. В славянских языках “гойный” означает “изобильный”, “гоити” – “живить” (отсюда – “изгой” – исключенный из жизни). “Гоило” переводится как фаллос, и поэтому выражение русских былин “гой-еси, добрый молодец” означает примерно “viroinpenispotentia”. Весь комплекс слов с корнем “гой” связан с понятиями жизненности, жизненной силы и того, что является выражением и олицетворением этой силы».
М. Фасмер среди множества других значений русского слова гой выделяет такие, как «будь здоров!», «мир», «освежающий, оживляющий, набирающий силы», а также «жизнь», «время жизни». Несравненный знаток живого русского языка Владимир Иванович Даль толкует слово гой как одобрительное восклицание, а слово гойдать объясняет как «качать», «раскачивать», откуда гойдалка – «качели», что вызывает ассоциацию с движением тел при совокуплении. Гоить, по Далю, означает «жить», «здравствовать», «холить», «покоить», «угощать», а от глагола гоить происходят слова гойка – «пирушка, попойка, угощение», говеть, т.е. «поститься», и разговляться – «есть скоромную пищу после поста».
От слова гой, в свою очередь, происходит старославянское господь, или гой + спод, причем Фасмер объясняет слово спод как «пиршество», а Даль как «низ» (откуда испод, или «сторона, обращенная к низу», исподний – «находящийся внизу», и более позднее образование преисподняя в значении «место под землей для грешников», или «ад»). Есть большая вероятность того, что понятие господь как «потенция, находящаяся внизу», наряду с понятием Бог как обозначение жизненной силы и достатка, употреблялось нашими предками и в отношении к Роду-Святовиту как правопреемнику животворящего огня, и лишь много времени спустя было перенесено на Бога (Господь Бог).
От гóспода произошли слова господин и госпожа, т.е. обозначение людей, наделенных властью над своими подданными, в том числе властью сексуальной (вспомним в этой связи распространенное в средневековой Европе феодальное право «первой брачной ночи», принадлежавшее исключительно господам). Сегодня словечко господа вошло в моду и стало употребляться всуе; но даже при том небрежном обращении с родным языком, какое мы ежеминутно демонстрируем, язык все же обнаруживает «регулирующую меру», и если мы без запинки произносим «господа офицеры», т.е. называем господами людей, наделенных властью распоряжаться судьбами и даже жизнями своих подчиненных, то при попытке выговорить вслух слова «господа солдаты» мы, скорей всего, запнемся, поскольку солдаты если чем и наделены, так это одной лишь обязанностью беспрекословно выполнять любые приказы, исходящие от начальства, как бы нелепы эти приказы ни были.
От слов Господь, господин и госпожа произведено слово государь, или гой + сударь, то есть человек, облеченный правом судить и выносить приговоры. Наконец, от государь произошло понятие государство, утратившее в наше время изначальное обозначение жизненной силы, и стало восприниматься просто как некая сила, скрытая потенция, разделяющая общество на тех, кто наделен реальной властью, и тех, кто этой власти обязан подчиняться вне зависимости от того, доставляет ему удовольствие применяемая в отношении него сила (насилие), или удовольствие получает лишь один насильник.
В России государство возникло значительно позже, чем в других странах, и потому трепет перед всесилием государства у русских развит меньше, чем у других народов. Иногда нас называют государственниками. Это верно отчасти. Мы не государственники, а вождисты. Наш вождизм восходит к древнему почитанию отца как главу рода, ответственного за все, что с нами ни происходит. С тех пор и повелось по всякому поводу обращаться непосредственно к «вождю». Клевреты Ельцина быстро отбили у него охоту снисходить до нужд простых граждан: «Не царское это дело, Борис Николаевич». Вот Ельцин и решил, что «не царское это дело» вообще заниматься какими бы то ни было государственными делами и целиком сосредоточился на состоянии своего здоровья, благополучии своей семьи и поездках за рубеж для личных встреч со своими многочисленными «друзьями» и приятного времяпрепровождения. После отставки Ельцина место «отца народа» заступил Путин. Протек потолок в квартире – пишем в Москву: «Президент, помоги!» Ни за что ни про что обхамил, а то и вмазал по сопатке милиционер – строчим жалобу: «Владимир Владимирович, уйми самодура!». (С избранием президентом России Медведева наш вождизм несколько потускнел, но не исчез полностью.) От привычки перекладывать свои заботы и проблемы на плечи других, вместо того, чтобы решать их самостоятельно (на что у нас нет никаких прав), мы, наверное, никогда уже не избавимся. Мы обожаем наших вождей, и нам в общем-то безразлична судьба России, сколько бы мы ни доказывали себе и миру обратное.
Вожди в лице царей, генсеков и президентов для нас то же, чем был для наших пращуров глава рода, - отцом, батей (царь-батюшка). Отца все любили, как и отец любил всех, верили, что уж он-то всех рассудит по справедливости, никого зря не обидит и каждому воздаст поровну. Эта привычка во всем доверять отцу и надеяться исключительно на него как на главу рода, это убеждение, что уж он-то никого не оставит голодным и холодным, а поделится последним, что имеет, переродилась впоследствии в иждивенчество – еще одну нашу неистребимую особенность, выработавшая в нас привычку жить в ожидании подачек, не проявляя о своем благополучии и благополучии ближних собственную инициативу. О чем просил князя Даниил Заточник, угодивший за вольнодумство в темницу? О прощении? Нет. Искал у него справедливости? Тоже нет (князь, как и отец, не может быть несправедливым). Просил понять его правду, а поняв – принять ее? Опять-таки нет (яйца кур не учат). В таком случае, зачем вообще понадобилось Даниилу Заточнику браться за перо? А вот зачем (вчитайтесь):
«Княже мой, господине! Покажи мне лицо свое, ибо голос твой сладок и образ твой прекрасен; мед источают уста твои, и дар твой как плод райский.
Когда веселишься за многими яствами, меня вспомни, хлеб сухой жующего; или когда пьешь сладкое питье, вспомни меня, теплую воду пьющего в незаветренном месте; когда же лежишь на мягкой постели под собольими одеялами, меня вспомни, под одним платком лежащего и от стужи оцепеневшего, и каплями дождевыми, как стрелами, до самого сердца пронзаемого.
Да не будет сжата рука твоя, княже мой, господине, на подаяние бедным: ибо ни чашею моря не вычерпать, ни нашими просьбами твоего дома не истощить. Как невод не удерживает воды, а только рыб, так и ты, княже, не удерживай злата и серебра, а раздавай людям».
Так написать мог только любящий сын отцу, а не бунтарь, обличающий князя и его присных за обиды, которые те причиняют людям. Читаешь послание Даниила, и чудится: вот простит его княже-господине, призовет за стол свой, поделится златом-серебром, уложит спать-отдыхать в мягкую постель под собольими одеялами – и всем-то бывший бунтарь окажется доволен, и забудет тотчас про бедных и сирых, за которых радеет, и будет славить князя не в одном только частном письме, а на весь мир. Неспроста ведь придумали наши меткие на словцо предки: чужая беда – смех, своя беда – грех… Однако ведь не о себе одном радел Даниил Заточник, не своих выгод искал, это ясно вытекает из всего духа его письма: его главную заботу составляли люди, шире – народ, плотью от плоти которого ощущал себя сидевший в остроге философ, почему и призывал князя не удерживать (т.е. не копить ради накопления), а делиться с простыми смертными золотом и серебром.
Ну а зачем, по большому счету, золото народу, находящемуся в младенческом возрасте? Ему что золото, что серебро, что облысевшие беличьи шкурки – все едино, было бы на что обменять «отличный круглый хлеб, которого хватает сильному мужчине». Когда вы встречаете молодых мам, вывозящих младенцев на прогулку и ревниво оглядывающих другие коляски и наряды других малюток, сравнивая, какая из этих колясок лучше и не хуже ли других малюток экипирован ее младенец, - ясно же, как Божий день, что вопрос этот волнует исключительно молодых мам, а не их малюток.
Ничем от этих малюток не отличались и наши предки в начале своего исторического пути. Ни сами они, ни старейшины родов не имели своей выделенной, закрепленной за ними собственности, и эта общность, нераздельность собственности, как писал историк Сергей Соловьев, «служила самою крепкою связью для членов рода». Осознание крепости родовой связи настолько глубоко укоренилось в подсознании наших предков и на генетическом уровне передавалось из поколения в поколение, что русские и с возникновением государства продолжали смотреть на себя и своих князей, как на расширившийся род, во главе которого стоит все тот же отец, который уже по самому своему положению обязан заботиться обо всех членах рода.
Наивная вера в то, что богатство, измеряемое золотом (=долларами с их сакраментальным девизом «InGodwetrust»), и есть главное условие благосостояния народа, - не находит ни в нашей, ни в мировой истории ни малейшего подтверждения. И доказательством тому речь одного из отцов-основателей демократии Перикла, с которой он обратился к гражданам Афин в бесконечно далеком от нас V веке до н.э.:
«Наш государственный строй не подражает чужим учреждениям – мы скорее служим образцом для некоторых. Называется этот строй демократическим, потому что основывается на интересах не меньшинства, а большинства. По отношению к частным интересам законы наши предоставляют равные права всем. Что же касается политического значения, то каждый получает преимущество не потому, что его поддерживает та или иная партия, а в зависимости от собственной доблести. Равным образом ничтожность бедняка не лишает его возможности оказать услугу государству.
Мы живем свободной политической жизнью и в повседневных отношениях не питаем недоверия друг к другу, не раздражаемся, если кто-нибудь поступает так, как ему хочется. В общественных же делах мы не нарушаем законов прежде всего из чувства страха перед ними.
…Благодаря обширности нашего государства к нам стекается отовсюду решительно все, и мы можем с одинаковым удобством пользоваться как теми богатствами, которые производятся у нас здесь, так и теми, что производят другие народы.
Мы любим красоту без прихотливости и мудрость без изнеженности. Мы пользуемся богатством для деятельности, а не для хвастовства, и признаваться в бедности у нас не постыдно; напротив, гораздо позорней не выбиваться из нее трудом. Одним и тем же лицам можно у нас заботиться о своих домашних делах и заниматься делами государственными. Только мы одни считаем человека, уклоняющегося от участия в государственной деятельности, не скромным, а пустым.
Мы сами обсуждаем наши действия и стараемся правильно оценить их, не считая, что речи мешают делу. Больше вреда, по нашему мнению, бывает, если действовать без предварительного обсуждения. У других же, наоборот, неведение рождает отвагу, а размышление – нерешительность.
Я утверждаю: наше государство – школа Эллады, и каждый в отдельности может у нас проявить себя полноценной и самостоятельной личностью в самых разнообразных видах деятельности».
Такая демократия, такая свобода, такое понимание назначения богатства, наконец – такое понимание сути государства и стали причиной того, почему именно Древняя Греция явила миру не потерявшие и в наши дни образцы взлета человеческого духа, тягу к знаниям и непревзойденные шедевры во всех видах искусства. Да и сам Перикл вошел в историю не только как военный деятель и политик, но и как инициатор и руководитель строительства Парфенона, Пропилеев и Одеона. Трудно представить, сколько еще полезных дел успел сделать этот фантастически целеустремленный и работоспособный человек, если бы его не сразила в 39-летнем возрасте чума. (Периклу же принадлежат слова, которые в современной России звучат более чем актуально: «Я придерживаюсь того мнения, что благополучие целого государства, если оно идет по правильному пути, более выгодно для частных лиц, нежели благополучие отдельных граждан при упадке государства в его совокупности. Ведь если гражданин сам по себе благоденствует, между тем как общество разрушается, он все равно гибнет вместе с государством». Не из-за страха ли погибнуть вместе с Россией современный отечественные нувориши держат свои капиталы за рубежом, заодно переселив туда свои семьи, а то и сами осевшие там?).
Перикл не единственный, кто искал и находил собственные пути в истории, что и дало ему право заявить: «Наш государственный строй не подражает чужим учреждениям – мы скорее служим образцом для некоторых», - хотя, строго говоря, у него и была возможность пригласить в Афины консультантов из других стран, более богатых золотом, чем его родина. Он, однако, этого не сделал, а поступил по-своему, почему мы восхищаемся достижениями Древней Греции и сегодня, а о такой стране, как Лидия, практически ничего не знаем, хотя известно, что ее последним царем был легендарный Крёз, личное состояние которого превосходило совокупное достояние всех Средиземноморских держав древности вместе взятых. Это не персидский царь Кир и его армия, а Крёз, его ненасытная жадность разрушила древнюю Лидию. Ну да теме богатства, сосредоточенного в руках власти, посвящена моя статья «Число зверя, или Формула либерализма», в целом благосклонно встреченная моими читателями в блоге «Книга предложений (БРИЗ)», за что я признателен им.
ПЕРВЫЕ ШАГИ
Рюрик, по словам летописца, начал с того, что «раздая волости (т.е. земли, которые передаются во владение, во власть. – В. М.) мужем своим и города рубити». Обычно историки обращают внимание на вторую часть этого сообщения – «города рубити». С. Соловьев, например, по этому поводу пишет: «Так с Рюрика началась уже эта важная деятельность наших князей – построение городов, сосредоточение народонаселения». На эту же сторону дела обращает внимание и современный историк Владислав Даркевич в работе «Происхождение и развитие городов древней Руси (Х – ХIII вв.)»: «В городах исчезает поглощенность личности родом, ее статус не растворяется в статусе группы в той мере, как в варварском обществе. Уже в ранних городах Новгородско-Киевской Руси общество переживает состояние дезинтеграции». И далее: «Именно города предохранили Русь от гибельного изоляционизма… В урбанистической среде, особенно в крупнейших центрах, усваивались, сплавлялись, по-своему перерабатывались и осмысливались разнородные культурные элементы, что в сочетании с местными особенностями придавало древнерусской цивилизации неповторимое своеобразие».
К оценке роли и значения городов в Древней Руси надо бы, по-моему, подходить в той последовательности, в какой они изложены в «Повести временных лет»: начинать не со строительства городов, а с раздачи Рюриком во владение своим мужам (суть – соотечественникам-варягам, вооруженной дружине) земель. Это, разумеется, не означает, что Рюрик объявил земли, розданные своим приближенным, их собственностью. Как отмечалось в книге «Эволюция феодализма в России: социально-экономические проблемы», изданной еще в «застойные» годы, «князья Киевской Руси первоначально раздавали своим вассалам не земельные владения, а доходы с них» (курсив мой. – В. М.).
Почему объявлению собственности на землю, как, впрочем, на любую другую недвижимость, предшествует присвоение доходов с них, понять нетрудно: в ту же землю, прежде чем она начнет давать стабильно высокие урожаи (что в условиях нашего сурового климата проблематично), необходимо вначале вложить средства, создать более или менее сносные условия для людей, живущих на ней, позаботиться о социальной инфраструктуре и лишь после всего этого думать об отдаче с этой земли. Иное дело доходы. Они позволяют сразу разбогатеть, переложив головную боль о способах достижения этого богатства на тех, кто своим трудом создает доходы, иначе говоря - прибыль.
В новейшее время эту древнюю тактику быстрого обогащения, не затратив при этом ни копейки собственных средств, продемонстрировал Борис Березовский. В интервью английскому публицисту русского происхождения Павлу (Полу) Хлебникову он прямо признал: «Приватизация в России проходит три этапа. На первом этапе приватизируется прибыль. На втором этапе приватизируется собственность. На третьем этапе приватизируются долги» (курсив мой. – В. М.). Хлебников в книге «Крестный отец Кремля Борис Березовский, или История разграбления России» следующим образом прокомментировал это признание олигарха, который ничего нового по сравнению с Рюриком, начавшим колонизацию Руси с раздачи своим соплеменникам доходов с земли, не придумал: «Иными словами, чтобы контролировать предприятие, не было необходимости его покупать. Оно могло оставаться в руках государства. Надо было только ввести нужных людей в руководство и затем направить выручку компании по нужным каналам через своих посредников, то есть “приватизировать прибыль”, не тратя ни времени, ни денег на приватизацию самого предприятия».
Очевидно, что при такой «приватизации», происходившей в России в массовых масштабах, наша страна сразу лишилась средств к существованию, влезла в долги под непомерные проценты в международные валютные органы (которые тут же вернулись на Запад на частные счета новоявленных олигархов), людям перестали платить зарплату и пенсии, а следом за всем этим рухнули обобранные до последнего болтика предприятия. Потеряв какую бы то ни было привлекательность, они обесценились и были пущены с молотка за гроши (Анатолий Чубайс, этот главный приватизатор России, предлагал даже продавать такие обесценившиеся предприятия «за рубль»). Хлебников продолжает: «Березовский объяснил: первая стадия, приватизация прибыли, “приводила к разрушению предприятий” и “первоначальному накоплению капитала” посредниками. “А когда появились достаточные капиталы, то те люди, которые этими капиталами овладели, естественно, задумались: как эти капиталы использовать… Одни скупали собственность за рубежом, третьи поехали играть в Монте-Карло, а четвертые стали вкладывать эти деньги для приобретения этих разваливающихся предприятий”…» И все это происходило не только на глазах изумленного народа, который Березовский держал за Иванов, не помнящих родства (и тут он прав: мы не знаем и не хотим знать ни своих предков, ни собственной истории), но и при полном попустительстве властей (которые, как на грех, тоже имели весьма смутное представление о прошлом страны, которой взялись управлять). И пошло-поехало: экономике России был нанесен удар такой сокрушительной силы, какой не смогла нанести фашистская Германия всему Советскому Союзу.
НАЛОГИ КАК СРЕДСТВО ОБОГАЩЕННИЯ ВЛАСТИ
Начав с раздачи доходов с волостей, Рюрик приступил к строительству городов как укрепленных пунктов, за стенами которых вольготно чувствовали себя как раз те, кто составил первую военную и гражданскую администрацию новоявленного «вершителя судеб» нарождающейся Руси. Отсюда, из этих укрепленных городов, русы-варяги отправлялись в полюдье, отсюда же совершали дальние военные набеги в Византию, на Каспийское море и Закаспий. Наиболее дальновидные из наших предков сразу раскусили далеко идущие последствия «преобразовательной деятельности» Рюрика, и уже на следующий год после его призвания подняли восстание. В Первой Никоновской летописи читаем: «Того же лета (863 год) оскорбишася Новгородцы глаголюще, яко быти нам рабом и много зла всячески пострадати от Рюрика и от рода его. Того же лета уби Рюрик Вадима храброго и иных многих изби Новгородцев съветников его». (К сожалению, до нас не дошло никаких других сведений о Вадиме, кроме этого упоминании об организованном им восстании в Новгороде. Предполагается, что Вадим было не имя отважного новгородца, а его прозвище; вадим, или водим в северных наречиях означало «проводник», «коновод».) Однако, как мы любим повторять сегодня, оправдывая собственную безынициативность, «поезд уже ушел». В 882 году родственник и преемник Рюрика на княжеском престоле Олег (сын Рюрика Игорь был еще слишком мал, чтобы самостоятельно управлять Русью) захватил Киев и, казнив Аскольда и Дира (мотивация казни была проста: «Вы не князья, не роду княжеского, а я роду княжеского»), после чего, утвердившись в Киеве, объявил этот город столицей – «матерью городам русским».
Столица имеет перед другими городами то преимущество, что именно сюда стекается дань, как мы сказали бы сегодня - налоги «из провинций». И дань потекла. При этом от Олега не потребовались ни особые организаторские способности, ни дипломатические ухищрения, ни даже элементарные управленческие навыки. Он поинтересовался у жителей соседних с Киевом земель: «Кому даете дань?» Те отвечали: «Хазарам». «Не давайте хазарам, а давайте лучше мне», - повелел Олег вполне в духе зрелого рэкетира: вы мне мзду, я вам защиту. Так в довольно короткое весь северо-восток Европы, признавший над собой власть пришлых заморских правителей, оказался их данниками, и уже власть решала, сколько им взыскивать с подданных дани за то, что они оберегают их от наскоков других рэкетиров.
Еще дальше пошел вступивший в пору зрелости Игорь. Под 946 г. «Повесть временных лет» сообщает следующую общеизвестную историю (напоминаю ее в популярном изложении): «Как пришла осень, то дружина стала говорить князю: “Отроки Свенельда (воеводы Игоря, который, подобно другим варяжским «мужам», получив от Рюрика волость, имел собственные с нее доходы. – В. М.) богаты оружием и платьем, а мы наги; пойдем, князь, с нами в дань: и ты добудешь, и мы!”. Послушался их Игорь, пошел за данью к древлянам, начал брать у них больше прежнего, делал им насилия, и дружина его также. Взявши дань, Игорь пошел в свой город; на дороге, подумав, сказал дружине: “Идите с данью домой, а я возвращусь, похожу еще”. Отпустив большую часть дружины домой, Игорь с небольшим числом ратников возвратился, чтобы набрать еще больше дани. Древляне, услыхав, что Игорь опять идет, начали думать с князем своим Малом: “Повадится волк к овцам, перетаскает все стадо, пока не убьют его; если не убьем Игоря, то всех нас разорит”. Порешивши так, они послали сказать Игорю: “Зачем идешь опять? Ведь ты взял всю дань”. Но Игорь не послушал их. Тогда древляне, вышедши из города Коростеня, убили Игоря и всех бывших с ним».
Вдова Игоря княгиня Ольга жестоко отомстила древлянам за смерть мужа. Однако, чтобы не искушать судьбу впредь, она придумала новое учреждение (говоря современным языком, «институт управления») для обеспечения регулярного и безопасного для нее и ее прислужников сбора дани, которое назвала погостами (от «гость», «погостить»). В погостах сели ее наместники, которых местное население обязано было, сверх выплаты дани, еще и кормить, а в помощь этим наместникам приданы чиновники из числа местных жителей. В среде этих-то первых чиновников и возникло одно из самых страшных наследий прошлого, которое поныне процветает в России, - взяточничество.
Все разговоры о том, будто чиновники потому берут взятки, что государство мало им платит, от лукавого. Во-первых, взяточничество в среде чиновников возникло прежде, чем возникло само государства (тут я должен согласиться с теорией американского ученого Чарльза Тилли, согласно которой «государство появляется путем институциализации рэкета», причем основным признаком государства становится «монопольные права на применение насилия с целью выколачивания налогов»). Во-вторых, расцвету взяточничества в немалой степени поспособствовал поселившийся в наших предках антироссиянин, который в этом конкретном случае нашел верного союзника в нашей ментальности, основанной на вековой неприязни русских друг к другу, а неприязнь эта, в свою очередь, выросла из нашего давнего уважения физической силы. На эти особенности нашей натуры обращали внимание и зарубежные, и отечественные авторы. Уинстон Черчилль говорил: «Больше всего русские восхищаются силой, и нет ничего, к чему бы они питали меньше уважения, чем к военной слабости». А Чернышевский писал: «Из всех качеств или привычек русского народа путешественники удивлялись более всего терпеливости русских людей в перенесении лишений всякого рода. Чувства и желудок их были уже привычны ко всему этому… Не говоря уже о частых голодных годах, и в обыкновенные годы нищета была страшная. Лишения, которым подвергался русский в старину, притупляли его чувства в перенесении физической боли, точно так же притупляли в нем и жалость к страданиям других. При всей врожденной доброте сердца, вообще русские были в старину народ безжалостный. Помочь ближнему и заставить его страдать было для них одинаково легко. Первое было внушением врожденного качества. Второе, гораздо сильнее и чаще выступавшее наружу, было ожесточением от скорби и лишений…» А вот что писал о русских посол Англии в России в XVI веке Джильс Флетчер: «У них хорошие умственные способности, однако нет тех средств, какие есть у других народов для развития их дарований воспитанием и наукой… Видя грубые и жестокие поступки с ними всех главных должностных лиц и других начальников, они так же бесчеловечно поступают друг с другом, особенно со своими подчиненными и низшими, так что самый низкий и убогий крестьянин,.. унижающийся и ползающий перед дворянином, как собака, и облизывающий пыль у ног его, делается несносным тираном, как скоро получает над кем-нибудь верх».
Эта холопская покорность силе, это стремление доставить дополнительные страдания ближнему, эта холуйская готовность выслужиться перед начальством с тем, чтобы в обмен на подачки получить возможность унизить своих соплеменников еще больше, расцвели в нас пышным цветом задолго до того, как мы сформировались в народ, и развитию этих отвратительных свойств русской натуры в огромной степени поспособствовало нарождавшееся на Руси государство.
Может показаться странным, что государство еще только складывалось, а наши предки уже не только в полной мере усвоили, что такое насилие, но и очень хорошо поняли, что такое страх, возникающий под воздействием этого насилия. Анализируя положение, сложившееся в среде наших предков задолго до начала периода, который известен в истории как татаро-монгольское иго, митрополит Макарий, в миру Михаил Петрович Булгаков, академик Петербургской Академии наук и автор 12-томной «Истории русской церкви», писал: «Князья, бояре и другие лица, которых посылал великий князь своими наместниками в разные города и области, получали их не для управления только, но и для собственного “кормления”. Потому не столько заботились о том, чтобы творить суд и правду людям, сколько о том, чтобы от них нажиться… Дьяки, тиуны и многие другие мелкие чины, окружавшие наместников и бывшие исполнителями их распоряжений, в свою очередь, преследовали ту же цель собственного кормления; каждый заботился, как бы побольше себе приобресть, и горе было поселянам, когда в их села и деревни наезжали с своими требованиями эти представители власти! Суд был грозен и страшен: при производстве его допущены были законом правеж и пытки, а по окончании - разные виды смертной казни… И эта грозность суда еще более способствовала взяточничеству, которое и без того не знало меры».
К этим горестным словам одного из благороднейших и совестливейших людей России нечего добавить.
ВЫВОД
Так что же такое государство? Я не историк и не политик и потому не берусь дать определение этому понятию. Но для меня очевидно одно: государство – любое государство! – не только не способствует развитию человеческих качеств в человеке, но и делает все для того, чтобы уничтожить в человеке человека. Так думаю не я один. Вот что писал, например, немецкий композитор Рихард Вагнер в книге «Опера и драма»: «Государство… - сковывающая сила, которая наперед заставляет индивидуума поступать так, а не иначе. Государство сделалось воспитателем индивидуумов. Оно овладевает ими еще в утробе матери, предопределяя им неравные доли в средствах и социальной самостоятельности. Навязывая им свою мораль, оно лишает их непосредственности воззрения и, как своей собственностью, указывает, какое место они должны занять среди окружающих. Гражданин обязан своей индивидуальностью государству; это наперед предназначенное ему место, где его чисто человеческая индивидуальность уничтожается в смысле возможности действий и сводится к тому, что – самое большее – он может думать “про себя”…» И продолжал: «Гражданин не может сделать шага, который бы наперед не был оценен как долг или как проступок… Гражданин… не имеет права преступить пределы государства, которому принадлежит и его преступление. Только путем смерти он может перестать быть гражданином – тогда, когда перестает быть уже и человеком».
Интересно в этом плане и рассуждение современного шведского публициста Юхана Эберга, которому, кажется, не пристало сетовать на свое государство, давным-давно предоставившее своим гражданам полную свободу действий как в выборе занятий по душе, так и в образе мыслей: «Государство окружает нас повсюду. Оно покрывает темной пленкой леса, города, деревни и саму жизнь, и, наверное, задача историка, художника, писателя не изобретать новый мотив, а соскоблить этот жирный нарост и увидеть, как на поверхности заиграют живые краски, сама жизнь».
История (реальная история, а не изрытое ухабами прошлое) распорядилась так, что нашими первыми князьями стали выходцы из Швеции. Но вот судьбы наших народов, как и наша ментальность, сложились по-разному, в результате чего мы, соседи по занимаемой территории, оказались чуть ли не на противоположных полюсах планеты. Эберг продолжает: «Когда сегодняшний русский говорит, что “для того, чтобы изменилось наше общество, надо изменить весь наш менталитет, всю нашу духовную культуру”, швед часто воспринимает это как бессмысленную болтовню, как попытку превратить прошлое в будущее или просто уйти от ответственности за существующее положение дел. А когда швед начинает толковать о разрешении разных практических вопросов, об “удивительном чувстве, которое возникает от того, что ты пользуешься общей стиральной машиной вместе с другими двенадцатью жильцами дома, и при этом всё идет как надо, и все за собой убирают, и машину никто не крадет и не ломает” и тараторит об этом так, как будто это имеет важнейшее значение для человечества, русский воспринимает это как совершеннейшую нелепость».
Пусть сравнения, которые сделал Юхан Эберг, очень уж заземлены, но в примерах, которые он привел, схвачена самая суть диаметрально разных подходов к тому, что считают ценностями шведы, а что мы, русские, что понимается под словом цивилизация, а что такое культура. Означает ли это, что наши пути никогда уже не пересекутся, и шведы, как одна из самых цивилизованных наций современного мира, уже «утопили» свою душу в «общей стиральной машине», сохранив лишь тело, а мы, русские, обречены вечно «бессмысленно болтать» о своей культуре, ментальности и обществе, и за этой болтовней рискуем пропустить момент, когда душе нашей представится случай (если, конечно, представится) обрести наконец тело? Нет, не означает. И потому я согласен с Ю. Эбергом в той части его рассуждений, где он, сравнив два наших народа и обнаружив между нами бездну несовпадений, тем не менее приходит к выводу: «И все же пути России и Швеции идут параллельно: они направлены вспять, к тому, что мы считаем своим домом, своим местом на Земле, своей историей».
Вспять – сказано неплохо. Как же иначе понять, что мы считаем своим домом, своим местом на Земле, своей историей? Да и мыслимое ли это дело – полагать, будто люди, народы и государства могут существовать и развиваться вне истории? В таком случае мы имели бы дело не с людьми, народами и государствами, а некими зомби, лишенными памяти, манкуртами, утратившими способность руководствоваться даже врожденными инстинктами. И потому готовые признать за частным приглашением частного лица из-за моря в качестве третейского судьи, на которого за соответствующую плату возлагается обязанность разрешать частные споры внутри доверившегося ему населения, за зарождение российской государственности.
Но, может быть, президент Дмитрий Медведев, издавая указ «О праздновании 1150-летия зарождения российской государственности», имел в виду зарождение в нашей стране института высших чиновников в лице Рюрика и пришедших ему на смену князей, царей, генсеков и президентов?
Комментарии