Дорога к дому... Часть первая

Иван Занько

      Я снова сижу на берегу небольшой таёжной речки. Сижу так же, как и много лет тому назад. И все мои детские воспоминания начинаются именно с этого момента. Вечереет, и пора ужа давно бежать домой, а я всё не могу оторвать свой взгляд от воды. Смотрю, как быстрые струи на небольшой глубине шевелят мелкие камушки и поднимают со дна золотистый песок.

     Журчит речка, убаюкивает. Взгляд мой тяжелеет, глаза начинают слипаться, веточка, которой я отмахивался от докучливых комаров, падает, и я засыпаю. А когда просыпаюсь, то вижу себя на руках у отца, который несёт меня домой.

     Уже порядком темно, и мне так хорошо и уютно, что я опять засыпаю. Сквозь сон слышу, как где-то рядом бежит речка, и вижу уже во сне, как катятся по дну камешки. А вот слышу, как мать тихонечко спрашивает у отца: "Опять там был?" И представляю, как отец ей в ответ кивает головой. " Ох, горюшко ты моё горькое!" - говорит она и ласково гладит меня по голове, и я засыпаю окончательно.

      С западной стороны распадка, цепляя своим тяжёлым брюхом вершины сопок, стала выползать туча. Потянуло холодком и влагой. И я поспешил укрыться от надвигающейся непогоды под крышей старого родительского дома.

     Дом... Он остался единственным от некогда большой деревни, которую основали сосланные в 1920-х годах раскулаченные казаки-забайкальцы. Поначалу строили они себе землянки, шалаши, балаганы и жили в них по нескольку семей. В тридцатых годах уже обустроившуюся деревню стали наполнять спецпереселенцами. Были тут поляки, немцы, финны, белорусы, литовцы... В общем, все те, которых тогдашняя власть записала во враги народа.

      Быстроразвивающейся советской республике нужен был лес. Основным поставщиком леса стала Сибирь, богатые лесные массивы которой были расположены в практически неосвоенных зонах, там, где нет ни дорог, ни жилья. Вот для этих целей и гнала советская власть в эти места рабочую силу.
      Красивейшее место! В распадке, на правом берегу речки, которая через несколько вёрст сливалась с более полноводной рекой и уже оттуда ещё вёрст тридцать они несли свои вОды в Енисей, и раскидала двумя параллельными цепочками свои домишки деревня. Места, богатые рыбой, дичью, и строевым лесом. Всё это приглянулось пришлым людям. Среди которых, в числе первых переселенцев, и был мой дед, выходец из большой и зажиточной казацкой семьи.

      В смутное время гражданской войны разделилась родня на две половины. И пошла у них кровавая сеча, в результате которой мой дед и вынужден был бежать из родного края, как-то примкнув в ряды переселенцев.

      Он не любил рассказывать про те времена. Поэтому до меня мало что дошло. И пока земляки деда обживали эти дикие места, корчуя под дома и небольшие пашни тайгу, подрядился дед с местной артелью мыть золото, кое водилось в здешних речках и ручьях.

      Три сезона гнул он свой горб в непролазных дебрях тайги, стойко перенося все тяготы этой поистине каторжной работы. А зимой по-ударному валил лес на лесозаготовках.    Разбогатеть не разбогател, но построить хороший, крепкий дом из лучшего леса, под железной крышей, единственной на тот момент в деревне, заработанного ему хватило. Хватило ему и на обустройство двора всякими постройками да хорошей банькой.

      Решив, что хватит с него скитаний по тайге, он устроился работать на только что открывшийся лесопункт, который входил в состав крупного леспромхоза. Стране нужен был лес. И дед, уже поднаторевший в этом деле, начал опять валить лес.

      Одни валили деревья, другие обрубали сучья, третьи, при помощи лошадок, летом - волоком, зимой - по санному пути, свозили брёвна на берег речки. А во время весеннего паводка, когда речка превращалась в бурную реку, заготовленный лес сплавом отправляли до Енисея. Там брёвна вязали в плоты и отправляли дальше, в сторону Красноярска.

       Вскоре дед привёл к себе в новый дом молодую жену, ссыльную хохлушку. Где и как мой дед с ней познакомился, я так и не смог узнать. Через год появился на свет мой дядька Василий, а ещё через год мой отец Алексей. Росли мои дядька и батя, росла и деревня.

     От неё по распадку, в глубь тайги, стали тянуть узкоколейку. Узкоколейка уходила по распадку вверх, и туда пустые платформы и вагончики тащили лошади. Обратный путь они проходили сами на тормозах, под тяжестью груженого леса.

     Дед из года в год ходил в передовиках. Неплохо зарабатывал. Бабка мыла полы в конторе да зимой топила печь и снег убирала. Контора находилась недалеко от дома.          Так что, по тем временам, жили они в достатке.
      Началась Великая Отечественная война. И хотя деду давали бронь, он добился, чтобы её сняли, и ушёл добровольцем. Видать, прошлые грехи всё-таки не давали ему покоя, и он решил их таким способом искупить. Через полгода пришло извещение, что дед пропал без вести. Отец рассказывал, а ему на тот момент шёл двенадцатый год, как мать его выла и причитала, мешая русскую речь и украинскую мову. Страшно было. И как её успокаивала и отпаивала травами подруга-соседка.

      Чем дольше длилась война, тем хуже становилось добывать себе хлеб насущный. Бабкиного заработка и на хлеб-то едва хватало. Выручал огород да тайга. Весной рвали черемшу, ловили рыбу. Летом и осенью большим подспорьем становились ягоды, грибы, орехи. Запасались как могли, но всё равно не хватало.

      Бабка поменяла на муку почти все дедовы вещи и ещё кое-чего из ранее нажитого. А потом, оставив нас на попечение соседки, куда то уехала, сказав, что будет через пару дней.
      Через два дня к нам пожаловала милиция. В присутствии понятых, тех же соседей, они перерыли весь дом, обшарили всю усадьбу. Но так ничего и не нашли.

      Чуть позже выяснилось, чего они искали. Золото. Оказывается, что дед, будучи старателем, припрятал себе малость золотишка. Где-то с десятка полтора маленьких самородков, размером немногим больше клопа. Так, на чёрный день. И уходя на войну, поведал жене, где их схоронил, посоветовав воспользоваться ими в случае острой необходимости, но только очень осторожно. Вот и воспользовалась. Первый же человек, который, как ей казалось, подходит для этого дела и донёс на неё.

      Бабку осудили, припомнили ей и то, что была она ссыльная. Дали 7 лет лагерей.

      И остались дядька с батей при живой матери сиротами. Родственников - ни единой души. Подруга её, тётка Дарья, и рада была бы взять нас к себе, да у самой четверо ртов вечно есть просили.

      Муж её, хоть и находился при ней, но был инвалидом. Упавшим деревом раздробило ему правую ногу, срослась она неудачно, и остался он хромым калекой. Он и до этого любил выпить, а теперь и того чаще прикладывался к бутылке. Так что кормилец с него был никакой.

      Через неделю приехали какие-то две тётки и увезли отца с дядькой в детдом. На прощание соседка пообещала следить за домом.

      Больше матери своей они так и не увидели. Сгинула, где-то в Краслаге, так и ни разу не подав ни одной весточки.                Неизвестно, чем руководствовались тогдашние органы опеки, но отец и дядька были раскиданы по разным детдомам. Отец остался в местном, районном, детском доме, а дядьку отправили в соседний город.

      Первое время, хоть и нечасто, но всё -таки братья писали друг другу. Вернее сказать, младший брат писал письма старшему чаще, да тот отвечал на них редко. Разные у них были характеры, разные интересы. И, ещё живя вместе с родителями, они не очень-то между собой ладили. А увиделись они уже перед самым окончанием войны.

      Дядька по пути заехал к отцу в детдом. Повидаться и ещё раз попрощаться. Дядьке исполнилось 15 лет, и по его просьбе его направили на обучение в речное училище.

     «А там, если получится, то, как закончится война, попытаюсь пристроиться на какое-нибудь морское судно.

Хочется мне мир посмотреть, да и деньги там, я слышал, хорошие можно заработать. Плюс к этому - обмундирование и кормёжка, не чета, чем где-либо ещё", - больше хвастался, чем делился, своими планами дядька.

      Ещё тогда отец приметил, что брат его сильно изменился, и изменился не в лучшую сторону. Но попрощались тепло.

      Через год пришёл черёд и отцу определяться, как жить дальше. С их детдома путь был один. Это получение рабочей специальности в местной школе ФЗО. И шли мальчишки и девчонки, изнурённые вечным недоеданием, кто осваивать профессию штукатура, кто плотника.

      Отец выбрал каменщика. И никогда не пожалел после об этом выборе. Повезло отцу, к хорошему мастеру попал. Как теперь говорят: "Профессионал своего дела!" Да и человек он был доброй души. Относился к своим подопечным, как к собственным детям. Свои-то, двое сынов, у него воевали с самого начало войны. И, с его слов, Бог миловал их. Все живы и здоровы и скоро должны демобилизоваться.

      Сам же он оказался староват для воинского дела, хотя в своё время достаточно помахал шашкой.

      Звали его Иван Трофимович, но он не одёргивал никого и никогда, если к нему обращались Трофимыч или, чаще всего, дядя Ваня. И вот, попав в руки к хорошему мастеру, отец быстро и успешно стал осваивать данное ремесло.

     Учитель был им очень доволен. По собственной инициативе Трофимыч обучал всех желающих искусству кладки печей.

     "Учитесь, сынки! - говаривал он. - Страшная война недавно закончилась, и впереди для вас много работы! А класть печи тоже не последнее дело!"

     И отец мой старался, по душе ему пришлось это занятие. Да так старался, что к окончанию учёбы Трофимыч, признался, что у отца получается не хуже, чем у него.

      Как-то попросил его коллега по школе помочь ему по-свойски печь подремонтировать. Мол, и тяга уже не та, а то ни с того ни с чего начинает дымком в избу пыхать, да и трещинами вся пошла. Всю зиму с ней промучился. Поручил он это делу отцу. Отпустил его со своих занятий в субботу пораньше.

      Показал ему по-быстрому хозяин, что и как, и, оставив его с печью разбираться, побежал опять на работу. А когда он вернулся вечером домой, то его чуть было удар на хватил! Вместо подлатанной печи, зайдя в дом, он её вообще не обнаружил. Отец полностью разобрал старую печь и уже начал готовиться класть новую. Как мог, успокоил хозяина и попросил его завтра глины печной еще подвезти. Той, что приготовлена, не хватит. «И будет у вас вскорости печь дымком в небо пробрасывать». Сказано - сделано! И как сделано! Правда, пришлось ему ещё и половину понедельника прихватить.

      Принимая работу, хозяин долго восхищался, причмокивая языком. И в окончании вынес свой вердикт: " Это не печь! Это - шедевра!"
     Отцу слово "шедевра" понравилось, и уже гораздо позже, закончив очередную печь, он говорил: " Ну что , хозяин, принимай шедевру!" Хотя чаще с этими словами он обращался к хозяйке, потому как для неё печь в доме если и не всё, то половина уж точно!
      Особенно хозяину, человеку пожилому и обременённому разными хворями, пришлась по душе лежанка. Удобная и просторная. Мол, есть где теперь косточки старые погреть да хворобу из них выгнать.

      А печь между тем, просыхая, наполняла дом чуть сыроватым, но приятным теплом.

      А через пару дней, в знак благодарности, подарил он отцу свою гармонь. Пояснив, что ему она уже ни к чему. Показывая скрюченные от ревматизма пальцы, говорил: " Вишь, что деется!? Я со своим бухгалтерским инструментом - пером и карандашом - уже еле-еле справляюсь, куда уж тут на гармошке играть".
      Гармонь хоть и была старенькой да потёртой, но звуки издавала весёлые и звонкие.

      Как нельзя кстати пришёлся отцу этот подарок. На предприятии, при котором находилось школа ФЗО, действовал кружок самодеятельности, который он и посещал, обучаясь игре на баяне. Там сразу отметили, что у паренька отменный слух и хорошие способности к музыкальным инструментам.
      С музыкальным слухом у него было всё в порядке, а вот с обычным слухом у него были нелады. Ещё в детдоме, как-то серьёзно простудившись, болезнь дала осложнения на уши. Стал туговат на оба уха.

      Позже его забраковала военная медкомиссия и признала не годным к военной службе. Но отец по этому поводу слишком-то и не переживал.

      А вот насчёт способности к музыкальным инструментам, то тут - да! Как и в печном деле, тут ему равных было мало. Сколько я его помню, он всё время на чём-либо играл. Играл на балалайке, на гитаре, на губной гармошке и даже на деревянных ложках отстукивал так, что любо-дорого было посмотреть и послушать!

      Мог на любом из этих инструментов наиграть любую мелодию, единожды услышав её.

      Была у него всю жизнь одна мечта, как говаривал он иногда: "Мне бы фортепиану какую-нибудь приобрести, да уж больно дорогая штуковина, да и большая. Привезти, так грузовик, небось, нанимать надо. Да и на людях не поиграешь. Не будешь же его по деревне кажный раз таскать!        То ли дело гармонь! На плечо - и айда!"

      В нашей деревне, да и в ближайших тоже, редко какая свадьба обходилась без отца. Хорошему гармонисту всегда почётное место! Ну и, естественно, как на свадьбе не выпить за здоровье молодых!? Сам не раз наблюдал я такую картину (когда мне исполнилось 14 лет, мать частенько посылала меня с отцом, чтобы приглядывал за ним), как отец, ну очень хорошо "приняв на грудь" за молодых, сидит на стуле и наяривает на гармошке плясовую.

      Пальцы бодро бегают по кнопкам, руки растягивают меха, а глаза постепенно начинают у него слипаться. И вот они уже совсем закрыты. Со стороны смотришь - спит человек, а руки продолжают играть. Изба от пляски ходит ходуном.

      И вот батино расслабленное тело начинает потихонечку сползать со стула. Грохот падающего вместе со стулом отца не слышен в общем веселье, и только на какое-то мгновение всхлипнет и замрёт гармошка и тут же с новой силой начинает звучать. А отец, как ни в чём не бывало, снова сидит на стуле и бодренько продолжает играть.

      Отец любил выпить, но никогда не пил запоем. Он знал, когда, с кем и сколько можно выпить. Правда, он иногда не мог правильно рассчитать свои силы. В итоге жутко болел с похмелья, но он никогда не опохмелялся.

      Он не то что на следующее утро не мог выпить стопку, он даже её вида переносить не мог! Ему сразу становилось ещё хуже. Отец в такие периоды клятвенно уверял нас, что больше никогда в жизни не возьмёт в рот этой отравы. Но, малость отойдя, он уже был не так категоричен. Чего, мол, не наплетёшь в болезненном состоянии! А через недельки три он уже забывал напрочь свои обещания. До следующего раза.            Мама никогда не ругала его за это. Они вообще, сколько я помню, никогда не ссорились.

      Отец с мамой были знакомы по ещё детдому. Где-то в четыре года нашли её брошенной на вокзале. И по причине своего столь малого возраста, кто она и откуда, пояснить не смогла. Знала только своё имя - Аня.

      Она была младше отца на три года. И попервости он на неё и внимания-то не обращал: маленькой была да неказиста. И уже после окончания ФЗО, отработав положенное на стройках народного хозяйства, они случайно встретились.

      Это была уже не маленькая и неприметная девочка, а вполне взрослая и симпатичная девушка. Она только что, после детдома, закончила обучение и стала дипломированным поваром.
      Стали встречаться, а через три месяца, с одним большим фанерным чемоданом на двоих и с гармошкой через плечо, они уже стояли перед заколоченным домом.

      Соседка сдержала слово. Всё, практически, осталось таким же, как и было, когда они с братом покидали эти места. Подделав кое-что по мелочам, отец, первым делом, разобрал старую печь и сложил новую "шедевру". Начали помаленьку обживаться....

продолжение следует...