Из блога Хан В.С. о депортации корейцев

han

Хан В. С. "Корё сарам: кто мы?", гл. 5. ДЕПОРТАЦИЯ

1937 год. Осень. По железным дорогам страны с востока на юг беспрерывно идут наполненные людьми составы. Что-то было необычное, молчаливое и тревожное в этих мчащихся теплушках. Они лишь изредка останавливались на станциях, а иногда в безлюдных местах. Невдалеке от железнодорожного полотна наспех забросанные холмики - безмолвные свидетели вдруг оборванных жизней. Тех, кто остался лежать в этих безымянных могилах, уже не потревожат близкие. Быстро пробежит вереница дней, и время и ветры навечно сотрут с лица земли эти немые памятники когда-то живших людей.

А поезда всё мчатся на юг, в далёкую Среднюю Азию и казахстанские степи. Что за люди в них? Отторгнутые обществом преступники? Или, враги Советской власти? То были корейцы. Обычные советские люди.

Тридцать седьмой год стал для корейцев роковым, лёгшим тяжким бременем на их судьбы и семьи. Целый народ был оторван от обжитых очагов и ставших уже родными просторов дальневосточного края и депортирован за тысячи километров. Согласия на выселение никто не спрашивал. Одновременно были арестованы, по некоторым данным, 2500 партийных и советских работников, инженеров и врачей, художников и писателей, цвет корейской интеллигенции.

Из воспоминаний отца:

«Одним из тех, кто попал под жернова сталинских репрессий и прошел лагеря был мой дядя - брат мамы Ким Бен Ен. Простой колхозник, он был далёк от политики. Ему предъявили обвинение в нелегальном переходе границы и установлении зарубежных контактов. Дядя был арестован на основании обыкновенного доноса. Председатель колхоза, почему-то невзлюбивший дядю, донёс на него, будто бы тот нелегально побывал в Китае и привёз оттуда вату для одеял. Этого было в те годы достаточно, чтобы быть брошенным в застенки. Никаких доказательств, подтверждающих вину, представлено не было, да они в те годы и не требовались.

Мадабай свою вину отрицал. Вызвали его жену. Она сначала отвергла наветы на мужа. Её стали вызывать на допросы каждый день. И когда ей пригрозили, что она сама пострадает, она подписала показания против мужа. Так дядя оказался в одном из сталинских лагерей, вышел он из которых лишь через 10 лет».

Но не только испытания сталинских лагерей обрушились на тех, кто был объявлен «врагом народа». Им ещё суждено было пройти через горечь утраты семей, боль предательства близких, глухие стены всеобщего отчуждения.

Из воспоминаний отца:

«Мы все тогда жили вместе. После ареста дяди его жена стала настраивать двух дочерей против отца, говоря, что он - «враг народа». Вскоре, после переселения в Среднюю Азию она ушла от нас. Прошли годы, дядю освободили. Он попал в Казахстан, устроился в колхозе им. Калинина и начал поиски родных. Написал письмо, и так как не знал, где мы живём, на конверте указал лишь имя моего отца - Хан Ен Дюну. И стало гулять это письмо по корейским колхозам, переходя из рук в руки. И в 50-м году, весной - спустя 3 года, как оно было написано - письмо дошло до нас. Но он так и не обрёл своих дочерей. Их не было даже на его похоронах».

Из воспоминаний отца:

«Муж моей сестры Ким Пётр как-то рассказал мне следующую историю. Один его товарищ родился он в год депортации. В этом же году его отец был репрессирован и сослан в один из лагерей. По рассказам матери, его отец был честным и трудолюбивым, далёким от политики и что он вовсе никакой не враг народа. Мальчик вырос, окончил школу, а позже институт в Ленинграде. Будучи взрослым, он решил отправиться на поиски отца. Ходили слухи, что многие репрессированные корейцы отбывали срок на Колыме (северо-востоке Якутии). Мать дала сыну фотографию отца, и он отправился в Якутию. В одном из поселений, где жили отбывшие свои сроки, он и нашёл своего отца. Это уже был глубокий старик. Оказывается, после освобождения он долго искал семью, посылал письма во все инстанции, но так и не получил положительного ответа. Потеряв всякую надежду найти жену и сына, он завёл новую семью. Жена его - якутка. У них росло двое детей, и разрушить эту семью он уже не мог».

Одной из трагических жертв сталинских репрессий стал выдающийся корейский писатель Те Мен Хи. Забрали его в том же 37-м. Уходя, он сказал домашним: «Вернусь через три дня, я ни в чём не виноват перед Советской властью …». Но он не вернулся. Позже его семье сообщили, что в 1942 г. Те Мен Хи покончил жизнь самоубийством. Эта версия записана и в Советской Энциклопедии. И лишь гораздо позже, усилиями дочери писателя Валентины Менхиевны, удалось восстановить подлинную трагедию. После долгих поисков и запросов ей удалось получить из органов Хабаровского КГБ документ, проливающий свет на гибель её отца: «Основанием для ареста послужило анонимное письмо. Поступившее в НКВД в отношении Те Мен Хи и ещё четырёх лиц, в котором выдвигалось обвинение в «шпионаже и японофильских настроениях». Те Мен Хи был допрошен всего лишь 2 раза. На первом допросе 7 декабря 37-го года вашему отцу вменялось участие в «Иркутской фракционной группировке «Хваенхва» и контрреволюционной шпионской деятельности». Те Мен Хи эти обвинения не признал. Второй допрос был проведён 8 декабря 1937 года. Те Мен Хи вменяли нелегальный переезд границы с раннее арестованными органами НКВД «врагами народа». На этом допросе он также не признал себя виновным. Несмотря на это, 15 апреля 1938 г. постановлением тройки УНКВД по Дальневосточному краю Те Мен Хи был приговорён к расстрелу. 11 мая - расстрелян».

После многолетнего забвения Те Мен Хи стали появляться публикации о жизни и творчестве писателя, организовываться посвященные ему выставки, сниматься фильмы. Завершая свою статью о Те Мен Хи, журналист Т. Кулевас с горечью пишет: «Расстрелянная литература. Она ждала своего воскрешения долгие годы. Сейчас этот час, кажется пришел… И всё же не оставляет горечь. Невозможно повторить чью-то жизнь, как невозможно дважды войти в одну реку - ни в тихую, плавную, ни в такую бурную, как Нактонган …». [119]

В мае 1938 г. был расстрелян Ким Афанасий - видный партийный работник, партизанский вожак, делегат XVII съезда ВКП (б), член корейской делегации, участвовавшей в ноябре 1921 г. на заседании исполкома и принятой В. И. Лениным. В 1957 г. он был посмертно реабилитирован.

Трагически оборвалась жизнь О Ха Мука - одного из организаторов Союза корейских социалистов, активного участника борьбы за установление Советской власти на Дальнем Востоке. Организатор партизанского отряда в Приамурье, командир Отдельной корейской стрелковой бригады, главнокомандующий корейских революционных войск - в 1937 г. его постигла участь многих советских военачальников, уничтоженных в предвоенные годы Сталиным.

Чем же провинились перед властью советские корейцы? Кому и зачем нужно было переселять целый народ? Советские историки и публицисты тактично обходили молчанием эти вопросы.

В 1987 г. вышла книга профессора Хельсинского университета Ко Сон Му, посвящённая советским корейцам. Автор книги видит следующие причины переселения корейцев:

1. Агрессивная политика Японии угрожала безопасности СССР. В памяти ещё были свежи поражение России в русско-японской войне 1904-1906 гг., японская интервенция в 1918-1922 гг., японское подстрекательство маньчжурского конфликта в 1931 г., шпионская и диверсионная деятельность японских спецслужб на Дальнем Востоке. Корейцы же могли принимать участие в разведывательной деятельности иностранных государств против СССР. Основание для такого вывода даёт статья И. Володина «Иностранный шпионаж на советском Дальнем Востоке», опубликованная в газете «Правда» 23 апреля 1937 года, в которой говорилось, что «кадры шпионов, диверсантов и террористов, перебрасываемые нелегально на территорию советского Дальнего Востока органами иностранной разведки, вербуются из среды русских белогвардейцев, деклассированных и продажных элементов коренного населения Манчжурии и Кореи», а также, что «агенты маскируются под внешность жителей того района, где по заданию своих руководителей они должны проводить шпионскую работу. При этом разведка учитывает национальный состав каждого данного района на нашей территории и соответственно посылает агентов корейской, китайской национальности».

2. Власти опасались, что корейцы могут потребовать автономии, т. к. в местах компактного проживания корейцев их доля в составе населения ряда районов была высокой. Беспокойство также доставляли лозунги, распространявшиеся японцами в 30-х годах в приграничных дальневосточных районах, типа - «Азия - желтый континент», «Азия для азиатов», «Вся земля до Якутии принадлежит желтой расе». К тому же, имели место столкновения между русскими и корейцами.

3. Существовала потребность освоить необжитые земли Средней Азии, а также расширить ареал возделывания риса (на территории Средней Азии).

4. Для властей было бы лучше, если корейцы проживали бы в Средней Азии, перемешанные с другими народами, нежели компактно и вблизи Кореи.

5. Переселение корейцев должно было компенсировать спад численности казахского населения, произошедшего в результате коллективизации 1929-1933 годов, приведшей к массовой миграции казахов в Китай. [45, 25-27]

Советские авторы связывали события 30-х годов исключительно с производственной целесообразностью. Оказывается, что всему виной были большие навыки корейцев в возделывании риса. Не понятно одно. Если корейцы так отличились на сельскохозяйственном поприще, что их передовой опыт требовал распространения, по меньшей мере, странным, если не преступным, выглядит метод распространения этого опыта. Насильственная депортация, поселение в необжитых местах, поражение в правах, ограничение на передвижение и т. п. - трудно представить, что всё это способы поощрения отличившихся новаторов.

Российский исследователь Н. Ф. Бугай указывает на превентивный характер депортации корейцев, а ученый из Казахстана Г. В. Кан обращает внимание на внешнеполитический аспект депортации, акцентируя на том, что корейцы стали заложниками дальневосточной политики СССР. Появились работы, в которых дается сравнительный анализ причин депортации корейцев в СССР и такого же насильственного переселения японцев в США в годы Второй мировой войны. Дело в том, что во время войны 27 марта 1942 г. был издан военный приказ о насильственном перемещении японского населения с западного побережья США в штаты Монтана, Айдахо, Вайоминг, Юта и Колорадо. Было депортировано около 113 тысяч японцев, две трети из которых были американскими гражданами. В послевоенное время они начали борьбу за реабилитацию, и в 1988 г. вышел «Закон о свободе граждан», в котором признается несправедливость насильственного переселения и даются извинения от имени народа Америки. В соответствии с Законом были выплачены денежные компенсации депортированным. Комментируя этот закон, американский парламент опубликовал заявление: «Это насильственное переселение не было связано с государственной безопасностью. Никаких шпионских или диверсионных акций выявлено не было, и несмотря на это, прибегли к посягательству на конституционные права и основные гражданские свободы. Это было сделано исходя из национального предубеждения, порожденного безумием военного времени и потерей политического руководства». [См.: 51, 31-34]

Для того, чтобы понять причины выселения советских корейцев, необходимо понять сталинизм как систему, как политику, идеологию и психологию.

С приходом Сталина к власти, в проводимой им политике стали в гипертрофированной форме обозначаться и развиваться такие явления как волюнтаризм и авторитаризм, сверхцентрализация управления, административный произвол, чистка партийного и советского аппарата, чрезвычайные меры. Всё это не могло не сказаться на социально-политических и экономических процессах. Однако Сталин считал, что все трудности - дело рук врагов партии и социализма. «Мы имеем врагов внутренних. Мы имеем врагов внешних. Об этом нельзя забывать ни одну минуту», - эта навязчивая мысль Сталина внушалась им везде.

Ещё в 1923 г., выступая на партийном съезде, Сталин заявил: «Мы окружены врагами. Волки империализма, нас окружающие, не дремлют. Нет того момента, когда бы наши враги не старались захватить какую-нибудь щелочку, в которую можно было бы пролезть и повредить нам».

И это был не просто выпад в сторону капиталистических стран. «Эта оценка Сталина, - пишет английский ученый Роберт Такер, - относилась не только к внешнему миру, то есть миру за пределами советских границ. Он и в самой России и даже в партии, чувствовал себя, как в осажденной крепости. Неосознанные потребности и побуждения заставляли его видеть в своём партийном окружении ненавидящих его врагов, которые притворялись верными большевиками, а на самом деле терпеливо выжидали, когда им представится возможность нанести удар по делу строительства коммунизма и по Сталину как лидеру. Там, где таких врагов было слишком мало, их требовалось создать в большом количестве. И Сталин создавал их». [69, 414]

Именно идея о притаившихся повсюду врагах легла в основу раскрученного маховика политических репрессий 30-х годов. Политика ловли «ведьм» стала параноической болезнью Сталина, преследовавшей его всю жизнь. Подводя под эту политику идеологический фундамент, Сталин подчёркивал, что «репрессии в области социалистического строительства являются необходимым элементом наступления». [68, 309]

Во что обошлась обществу, навязанная Сталиным, идея о засевших повсюду врагах? Нанесенный урон невозможно измерить. Он невосполним и по сей день. Гибли не только люди, но и идеи, культура. Жертвами сталинских репрессий стали старые революционеры, интеллектуальное ядро партии, миллионы крестьянских семей, высший офицерский корпус армии, цвет и гордость отечественной интеллигенции и даже дети. Грубо попирались гражданские и политические права, растаптывалось человеческое достоинство, беззаконие становилось атрибутом жизни. Доносы и слежка захлестнули все слои общества. В каждой семье поселился страх. Страна превратилась в концлагерь.

Как и всё изречённое Сталиным, идея о врагах и вредителях должна была быть гениальной. А это означало, что она не могла быть актуальной лишь на короткое время. Эпохальные битвы - а борьба Сталина с врагами народа и социализма могла быть только эпохальной - требовали десятилетий. И подтверждением должны были служить очередные разоблаченные враги.

1927-1928 годы. Кризис хлебозаготовок. В соответствии со сталинской концепцией он объяснялся происками врагов, «кулацкой стачкой». За «мягкотелость», «примиренчество», «срастание» с кулаком только на Урале за январь-март 1928 г. были отстранены 1 157 работников окружного, районного и сельского аппарата.

1928-1931 годы. В 1928 г. была репрессирована группа старых специалистов, обвиненных во вредительстве на угольных шахтах Донбасса. В 1930 г. состоялся процесс над группой специалистов («процесс Промпартии»). Тогда же были осуждены по обвинению в принадлежности к никогда не существовавшей «Трудовой крестьянской партии» крупные специалисты сельского хозяйства. Под лозунгом борьбы с кулаком «раскулачивались» сотни тысяч крестьянских хозяйств, а крестьянские семьи насильственно выселялись на Север, Урал, в Сибирь, Казахстан. В 1930 г. была выселена 115 231 семья, а в 1931 г. - 265 795. 250 000 семей «самораскулачились», т. е. распродали или бросили свое имущество и бежали в города или на стройки. Всего в ходе раскулачивания было ликвидировано более 1 100 000 крестьянских хозяйств. [16, 244]

1932-1933 годы. Голод. По стране прокатились массовые аресты десятков тысяч людей, прежде всего женщин, собиравших на колхозных полях колоски, чтобы спасти от голодной смерти своих людей. Деревню захлестнула новая волна репрессий (против «расхитителей социалистической собственности»).

1936 год. Процесс по делу так называемого троцкистско-зиновьевского террористического центра во главе с Г. Зиновьевым и Л. Каменевым. На следующий день по завершении процесса все обвиняемые были расстреляны.

1937 год. Процесс по делу так называемого антисоветского троцкистского центра, по которому проходят руководители партии и государства при Ленине: Г. Пятаков, К. Радек, Г. Сокольников, Л. Серебряков и другие, а также закрытый суд по делу военных руководителей М. Тухачевского, И. Якира, И. Уборевича и других, обвиненных в шпионаже и подрыве боевой мощи Красной Армии. Проходившие по этим делам были расстреляны. Только с мая 1937 г. по сентябрь 1938 г. подверглись репрессиям около половины командиров полков, почти все командиры бригад и дивизий, все командиры корпусов, все командующие войсками военных округов, члены военных советов и начальники политических управлений округов, большинство политработников и комиссаров.

1938 год. Процесс по делу так называемого «право-троцкистского блока». Здесь в числе обвиняемых также проходили известные партийные и государственные деятели: Н. Бухарин, А. Рыков, Н. Крестинский, Х. Раковский, А. Икрамов, Ф. Ходжаев и другие.

Репрессиям подверглись все слои населения - партийные работники, интеллигенция, военные, рабочие, крестьянство. По мере того, как раскручивался маховик репрессий, нужно было находить всё новых и новых «врагов», дабы оправдать массовый характер репрессий. Если были найдены враги среди старых партийцев, специалистов, рабочих и крестьян, рано или поздно должны были быть найдены враги среди наций и народностей. И они нашлись - корейцы, немцы, крымские татары, чеченцы и другие народы. Именно им пришлось испытать тяжесть сталинской десницы, хотя на их месте могли оказаться и другие.

Выбор малочисленных народностей в качестве объекта репрессий не был случаен. Ещё будучи народным комиссаром по делам национальностей, Сталин показал, что чаяния и интерес этих народов, в сущности, ему чужды. Лев Троцкий так охарактеризовал работу возглавляемого Сталиным комиссариата: «Члены коллегии наркомнаца относились, по существу, свысока или безразлично к интересам отсталых народностей. Открыто или полусознательно они стояли на уже известной нам точке зрения Розы Люксембург: при капитализме национальное самоопределение невозможно, в при социализме оно излишне. Они гораздо более склонны были к абстрактной форме проповеди интернационализма, чем к тому, чтобы отсталым и вчера ещё угнетенным национальностям дать возможность достойного существования». [70, 39]

Эта позиция Сталина, в конечном счете, трансформировалась в целую политику, где малочисленные народы становились объектом манипуляций со стороны «вождя» и его окружения. По отношению к ним позволялось всё. Можно было насильственно переселять народы. Можно было «неблагонадёжным» нациям создавать ограниченный паспортный режим. Можно было ликвидировать целые национальные районы, национальные школы, институты, газеты, журналы. Можно было разрушать естественную и культурную среду обитания малых народностей. Можно было игнорировать их чаяния, интересы и права. Всё можно.

Роберт Такер в своей книге о Сталине тонко подметил его роковую роль для судеб и культур малых народов: «По иронии судьбы человек, который по мнению Ленина был ценным для партии в качестве представителя малых народов и который в течение длительного времени соглашался с таким определением этой своей основной роли в партии, представлял собою формирующегося русского националиста … Сталин отождествлял себя с Россией, в этом крылось его надменное отношение к культуре малых народов». [69, 229]

х х х

В 1992 г. в Москве вышла «БЕЛАЯ КНИГА о депортации корейского населения России в 30 - 40-х годах». В ней впервые опубликованы документы, проливающие свет на депортацию корейцев. В последующем в различных изданиях было опубликовано большое количество других документов.

Решение было принято 21 августа 1937 г. В этот день Совнарком СССР и ЦК ВКП (б) приняли под грифом «Совершенно секретно (Особая папка)» совместное постановление № 1428-326сс «О выселении корейского населения из пограничных районов Дальневосточного края», подписанное Председателем Совнаркома СССР В. Молотовым и Секретарем ЦК ВКР (б) И. Сталиным.

Документ гласил:

«Совет Народных Комиссаров Союза ССР и Центральный Комитет ВКП (б) постановляют:

В целях пресечения проникновения японского шпионажа в Дальневосточный край провести следующие мероприятия:

1. Предложить Дальневосточному крайкому ВКП (б), крайисполкому и УНКВД Дальневосточного края выселить всё корейское население пограничных районов Дальневосточного края: Посьетского, Молотовского, Гродековского, Ханкайского, Хорольского, Черниговского, Спасского, Шмаковского, Постышевского, Бикинского, Вяземского, Хабаровского, Суйфунского, Кировского, Калининского, Лазо, Свободненского, Благовещенского, Тамбовского, Михайловского, Архаринского, Сталинского и Блюхерово и переселить в Южно-Казахстанскую область, в районы Аральского моря и Балхаша и Узбекскую ССР.

Выселение начать с Посьетского района и прилегающих к Гродеково районов.

2. К выселению приступить немедленно и закончить к 1-му января 1938 года.

3. Подлежащим переселению корейцам разрешить при переселении брать с собою имущество, хозяйственный инвентарь и живность.

4. Возместить переселяемым стоимость оставляемого ими движимого и недвижимого имущества и посевов.

5. Не чинить препятствий переселяемым корейцам к выезду, при желании, заграницу, допуская упрощенный порядок перехода границы.

6. Наркомвнуделу СССР принять меры против возможных эксцессов и беспорядков со стороеы корейцев в связи с выселением.

7. Обязать Совнаркомы Казахской ССР и Узбекской ССР немедленно определить районы и пункты вселения и наметить мероприятия, обеспечивающие хозяйственное освоение на новых местах переселяемых, оказав им нужное содействие.

8. Обязать НКПС обеспечить своевременную подачу вагонов по заявкам Далькрайисполкома для перевозки переселяемых корейцев и их имущества в Казахскую ССР и Узбекскую ССР.

9. Обязать Далькрайком ВКП (б) и Далькрайисполком в трехдневный срок сообщить количество подлежащих выселению хозяйств и человек.

10. О ходе выселения, количестве отправленных из районов переселения, количестве прибывающих в районы расселения и количестве выпущенных заграницу доносить десятидневками по телеграфу.

11. Увеличить количество пограничных войск на 3 тысячи человек для уплотнения охраны границы в районах, из которых переселяются корейцы.

12. Разрешить Наркомвнуделу СССР разместить пограничников в освобождаемых помещениях корейцев».

А месяц спустя, 28 сентября 1937 г. Совнарком СССР принимает под таким же грифом «Сов. Секретно (Особая папка)» Постановление № 1647-377сс «О выселении корейцев с территории Дальне-Восточного края», в котором предписывает депортировать с Дальнего Востока ВСЕХ корейцев.

х х х

Акция по депортации корейцев осуществлялась под руководством Г. С. Люшкова, начальника УНКВД Дальневосточного края. В августе 1937 г. он был вызван в Кремль к Сталину и получил от него задание, касающееся арестов и переселения жителей края, в том числе и корейцев. В июне 1938 г. Люшков бежал в Японию, где опубликовал серию статей о событиях 37-го года. Картина, рисуемая им наглядно свидетельствует о масштабах сталинских репрессий на Дальнем Востоке.

«Просто по подозрению в членстве в конспиративных группах на Дальнем Востоке было арестовано около 9 000 человек, из городов, деревень, Красной Армии, партии, Советов. Кроме того, было арестовано 11 000 и выселено 8 000 китайцев, насильственно выселено 180 000 и арестовано 2500 корейцев. Помимо этого, было арестовано 1 000 харбинцев, 600 поляков, несколько сотен немцев, латышей и литовцев … . Всего на Дальнем Востоке было арестовано около 60 000 человек и около 190 000 выселено силой. Другими словами около 250 000 человек было тем или иным способом репрессировано. И это число не включает всех жертв». [Цит. по: 45, 29-30]

В конце октября 1937 г. нарком внутренних дел Ежов в докладной записке Сталину и Молотову под грифом «Совершенно секретно» писал: «25 октября 1937 года выселение корейцев из ДВК закончено. Всего выселено корейцев 124 эшелона в составе 36 442 семей, 171 781 человек. Осталось на ДВК (Камчатка, Охотск, спецпереселенцы) всего до 700 человек, которые будут вывезены сборным эшелоном к 1 ноября с. г.».

Формальной причиной выселения корейцев было названо распространение среди них японского влияния. Однако ни о каких случаях ухода «прояпонски настроенных корейцев» за границу Ежов не сообщает. Это еще раз подтверждает надуманность официальных причин депортации корейцев. Мало того, документы содержат обратное. В спецсообщении № 1 «О политических настроениях населения по районам, подлежащим выселению корейцев по Уссурийской области, и ход работы по выселению» Г. С. Люшкову начальник войск НКВД Соколов приводит следующий примечательный факт по Спасскому району: «В с. Татьяновка кореец рабочий Шин-Ник заявил о своём желании выехать за кордон, но, однако, под давлением общественного мнения отказался от выезда, ибо «ему многие заявили, что «тебя японцы задушат». В другом месте он сообщает, что в Суйфунском районе кореец Масигагын «заявил о выезде за кордон, сговаривая других корейцев, но сочувствующих не имеет». [6, 131-132]

20 декабря 1937 г. «Правда» сообщила: «За образцовое и чёткое выполнение ответственного задания Правительства по перевозкам СНК Союза ССР и ЦК ВКП (б) объявили благодарность начальнику УНКВД Дальне-Восточного края тов. Люшкову Г. С. и работникам Дальне-Восточной железной дороги, участвовавшим в выполнении этого задания.

СНК Союза ССР и ЦК ВКП (б) обязали Народного комиссара Внутренних дел Союза ССР и Народного комиссара Путей сообщения представить к наградам особо отличившихся работников УНКВД ДВК, а также работников железнодорожного транспорта Дальне-Восточной дороги».

В наше время стали достоянием гласности документы из личного архива Сталина. Документы свидетельствуют, что Сталин сам лично санкционировал депортацию корейцев.

х х х

Было около половины шестого. День клонился к вечеру. Здесь в его кремлёвском кабинете было тепло, и, как всегда, пронзительно тихо. А там, за окном, шумел город, моросил дождь. Рыжая холодная осень шаг за шагом вступала в свои права. Недавно ещё буйную зелень лета на менявших свое сезонное одеяние деревьях начали теснить золотистая листва и местами кровавый багрянец.

Сталин медленно встал из-за стола. Мягкие сапоги-ичиги скрадывали шаги. Остановившись около глобуса, что стоял на подставке в углу, он долго всматривался в знакомые очертания страны. Первое в мире социалистическое государство. Шестая часть планеты. В его тускло жёлтых глазах промелькнул стальной блеск. Сталин почувствовал в груди знакомую и привычную волну. Это ЕГО страна, ЕГО вотчина и ОН в ней Хозяин.

Постепенно взгляд остановился на восточных окраинах СССР. Сталин раскурил потухшую трубку.

Корейцы. Их надо скорее выселить. График выселения он уже видел. После того как Япония два месяца назад вторглась в Китай, нужно обезопасить свои восточные рубежи. Выселить всех ненадежных, потенциальных шпионов и предателей: поляков, немцев, латышей, литовцев. И корейцев. Слишком их там много. Никому из них верить нельзя. Ну и что ж, что корейцы защищали Советскую власть. Хотели получить землю, вот и защищали эту власть. Если, что случится, они всех и вся продадут. Вон, хваленые соратники Ленина, старые революционеры тоже боролись против царизма, тоже сражались в гражданскую войну, а теперь, роют яму ЕМУ, плетут заговор против НЕГО. Повсюду враги. Никому доверять нельзя. Все они хотят его погибели.

Но им ЕГО не свалить. Он раскрутит такой маховик репрессий, что всех заставит любить и бояться себя. Ну и что из того, что пострадают тысячи людей, тем более корейцы, инородцы. Да хоть десятки, сотни тысяч! Кто такие люди? Толпа, пигмеи. Как-то поделился этим с Бухариным, так тот проболтался на Политбюро. Дурак. Недалёкий человек. Это ему дорого обойдётся. Таким, как Бухарину не понять роль сильных личностей. Вон, Пётр 1, скольких сгноил, укрепляя и возвеличивая российское государство. И ничего, история простила. А Иван Грозный? Присоединил к России Казань, Астрахань, Сибирь. Что, на блюдечке ему их преподнесли? Завоевал. И не одна сотня человеческих жизней была загублена. Кто теперь об этом помнит? Главное, что теперь - это одно могучее государство.

Вождь должен быть сильным, чтобы делать ИСТОРИЮ. А удел слюнтяев - забвение. На ЕГО судьбу выпала великая доля строить НОВУЮ ЭПОХУ. И он не пойдёт на поводу у слабонервных интеллигентов. Да что там корейцы! Завтра он выселит из своих мест немцев, татар, чеченцев, турков, всех, кого потребуется. И никто ему не указ. ОН в этой огромной стране ХОЗЯИН.

Все корейцы хотят быть мелкими собственниками, землевладельцами. Среди них мало истинных пролетариев. А значит в них потенциальная угроза. Чем больше будет обнаружено врагов среди инородцев, тем больше русский народ будет доверять ему. Чем больше будет уничтоженных и репрессированных ИМ врагов социализма и революции, тем значительнее будет ЕГО роль в истории.

Подальше этих корейцев, вглубь страны. Чтобы ничто не напоминало им бывшей родины. Они должны знать: где партия сказала, там и будет их родина. Истинные патриоты, преданные ЕМУ и ПАРТИИ не должны рассуждать. Куда направили, там и жить и самоотверженно трудиться. Выполнение ЕГО воли - долг каждого гражданина.

А корейцы…, им не привыкать. Приноровятся и к Средней Азии. Там работы много - заболоченные и солончаковые земли надо поднимать. Говорят, они мастера риса. И вообще, в Средней Азии тепло, там много фруктов.

Усмехнувшись, Сталин вернулся к своему рабочему столу. На чистый лист бумаги легла шифрограмма:

«Хабаровск. Крайком. По всему видно, что выселение корейцев - дело вполне назревшее… Предлагаем принять строгие и срочные меры по точному исполнению календарного плана выселения… Секретарь ЦК ВКП (б) Сталин. 11.IX.37 г. 17 ч. 40 м.».

Так, росчерком пера была решена судьба корейцев.

х х х

Среди корейцев старшего поколения еще можно много найти тех, кто помнит события 37-го года.

Дорога на новые земли стала новым испытанием для корейцев. Особенно трудно пришлось семьям, в которых были маленькие дети. Евгения Пришлецова, сотрудник Карагандинского областного историко-краеведческого музея, рассказывает: «Я встречалась с одной многодетной матерью, она награждена орденом 3-й степени. Во время переселения была беременна, да еще двое маленьких. Она с собой захватила только кружку, ложку, да еще кое-что, чтобы завернуть маленького ребенка. В поезде он умер, второй - заболел. Разместили ее с семьей в маленьком бараке, где помимо них годы переселения жили еще 17 семей. Разгораживали барак на клетушки одеялами. Так и жили».

Из воспоминаний Сон Хи Хена (Хабаровск):[1]

«О переселении нас оповестили за три дня. Выдали по 150 рублей на дорогу. С собой мы практически ничего не взяли. Везли нас в товарняке, где не было ни воды, ни печек, ни туалета. Состав почему-то останавливали не на станциях, а на подходах к ним. В соседнем вагоне умер один пожилой человек. Похоронить его сразу не разрешили. Его еще долго везли мертвого, пока поезд не остановился. На стоянке наскоро выкопали яму и похоронили его. И таких смертей в пути было много. Ведь ехали мы почти полтора месяца.

Привезли нас в Уральск, что на севере Казахстана. Было холодно, на дворе уже стоял ноябрь, а теплой одежды у нас не было. Поселили в одном из колхозов в степи. В качестве жилища нам освободили часть фермы, предназначенной для овец. На одной половине барака поместили нас, на другой - содержались овцы. Но из-за холода там жить было невозможно. Тогда мы стали рыть землянки, в них и прозимовали, пока не стало тепло. Зимой и по весне было голодно. Колхозники старались нам помочь, но сами жили очень бедно. И мы с матерью переехали в Гурленский район Хорезмской области Узбекистана.

Переселение с Дальнего Востока не избавило нас от дальнейших преследований и дискриминации. Подозрения и аресты продолжались. Была арестована и моя мать. Шесть месяцев ее продержали в тюрьме. Ей предъявили обвинение в том, что она дважды переходила границу, в чем усматривалась угроза безопасности страны. На самом же деле, после смерти отца мать просто хотела вернуться в Корею, и дважды пыталась это сделать, но безуспешно. С началом репрессий многие корейцы стремились любыми путями попасть в родные места.

Меня также дважды вызывали в органы. Дело в том, что еще на Дальнем Востоке я был участником пионерского слета. На слет приехал Маршал СССР В. Блюхер, который сфотографировался с пионерами на память. И вот за эту фотографию меня таскали и допрашивали.

После переселения многих корейцев из нашего района арестовали. Четверых таких я знал. Не могу сказать, за что их арестовали, но знаю, что попали они в тюрьму Ташкента. Через два года их освободили. Вышли они из тюрьмы без единой копейки. Трое из них по дороге домой умерли от голода. Последний остался жив по чистой случайности. Истощенный, он потерял сознание около какого-то дома на Куйлюке, окраине Ташкента. Хозяева дома оказались добрыми людьми. Обнаружив беднягу, они выходили его и помогли добраться до Хорезма».

Из воспоминаний Лим Чун Бяка (Ташкент):[2]

«Было мне тогда 25. Жили мы в Корейской Слободке во Владивостоке. Я преподавал в школе физику. 5 октября 1937 г. нам объявили о переселении, а уже 8 октября вечером погрузили в вагоны. Нас в семье было шестеро: отец, мать, я и три сестры. Но всем нам вместе ехать не разрешили. Двух сестер отправили эшелоном, имевшего другой пункт назначения.

Везли нас в товарных вагонах. В каждом вагоне было по 35-40 человек. Взяли мы с собой лишь домашние вещи, да немного риса. С нами была мангалка. На ней и варили все по очереди рис. Уголь тайком воровали на станциях. Иногда удавалось на разъездах покупать у местных жителей хлеб.

Ехали мы 42 дня. За это время в поезде умерло трое детей и четверо стариков. Хоронить умерших не разрешалось. Тела оставляли на разъездах. Объяснение было одним: состав не должен нарушать графика движения. На просьбы родственников предать тела умерших земле, начальник поезда всегда отвечал, что он договорился с местными властями о захоронении их близких. Хоронили ли власти наших соотечественников или нет, мы до сих пор не знаем.

В декабре нас привезли на север Казахстана, на разъезд в 20 километрах от г. Уральска. Разъезд был пустынный. Ни домов, ни магазинов не было. Три дня мы жили в вагонах. Все наши съестные запасы кончились. Тогда мы провели собрание и направили делегатов в обком партии с просьбой разрешить нам поселиться в Уральске. Через некоторое время нам привезли хлеб. Но двигаться в сторону города запретили. Вскоре нас стали перебрасывать в отдаленные деревни.

Наша семья, вместе с некоторыми другими, попала в деревню Рожков в 100 км от Уральска. Поселили нас - 5 семей - в коровнике. Спали прямо на земле, подстелив солому. Есть было нечего; на пропитание добывали, меняя одежду и материал на муку. Из-за холода в коровнике жить было невыносимо. На улице доходило до 20° мороза. И так пришлось промыкаться почти 2 месяца. Затем, кто устроился на квартиру, кто в общежитие.

Среди корейских переселенцев и по прибытии в Казахстан продолжались аресты. У меня был друг. Его забрали однажды ночью, обвинив в шпионаже в пользу Японии. Свой срок он отбывал в одном из лагерей в Коми АССР, работал на лесоповале. В соседнем районе было арестовано 3 учителя».

Как ни парадоксально, но корейцы продолжали верить в Сталина, его непогрешимость. Мало того, все свои надежды на будущее они продолжали связывать с его именем. В этом плане показателен рассказ бывшего собкора газеты «Ленин Кичи» Ма Ген Тхя, приведенный в книге журналиста Б. Кима:

«То было время, когда мы, корейцы, как и весь советский народ, горели энтузиазмом, работали и учились не покладая рук. Безгранично верили Сталину, верили, что нас ждет светлое будущее, гордились своей сопричастностью к великим достижениям первого в мире социалистического государства. И вера эта была настолько сильна, что мы, несмотря на последовавшие вскоре репрессии, унизительное переселение и не менее унизительные ограничения после переселения, не винили Сталина. Винили его подручных, винили местные власти. Мол, они довели до вождя неверную информацию о корейцах. Как ни странно, вера эта жива в некоторых людях до сих пор». [28, 22]

Из воспоминаний отца:

«Мне не было и семи лет, когда к корейцам пришла беда. Детскому уму было непостижимо понять все то, что происходило вокруг. Но я чувствовал, что в семью, в дома, на улицы пришло что-то тревожное, угрожающее привычному порядку, что-то такое, чего боялись все - родители, соседи, знакомые и даже те, кого я считал семьями сильными и главными. Начались аресты. Забирали, прежде всего, коммунистов, представителей интеллигенции и тех, кто работал на ответственных должностях. Много лет спустя отец моей жены, бывший уже в 30-х годах в партии, рассказал, как его друг из органов тайком предупредил, чтобы тот в течение суток уехал с семьей, иначе его ждал арест.

Еще в 1936 г. среди корейцев пошли слухи о возможном переселении. Нам об этом по секрету сообщил дядя - Хан Ен Тэк - работавший секретарем комсомольской организации в Спасске. Мы еще тогда начали потихоньку готовиться. Закупили хлеба, насушили сухарей. В заводском цеху, где работал отец, были печи для обжига кирпичей. В нем отец и сушил сухари. А зимой продали коня, свинью, двух коров.

Осенью 1937 г. нам официально объявили о переселении. О том, что мы куда-то переезжаем, узнал из разговоров взрослых. Бабушка пыталась все время собрать какие-то вещи, узлы, сетовала на то, что нельзя все взять с собой, но большую часть из того, что было собрано, нам взять с собой все же пришлось оставить. Позже я узнал, что на полях остался несобранный урожай. Корейцы, проживавшие вдали от города, конечно же, не могли за те 2-3 дня, что были отведены на сборы, убрать и продать его. Не смогли они продать и что-либо из вещей и утвари. В лучшем положении оказались корейцы пригородных районов. Им удалось продать горожанам часть собранного урожая и кое-что из домашнего хозяйства, да захватить несколько мешков риса на дорогу. Корейцам, не успевшим продать урожай, скот, инвентарь, домашнее имущество, выдавались расписки с условием компенсации по месту переселения.

День нашего отъезда врезался в мою память на всю жизнь. Днем к нашему дому подъехал грузовик с двумя представителями ГПУ. На этой машине нас повезли в Спасск. Там и формировались эшелоны с переселенцами.

Затем были долгие дни дороги.

В нашей семье было 10 человек: родители, нас четверо детей, бабушка, братья отца и прабабушка. В каждом вагоне размещали по 4-5 хозяйства. Устраивались, кто как мог. Воды и туалета не было. В вагоне стояла духота; маленькие оконца наверху не были рассчитаны на то, что в этих товарных вагонах будут перевозить людей. Из-за переполненности вагона, немытых тел и грязного белья воздух был спертый. Лишь на стоянках удавалось проветривать наше жилье.

Питались скудно. Основной пищей были сухари. На разъездах удавалось разжиться кипятком. Покупали и еду - хлеб, яйца, картошку. У нескольких людей в поезде были железные печки - мангалки, которыми все по очереди пользовались. В общей беде люди старались помогать друг другу.

Если разъезд находился неподалеку от колхозных полей, многие устремлялись к грядкам, пытаясь набрать в мешки картошки. Некоторые на стоянках пытались перекусить в привокзальных буфетах. Мой дядя - Хан Ен Тэк - и его друг Пак Че Ли на разъездах бегали на вокзалы в поисках пищи. Многие во время стоянок отставали от поезда. Их подбирал следом идущий товарняк.

Хуже всего переносилась жажда. Воду приходилось экономить. Некоторые из переселенцев взяли с собой солонину, потому что она не портилась. Но после первых дней пути есть ее перестали; после нее еще больше хотелось пить.

Товарные вагоны надолго стали для нас тем домом, где протекали все события жизни. В них зарождалась новая жизнь и в них же уходили из жизни. Не только дети, но и многие больные, старики так и не смогли дождаться окончания пути. Умерших везли до следующей остановки поезда и хоронили наспех. Иных же просто оставляли на разъездах.

В нашей семье больше всего тревожились за бабушку, которой почти было 75 лет, мою полуторагодовалую сестренку Катю и больного дядю, боясь, что они не выдержат до конца.

Особенно плох был дядя. Он был болен туберкулезом: болезнь, вероятно, сильно прогрессировала, так как дядя начал харкать кровью. Из-за тесноты изолировать его было невозможно. И все окружающие, особенно дети, подвергались постоянной опасности заражения. Но никто не пытался сторониться больного. Тяжелый переезд, общее горе и неизвестная судьба сплотили всех. Для многих даже эта болезнь казалась не самым страшным ударом жизни. Все было впереди. И дяде все помогали, как кто как мог, пытаясь облегчить его участь.

Дорога была длинной. Казалось, они никогда не закончится. Но вот леса стали сменятся степями и полупустынными пейзажами. Через щели и верхние оконца можно было видеть вдалеке глиняные кибитки и дувалы. Мы приближались к месту назначения.

Первое утро на новом месте мы встретили в каком-то недостроенном полузаброшенном коровнике. Привезли нас ночью, когда мы, дети спали. Устраивались прямо на земле, подстелив мешки и солому. Проснулся я рано утром, от солнечных лучей, бивших прямо в лицо. Нависший потолок, казалось, почернел от сажи. Приглядевшись, я понял, что это мухи. Никогда не видел столько мух. Черные и жирные, они облепили весь полоток.

Назойливое жужжание мух окончательно прогнало сон. В воздухе пахло гнилой соломой и навозом. Начиналась новая жизнь…».

[2] Учитель, партийный работник, начальник политотдела дивизии в годы корейской войны, руководитель крупного совхоза. Во время интервью ему было 80 лет.