Глава 3. О дискуссии, призраках и немного о личном в горючих слезах

 "ПРОВИНЦИЯ", роман без вымысла

 Часть первая. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ИГОРЯ ДЕДКОВА или БЕГИ, А ТО УМРЕШЬ

        Документы эти в редакцию принесла Антонина Соловьева, автор статьи "Ленин и Крупская в Костроме... никогда не были".

- Не заинтересует ли Вас, Вера Николаевна, такое продолжение Дедковских чтений, о которых Вы написали в Вашей газете?

Она смотрела испытующе, а я беспечно: почему же не заинтересует? Последовательность в раскрытии темы обязательное профессиональное качество.

Посмотрев документы, я ахнула, засмеялась: ну и дела!

Мы решили организовать цикл сильных, убедительных статей за переименование библиотеки. Антонина Васильевна, разумеется, понимала, что затевает, а я наивно подумала: неужели все-таки "лицом к лицу лица не увидать", и Кострома не понимает, КТО жил здесь тридцать лет? Нет, это я не понимала, что вступаю в необъявленную мировую войну пошлости и бесталанности с талантом и порядочностью. Такая война идет на всей планете. Печально, что зачастую это бои в одиночку - против стаи.  Не предполагала, что на меня, как ведущую дискуссии, открыто и тайно ополчатся не только недоброжелатели Дедкова из собратьев по перу, но и антисемиты, а вкупе стукачи, которыми "прошита", как писал Дедков, редакция, да разве только она?

И я беспечно шагнула в сюжет, где узнаю и переживу столько жизни - страшной и прекрасной, где обрету любовь и узнаю ненависть, увижу предателей, перевёртышей, трусов, а также талантливых, блестящих людей, даривших меня своею дружбой; где буду побеждать, умирать и воскресать... А через годы, вглядываясь в уже полу выцветшие, пожелтевшие бумаги с набросками глав романа, изумлюсь: почему на несколько лет напрочь забыла о пережитом и жила так, словно не было этой истории, этого архива, который, однако, таскала за собой из квартиры в квартиру, везла в другой город, уже смутно разумея, чтО в нем... Наверное, только так, забыв, могла я набраться сил для того, чтобы вернуться и переплавить эту боль в строчки романа. Но все по-порядку.

Вернемся к началу, еще по-человечески бестолковому, легкомысленному, начавшемуся с небольших неприятностей на службе и в семье, чтобы потом распахнуться трагической глубиной человеческого духа и долга...   

Посоветовалась с редакторатом в лице Кирилловой и получила "добро" на дискуссию в нашей газете о переименовании библиотеки им. Крупской в Дедковскую. Авторами статей должны стать не только костромичи. Ведь, как настоящий критик настоящей литературы, Дедков помог многим большим писателям. "Кому как не газете, где работал он, взяться за это?" Кириллова согласилась.

Буквально в тот же день на фуршете в Литмузее я излагала профессору Юрию Лебедеву суть дела. Предложила ему начать дискуссию - как председателю Костромского общественного фонда культуры, ведущему Дедковских чтений, где голосовали за переименование библиотеки, как подписавшему ходатайство об этом губернатору. Аргументировать свое мнение о том, почему это надо сделать ему ведь нетрудно?

Юрий Владимирович повел себя странно: мялся, улыбался, потирал руки, словно умывал их, и не отвечал ничего определенного. Словно передо мной стоял не человек, а призрак какой-то: вроде он есть в названных ипостасях, а вроде бы и его и нет!

К нам подошел глава областной писательской организации Михаил Базанков, с приятной улыбкой и еще более приятным комплиментом:

- Юра, сколько ты еще будешь один занимать внимание этой красивой женщины? Я тоже хочу с ней поговорить.

Он мягко упрекнул за то, что приехав сюда, я послала стихи в "Литературную Кострому",  и он сразу опубликовал их, а я не явилась лично в писательскую организацию.

 - Мы ведь, - сказал Михаил Федорович, - внимательно следим за каждым новым творческим человеком и видим, что с ним происходит. Если он не приходит к нам, значит, попал куда-то не туда...

Ответила, что еще никуда "попасть" не успела. Просто первый год мне трудно было на новом месте справляться с делами, потом родился ребенок, и вышла на работу только три месяца назад. Еще ничего не успела, даже, к стыду моему, прочесть хотя бы одну его книгу - это удовольствие у меня впереди. И сразу предложила ему участвовать в дискуссии.   Так приятно начавшийся разговор закончился неприятно.

 - ...И никаких дискуссий в газете по поводу переименования библиотеки!!! - Михаил Федорович уже не улыбался. Похоже, я больше не казалась ему красивой женщиной. - Не вам, варягам, решать, что у нас в Костроме надо переименовывать. Вам здесь ничего не дорого, а я в эту библиотеку с юности хожу и хочу, чтобы она оставалась Крупской, пока я жив...

- Михаил Федорович, Вы такой известный в городе человек, - (я-то улыбаться не переставала), - и, вероятно, большой писатель, поэтому обещаю обдумать Ваше мнение. Но, - тут перестала улыбаться и я, помахав у него перед носом пальцем, - я не обещаю Вам прислушаться к нему. Так как у меня есть свое мнение на этот счет.

Писатель - культурный вроде бы человек?.. Но тоже призрак какой-то в этом качестве.   

Через несколько дней вечером к нам в гости пришел главред Андрей Петров:   - Угадай, кто был сегодня у меня в кабинете и говорил о тебе плохо?

- Может, Михаил Базанков? Больше некому.

 - Угадала! А то ни за что бы не сказал. Он сидел в кресле и прыгался с него. Не прыгал, а именно прыгался: "Что у тебя в редакции творится? Почему у тебя Арямнова имеет собственное мнение?!" - Я отвечал: "Понимаешь, Михаил Федорович, она зав отделом культуры и, чтобы формировать политику отдела, просто по должности обязана иметь собственное мнение".

Рассказывая, Андрюша смеялся. Это потом он сдался, а сначала вел себя молодцом. С гордостью рассказывал как однажды, молодой-зеленый, приехал в Москву и заявился к Дедковым. Как земляк. И они его хорошо приняли, ночевать оставили, а когда ужинали, Игорь Александрович с ним водку пил.

А может, он не сдался, а перестал поддерживать меня - в отместку. Он разозлился на меня. История вышла глупая.   

Небо моего семейного счастья к тому времени начало покрываться тучами. Муж, обычно мягкий и сдержанный человек, как-то скверно отнесся к моему увлечению творчеством Дедкова. Когда узнал, что собираюсь организовать дискуссию, от участия в которой отказались уже трое: к Лебедеву и Базанкову добавился Николай Муренин, а мне звонят на работу анонимные мужчины, убеждая "прекратить все это", тоже потребовал, чтобы я "отступилась":

- Ты уже не в Набережных Челнах находишься, где 20-40 человек составляли твое рафинированное общество. Но они - не народ, а поэты. А теперь ты в России, среди народа, а ему наплевать на твоего Дедкова. Он его не знал и никогда не узнает. А ты, если будешь упорствовать, нарвешься на крупные неприятности. Ты не знаешь Костромы, а я знаю. Работа у тебя не пыльная - ходи по выставкам и музеям и пиши об этом. После восемнадцати часов женщина должна думать только о семье. И никаких разговоров о работе. Когда ты говорила, что для тебя самое главное, чтобы у нашего мальчика животик не болел, я тебя понимал. А теперь ты говоришь о каком-то Дедкове, и я не понимаю.

 - Но у мальчика с животом давно все в порядке! И почему ты в таком тоне...

- Потому что я хочу оттащить тебя от этого дела. Ты хорошо сейчас живешь? Хорошо. А будешь жить плохо, если ввяжешься.

- А если бы нашего ребенка обижали на улице, и я хотела бы его защитить, ты бы тоже оттаскивал меня, чтобы я не нарвалась на неприятности? Пойми, то, что написал Дедков, мне дорого. Я не понимаю, почему вместо того, чтобы поддержать меня морально, ты становишься противником. Лучше постарайся понять, почитай, что пишет Дедков...

Такие разговоры становились все более частыми и резкими по тону.   Я хорошо запомнила день, когда впервые ушла из дома, - еще не по-настоящему, потом вернулась... чтобы развод созрел окончательно.

7 июля 1996 года в день 26-й годовщины со дня смерти отца за поминальным столом случилась ссора с мамой и мужем по тому же поводу. Старший сын тоже не понимал и не поддерживал меня тогда ни в чем - переживая рождение брата как личное оскорбление. Девятнадцать с лишком лет был единственным, и надо же такому случиться - мать родила. Я его понимала, но страдание от этого не уменьшалось.

Посадив младшего в коляску, пошла в пустующую после смерти свекрови квартиру. Шла и не могла сдержать слез, расстраиваясь все больше. Боялась, старший уедет в Красноярск, не помирившись со мной, не полюбив братика. Он первым ушел из-за стола, упрекнув меня в том, что "избаловала" малыша. Это внушила ему моя мать, не понимавшая, что я люблю сыновей одинаково - сама она не умела любить дочерей и внуков одинаково. Рождение моего второго сына не одобрила. Когда младенцу было два месяца, он страдал от аллергии и прочего нездоровья, а я плакала от жалости к нему, сказала: "Ну, чего ты над ним так бьёшься, он у тебя все равно не жилец"... А старшему: теперь Вера не будет тебя любить и помогать, теперь ты - отрезанный ломоть. Мальчик поверил.

Я шла из нашего райского, самого лучшего уголка на берегу Волги и плакала об этом, не в силах успокоиться. Это очень больно, когда впервые так явно не находишь общего языка с самыми любимыми... На улице Широкой увидела телефон и подумала: что если позвонить Ви, жене Петрова и моей милой подружке?

 Но Ви дома не оказалось, трубку взял Андрей. "А что случилось? - забеспокоился он, - ты всхлипываешь!" - "Ничего серьезного, всё утрясется - просто ссора дома. Но хотелось, чтобы Ви пришла ко мне".

- "Хочешь, я приду?" - спросил он.

- "Нет, Андрей, спасибо, мне нужна только Ви. Раз ее нет, обойдусь. Ты не беспокойся, ничего страшного, просто я расстроилась. Извини". И положила трубку.

Едва успела накормить и уложить ребенка, как Андрей все же пришел.

- А что бы ты хотела? Чтобы мой лучший сотрудник рыдал в трубку, а я бы сидел дома?

Он сходил в магазин, принес каких-то продуктов, а еще клюквенную 28-градусную "Довгань". Вот за выпивкой и сказал: "Моя жена не знает слова "релаксация", а ты знаешь. Давай с тобой сейчас, в качестве релаксации..."

- Прямо здесь? - обалдело спросила я.

- Ну да, можешь даже не раздеваться, если не хочешь.

Странно, но дать по морде Андрейке совсем не хотелось. Хотя ведь заслуживал? Если за три года, дружа со мной домами, не понял, что подруги у меня существуют не затем, чтобы спать с их мужьями. Но, во-первых, его приход был все-таки актом отзывчивости, и сама спровоцировала его. И плакать-то, когда пришел, перестала! В- третьих, мы же коллеги...

Единственное, что не пришло в голову, - он еще мой начальник. И уже завтра даже не поздоровается со мной в редакционном коридоре.

Ну не пришло, и не пришло. А пришло бы - все равно ничего не изменило.   Я его не обидела, даже наговорила комплиментов: и молодой-то он, и красивый, и жена у него прелестная, а я много старше, и хоть я в ссоре с мужем, но изменять ему желания не имею. А он обиделся.

- Смотри, можешь ведь пожалеть потом, - сказал этот мальчишка. - Да поздно будет. Я ведь потом могу и не захотеть.

Это было уж вовсе забавно. Я выставила его за дверь. Сама не знала, плакать или смеяться - развлек по полной программе. Релаксация! Как беспардонно. И смешно.

С того дня и на работе у меня пошло все не так, как прежде. Андрей ко мне больше не обращался - словно нет меня. И вскоре оказалось, что доброжелательство коллег во многом определялось отношением ко мне Андрея.

Я всему этому очень удивилась.   А всё почему? Потому что не училась в вузе! Иначе знала бы, что для России характерен холопско-подданический тип социальных связей. Культурология, которую изучаю только теперь, была бы ведь обязательным предметом, и я бы узнала об этом раньше.