Мы умрем в мире, где любви не будет

На модерации Отложенный

Нам кажется, что понятие «любовь» - это нечто универсальное. Однако в человеческом обществе нет ничего универсального. Сходные на первый взгляд понятия, явления и системы отношений по-разному оформляются разными цивилизациями. Известный европейский интеллектуал Дени де Ружмон в своей книге L’Amour et l’Occident  («Любовь и Запад») говорит, что любовь, как мы ее знаем, - любовь куртуазная, романтическая, вне брака, - исключительное наследие западной культуры.

Песни, книги и легенды о любви – для нас это что-то само собой разумеющееся. Это продукт определенного культурно-идеологического мировоззрения, которое абсолютизирует любовь и помещает ее в центр внимания. Как показывает в своей книге де Ружмон, страстная любовь – ось западного общества. Но для остальных обществ это далеко не так.

Платон считал, что страсть, пафос  по-гречески,  – та сторона любви, которая только отвлекает от ее сущности. А настоящей любовью является именно стремление человека к высшему началу. Космический Эрос обращает наше внимание не на другого, не вовне, а вглубь нашей души - к ее небесному истоку. Поэтому он крылат. Он заставляет созерцать в мире и в нас самих тот исток - ностос, родина. Отсюда ностальгия, боль по оставленной родине, и она лежит в основе философского и религиозного чувства. Поэтому платоновский Эрос - понятие метафизическое. А пафос, страстную любовь, лежащую в основе западноевропейской традиции, Платон причисляет к заболеваниям и изъянам.

С другой стороны христианская агапэ. Это уважение и почитание, вежливость, отдание должного страшим, взаимная гармония с друг другом. Агапэ также лишена всякой страстности. Но уже не как платоновский Эрос, холодный, светлый и интеллектуальный, а на уровне социальной гармонизации, где речь идет скорее о смирении, обуздании самого себя через другого.

Европейская любовь, lamour, совершенно специфическая вещь. Дени де Ружмон пишет, что счастливая любовь не имеет истории. Она обязательно должна быть несчастной, переходящей в смерть и в страдания. Любовь, на которой стоит западная культура, не может быть институционализирована. Это всегда адюльтер, трансгрессия и преодоление норматива. Она рвется к какой-то не заложенной в социум цели, и поэтому трагична. Поэтому у мифа о Тристане и Изольде такой конец - влюбленные соединяются только в виде деревьев, вырастающих на их могилах. Они обречены на разлуку и экзальтацию собственной любви в изоляции.

Эта любовь определяет западную культуру, и я думаю, что сегодня она просто исчезла.

После практик любви к себе, о которых писал Фуко, после утраты драматического напряжения, когда в образе другого, возлюбленного выступала высшая сила. Может, не всегда светлая, но всегда высшая - ведь есть много чего выше, чем человек. И в любви оно проявляется со всей своей брутальностью и необоримостью. Вторгается, и человек немеет. Он становится жертвой этой великой силы, которая становится обладателем его судьбы  и его личности.

И вот такая любовь на Западе утеряна. Она вычислена в дигитальной модели, совмещена с количеством наслаждения, со стоимостью каждого из микроудовольствий, получаемых отдельной клеткой. Машина желаний Делеза и Гваттари, сексуальность Фукко - это наиболее полная антитеза утерянной любви. Здесь все разъято и расчленено, разложено по полочкам, к каждой филейной части тела приклеен ценник «Этот палец можете потрогать за $5», «Подержаться за ухо - $15» и прочие неприличные подробности. Конечно, это не любовь распалась, это распалось Западное общество. Это рухнули западные ценности, развалившись на фрагменты недочеловеческого недоразумения. Остались лишь осколки, они тщатся отразить весь мир, но зеркало слишком мало.

Как сегодня говорят о конце науки у Хоргана, как говорят о конце истории у Фукуямы, можно говорить о конце любви. The end of the love. Не просто конец интрижки, а конец любви как явления, создавшего уникальную модель западной культуры. Я не говорю, что это хорошо. Мы на ней воспитаны. Мы родились в мире, где любовь еще существовала, но умрем в мире, где ее не больше будет. Будет все остальное – сексуальность, наслаждения, машина желаний и пересадка органов, ботокс и латекс. Все что угодно, только не любовь. Все что угодно, только не это тонкое, хрупкое, но сильное чувство.

В каком-то смысле любовь - непризнанная форма религиозности, говорит де Ружмон. Он возводит ее к катарам, к христианским сектам. Ведь у любви есть и оккультные корни, которые проникли в нашу культуру из определенных религиозных сред, стали в центре, захватили своим потоком западноевропейское общество и в первую очередь искусство. Если из западноевропейского искусства вычесть любовь, там ничего и не останется. Любовь, которая организовывала, вдохновляла и тайно направляла всю западноевропейскую  культуру. Это ее конец. А западная культура, ее образ на глазах начинает размываться, рассеиваться на фрагменты и капли, пронизываясь другими, незападными и хаотическими течениями.  И теряя самого себя, Запад теряет любовь.