Москва — лицо России. Что на лице написано?

Справка Блэр Рубл — директор Института Кеннана в Вашингтоне, руководитель проекта сравнительных урбанистических исследований при Международном центре имени Вудро Вильсона. За последние двадцать лет провел в России в общей сложности не менее четырех. Его лекция, прочитанная в мэрии, называлась «Москва в эпоху глобальных метрополий: международные уроки для правительства»

Если вы считаете, что лучше танцевать, чем ездить в метро, — самый лучший город для вас Буэнос-Айрес. Если хотите, чтобы городской механизм работал как часы, вам нужно в Токио. Жизнь в мегаполисе, ее порядок и устройство целиком зависят от общественных ценностей. Есть разные города, которые более или менее работают как урбанистические механизмы: Париж, Лондон, Нью-Йорк, и есть такие, которые вообще не работают, — некоторые мегаполисы в Мексике или Бразилии.

У Москвы своя сложная метафизика. Это динамичный, интересный город, но тяжелый для жизни. Очень агрессивный, даже агрессивнее, чем Нью-Йорк.

Важен состав агрессии московской среды: нищие, бомжи, а рядом — бесконтрольная пульсация жизни большого бизнеса. Такой же конфликт богатых и малоимущих, такой же разрыв в уровне жизни и доходах еще недавно был виден в Нью-Йорке. Но даже если мы понимаем, что Москва как любой мегаполис — город контрастов, что климат здесь не самый лучший, что тут тяжелая экология, что каждый день — это день борьбы для водителей транспорта и пассажиров метро, все-таки есть особое качество московской жизни, которое необъяснимо.

Возможно, самое болезненное обстоятельство, мешающее поставить Москву в ряд цивилизованных городов, — психология правительства. У этих людей нет настоящего контакта с народом, они существуют в своем мире.

Есть сотни экспериментов по оптимизации жизни мегаполисов, есть интересные и успешные стратегии. Но если правительство не существует внутри общества — ничего не получается. И я думаю, что это проблема не только Москвы, но всей страны. Проблема безответственности — сложнейшая проблема России.

В Вашингтоне понимают: разрыв общества и власти в России крайне острый. В стране есть пореформенное общество, а политическая система не менялась. Нужно совпадение настоящего российского общества, которое уже существует и в котором многие чувствуют личную ответственность, и правительства, испытывающего дефицит ответственности.

Конечно, Москве необходимы устранение социальных контрастов, вложения в жилье (здесь не обойтись без партнерства с частным сектором), изменение структуры транспорта. Но главное — сложности многонационального города. В этой сфере прежде всего нужны психологические изменения. Во всем мире эмигранты приезжают, потому что на них есть спрос, но в Москве люди считают, что это ненормально. И надо объяснять, что участие приезжих — положительно. Ведь очевидно, что без эмигрантов экономика здесь не работает. Да, приезжие приносят с собой свои привычки и законы, которые размывают традиции страны, и однажды мы видим другие улицы… и испытываем дискомфорт. Это человеческая реакция, но враждебность не должна быть заметна на улицах, в магазинах — вообще в жизни. Москва — один из самых крупных городов мира. Ее обновление за счет приезжих — это закономерный процесс. Лозунги типа: «Франция для французов!» — тупик. Нельзя приглашать, а потом говорить: «Ну хватит, извините, убирайтесь домой!» Это одна из самых острых проблем сегодняшнего мира. Мира, который будет мультикультурным, что не вызывает сомнений.

Человек в мегаполисе чувствует себя особенно незащищенным. Америка значительно увеличила бюджет на безопасность после 11 сентября, это видно в аэропортах. Государство может многое сделать, но, в конце концов, если кто-то действительно хочет убить нас, этому почти невозможно помешать.

Контроль может быть сильнее, техничнее, но опасность — сегодня часть городской жизни. И все-таки Лондон, где было много терактов, продолжает свою жизнь. И Москва продолжает свою, и Нью-Йорк.

Московскому правительству мы предлагаем эксперимент, который проходил в Бразилии, в городе Коретиба. Там взяли часть бюджета, собрали горожан и спросили, как использовать средства. И сделали всё, что они предложили. Качество жизни реально улучшилось, люди поняли, что они это сделали сами. В 70-х в Барселоне организовали обсуждение, как использовать парки. И сделали то, что предложили барселонцы. Москве тоже нужны постоянные программы, использующие народное мнение. Здесь население заранее уверено, что всё бесполезно, поэтому сначала нужны хотя бы маленькие шаги. Почему Токио так четко работает? Потому, что японцы этого хотят и ждут. Почему так хорошо танцуют в Буэнос-Айресе? Потому, что они этого хотят. Столица — лицо общества.

Принято думать, что существует одно решение каждого вопроса. Это не так. Если мы говорим, скажем, о пробках в Москве (а такие пробки есть и в Азии, и в Латинской Америке), то для борьбы с ними нет единого рецепта. Надо принять много разнообразных мер: нужен общественный транспорт, надо поддерживать скользящие графики рабочего времени, надо использовать возможность работать дома.

У нас в Штатах сейчас финансовый кризис как раз потому, что бизнес долго был бесконтролен. Для бизнесменов главное — прибыль. Задачи общества другие. Возникает конфликт, тут важны законы, суды, сильное государство. Для американцев настоящий момент — мрачное время. Из-за кризиса, политической борьбы. И из-за чувства, что мы что-то потеряли. Возможно, уверенность в себе. Кризис был шоком: многие думали, что они строят американскую мечту. У них были свои дома, хорошая работа, они платили за образование детей, и всё рухнуло.

Это был очень важный элемент американской жизни — уверенность. Так что у нас кризис не только экономический, но и психологический. Кризис ценностей. Хорошим или плохим он оказался президентом, но мы все-таки выбрали Обаму. И если он не будет выбран вновь, то не потому, что он черный, а потому, что ему мало удалось сделать. Если мы говорим о судьбах американской демократии, то необходимо найти какой-то процесс, который включит новые слои общества, иначе у нас не будет демократии. Надо искать возможность, чтобы эмигранты могли участвовать в нашей системе, иначе наша система перестанет существовать. Это круг самых важных вопросов ХХI века, и пока никто не знает на них ответа.

Такие моменты переживает каждое общество. Конечно, нынешний кризис не такой, как гражданская война Севера и Юга, и не такой, как Великая депрессия 30-х годов, но это самый серьезный кризисный момент в жизни современных американцев.

Жаль, но сегодня в Штатах почти не интересуются Россией. Это далеко, это опасно, это недемократическая страна — считают американцы. Американцы сейчас больше думают о Китае. Мы живем в исторический момент, когда впервые вокруг Тихого океана скопилось больше капитала, чем вокруг Атлантического. В момент, когда влияние Европы уменьшается. Хорошо это или нет, можем спорить, но это факт. Через 50 лет мир будет еще разительней отличаться от нынешнего.

Мы пока не знаем, кто будет американским президентом, но, кажется, знаем, кто будет российским. Мы не говорим о личности, но обсуждаем принцип. Политические лидеры — и это закон — не имеют ресурса больше, чем на десять лет. Они устаревают, а мир меняется. И даже если мы договоримся, что правление Путина было самым успешным в истории страны, это не повторяется! Ни разу не повторялось. И это печально для всех.

Недавно я написал статью о новом русском театре. Он развивается на базе английского документального театра, но ищет человеческий корень каждого человека, даже самого страшного. Я думаю, что в русском духе всегда живет представление: есть уровень, где существует настоящая человечность, независимо от всего плохого. И это отличает вас от всех других культур, и это не так, как в Ройял-Корт, где важен шок. В России всегда есть место чудесам. Чувство непредсказуемых чудес — основа России.