ГРЕХОВОДНИЦА_3

 

выписки из дневника:

«Пиво – прекрасная вещь! Только, ради бога, не примите за рекламу. Просто, в определённом возрасте, пиво очень даже успокаивает нервную систему. А, быть может, и усыпляет. Впрочем, не так важно. И уж кому что нравится.

Однажды пиво, и это вскоре прочтёте, избавило меня от повторного приступа, из-за коего, было, я чуть не ушёл на тот свет. Понятно, что и этих строчек я бы уже не писал. Да, получается так, что все мы обременены, прежде всего, самими собою. Правильно это или нет, судить не берусь.

Но тогда бы, наверняка, не было жизни, если бы мы начисто перестали думать о себе. Кто бы тогда ходил, и кто бы населял нашу планету?

И чтобы не быть впустую словоохотливым или праздным в чувствах своих, я как-то это вначале поясню.

Просто так на земле ничего не случается, и случится не может. В такой науке, например, как философия, объяснена эта связь меж случайностью и закономерностью, что, впрочем, одно и то же.

Если у неё, моей вечной Елены, не было родного отца, то почему бы ей никак не восполнить этот дефицит? А если я не воспитывал свою дочь Анну, которая всего-то навсего на три года младше то же самой Елены, то почему бы мне, рано или поздно, не возвратиться к дочери своей каким бы то ни было выворотным образом? Вот вам и все случайности, и все закономерности вкупе.

Очень многим могло бы показаться что все объяснения – и мои, прежде, в частности – ничто иное, как самооправдание. Это не так. Потому что подозревать самооправдание гораздо проще, чем кому бы то ни было верить. Это тоже наш общий изъян.

А что? Человеку не так уж много даётся времени, чтобы он успевал понимать всех. Может быть, и в этом есть своя разумность?

Кто-то борется с пространством, как выражался Василий Брус, кто и со временем. Хотя и эти категории – суть одно и то же.

Во всяком случае, упомянутый мною в ранней строке, Василий Брус считает, что я борюсь с пространством, и не борюсь, понятно, со временем. Кто его знает, товарищ майор?

Итак, я бежал из города... Бежал со чужбины, вокзал которой казался мне с первых дней приезда какой-то гаванью, дебаркадером (всё в обратном смысле), откуда я, наконец-то, когда-нибудь уеду.

Уезжал я с этого вокзала чуть ли не целый год. Может быть, и более: не хочу считать.

*   *   *

В городе том мне бы всё равно не пришлось жить. Так или иначе, но жизнь моя закончилась бы там неминуемым крахом. Меня бы или убили, или опустился бы я до такой степени, что ни тюрьма и ни сума бы уже меня не спасли.

Сознаюсь, что я сам ничего не выбирал преднамеренно. Того более, что и не понимал совершенно, что же происходило со мной. Возможно, что и по этой причине появляются эти записки. Жизнь распорядилась вместо меня, и накинула мне на плечи суму...

Я уехал поначалу в Могилёв... Почему именно туда? Рассказывать слишком долго, но, прежде всего, там завершал свой срок отсидки начинающий молодой человек, которого я прокинул с жильём. Вот вам и второе признание, но уже не попервах.

А всегда ведь, что тоже известно, и неоднократно отражено во всяких подвернувшихся текстах, каждого злодея тянет на место, где он совершил своё преступление.

И коль уж я решил для себя, что врать не буду, то и мнением, быть может, дорожить тоже не буду – мнением людей, совершенно не причастных к моим преступлениям.

А почему я решился, решаюсь на такое? Во искупление вины? Нет, слишком наивно и слишком бессовестно. Так почему же?.. Во имя какой такой правды, которой для меня и быть не может?

*   *   *

Я думал, что казнь настигнет и здесь меня, в этом прекрасном городе Могилёве... Но это были пустые страхи. Шлейф страхов не оставляет меня и теперь.

Однако, возвратимся к моему отъезду, когда и начинались первые строки моего дневника.

*   *   *

Я проживал тогда в гостинице, которая тоже называлась «Могилёв». И если не особенно спешить, и не усердствовать излишне, то всё как-то станет понятно.

Хотя современному человеку, обречённому на информационную смерть, никаким терпением себя уже не спасти. Слишком поздно. А, кроме того, все мы уже давно «под колпаком у Мюллера». Это не остатки рабовладельчества, крепостничества, паспортной системы – это гораздо хуже. О нас собираются все возможные и невозможные сведения, и все мы опорочены или обелены в социальных сетях, во всемирной паутине. И главному «ПАУКУ» совсем не сложно сварить из нас свой «СУП», чтобы выпить все наши соки, сожрать без остатка все наши внутренности вместе с душой. А вы говорите: «БОГ»!.. И что, и кому это даёт, если мы так временны на этой ЗЕМЛЕ? Зачем это нужно главному «ПАУКУ», который нисколько не долговечнее нас?

Наблюдали ли вы когда-нибудь огонь, пламя в печи? Конечно, наблюдали. Потому, как хорошо известно, что все мы любим смотреть на костёр, на воду и на то, как человек работает. Осмелюсь предположить, что во всех этих явлениях и заключена вся мудрость, вся философия мира.

И когда язычки пламени с жадностью лижут, а потом и жрут дрова, то никакой уж огонь не подумает, а зачем ему это надо. Огонь тоже не умеет думать о собственной смерти. Он вовсе не способен понимать, что когда сожрёт всё, до последней головёшки, то тут же и умрёт. Одно утешение, что он ведь и родился вместе с дровами.

Как же о чём-то подобном может думать вселенский «ПАУК»? Он ведь тоже когда-то сожрёт свою последнюю вкусную «МУХУ», и следом умрёт... Так выстроено не космическое, а земное «МИРОЗДАНИЕ». Не обладаем мы, увы, космическим «РАЗУМОМ».

Человечество уже совершило тот роковой шаг, когда свобода, любая свобода, свобода нечистоплотная, принята за норму – и уж ни в любви, ни в дружбе не найдёт здравомыслящий человек постоянства.

Он уже обречён на «чистоту» желаний своих в противовес всяким обязательствам во взаимоотношениях с кем бы то ни было. Слишком накладно теперь быть обязательным. Впрочем, каждый разберётся сам.

И когда я думал, говорил о казни, то утешил себя следующей фразой: будем надеяться на собственный возраст (напомню, мне теперь под шестьдесят четыре), который и без чьей-либо помощи со мною справится.

Гуртом, як то кажуть, і батьку легше бити.

Я так просто говорю об этом, а ведь в шестьдесят-то четыре года каждый успел потерять слишком много.

Я снова возвращаюсь в 2004-ый год. Мне тогда ещё 56!.. Радоваться пора, но радоваться поздно, поскольку я возвращаюсь туда, где меня уже нет. А есть 2011-ый год, где мне уже почти 64. Но я всё равно возвращаюсь...

У меня есть дочь, Настя. Моё чудо, и моё сокровище. Ей не было в том году ещё и трёх с половиной. К тому же, её у меня отняли ещё в декабре предшествующего 2003-го.

Люблю ли я её? Последних своих детей старые отцы... Нет, этого не скажешь. Никаких слов не достанет, чтобы выразить моё последнее чувство к моему последнему ребёнку.

А что от моих чувств зависело? То есть, что же ещё зависит от меня? От меня зависело лишь то, чтобы по отношению к дочери я был добр, был ласков.

Но этого впоследствии у меня так и не получилось. А когда ваша невинная дочь кричит со слезами на глазах: «Я же ребёнок, папа». То какой же скотиной себя можно чувствовать? Нет, этого ни я, и никто, не простит, не поймёт. И если бы меня спросили, какой самый тяжкий грех на земле, я бы ответил только одно – безжалостность к собственным детям.

Я звоню ей из Могилёва, в 2004-ом году, звоню Лене на мобильник... Но всё время один и тот же ответ: «Аппарат абонента выключен или... Вот именно, «или»...

Я, по глупости, думаю, будто у неё, в этот поздний час, могут сидеть бандиты, какие-то «шестёрки» от них. А, может быть, что и похуже того.

Они без труда отыщут меня, едва она, Лена, назовёт им тот другой город, в гостинице которого я уже сижу вторые сутки. Какой же я глупый! Страх из любого человека делает дурака. И не просто дурака, а совершенно ненормального. А кто любить будет трусливого мужчину?

Если бы я понимал, если бы я понимал всё вовремя!

Лена, моя бывшая Лена, безумно влюблена. Это даже не безумие, это какое-то оголтелое сумасшествие – может, это тоже тень моего позорного страха?

Она влюблена, страшно поверить, в свою подругу. Это хуже, это страшнее и гаже всего. Потому что я в такое поверить уже не в силах. Она потеряла всякий разум, моя вечная Елена. Потому что так, как она любит Наташку, не любят даже самых отъявленных кобелей.

Они лесбиянки, Наташка и Ленка, но я не могу в это верить. А поскольку не могу, то и схожу с ума. Я уже ничего не понимаю. Я ищу какие-то судорожные объяснения всему, что происходит, совершенно забывая о ларчике, который открывается просто. Я шизею, потому что не могу думать о ней, Ленке (ещё не прошедшей для меня боли) плохо.

Естественная реакция человека на каждую гадость, которую надо выплюнуть изо рта... Изо рта-то можно и понятно, а как из души?

Она до такого умопомрачения любит Наташку, что бросает всё: детей, мать и бабушку – сестру не признаёт совершенно. Что уж там я?

И врёт, врёт, врёт... Она так врёт, что я столбенею. Я не понимаю этой любви. А она и не говорит абсолютно ничего. Она шизеет в своих страстях, спасаясь от безумного страха.

Мы с ней оба уничтожены страхом. Она, Ленка, нашла такой выход. Чего же искать мне?.. Но и этого я не понимаю.

*   *   *

Преступники – жуткие люди. Они страшны страхом своим. Если бы только они сумели, хоть кто-то, избавиться от неотступного, животного страха, они бы уже не были этими самыми преступниками. Но они продолжают искать «спасение» в прежнем. И тогда преступления их становятся всё безумнее, а они сами – ещё ужаснее. Кто и что вылечит такого безумца?

Денег в обрез. Их не должно хватить ни на что, даже на три месяца проживания. Значит, нужно идти в дворники. Но почему-то мне кажется, что этого не случится. А случится или чудо, или худо. Сам не знаю.

Если бы... Если бы только был я спокоен!.. Я сумел бы тогда, наверное, написать два неразрывных или вплетённых друг в друга романа. Или дилогию – что-то вроде «порнографических» советских. А кому это угодно?

*   *   *

Сейчас попробую ей снова пойти на этаж дозвониться – это из гостиницы «Могилёв». Звонить же мне нужно в Витебск... Был бы мобильник, так какая разница? Но я звоню на этаже из автомата. Я потом, как случится, продолжу.

*   *   *

Ну, вот... Снова: «Аппарат абонента... или вне зоны действия сети».

Да что они там с Наташкой, из постели не вылезают, что ли?.. Вскоре поясню и это.

*   *   *

Нужно спать, а я уже не сплю целые годы...

Последняя сделка, наверное, убила меня. Знаете, вы берётесь за квартиру с целью завладеть ею, и поскорее продать. Кидалово – лучшего слова нет...

Я не знаю, почему не люблю такие слова. Ведь чем я ещё иным занимался в последние семь лет?

Но в них, таких словах, заключено неуважение, неприязнь или вообще что похуже...

Таких, как я, может быть, и презирают. Презирают неизмеримо более, чем бомжей и всякого рода пьяниц, чем, любого и каждого, нищего и бесправного человека. Хотя, наверное, я и в этом лгу.

Во всяком случае, в определённый период моей «деятельности» было всё наоборот: меня любили чуть ли не все поголовно. И только лишь потому, что у меня были какие-то деньги и не новая, 92-го года, «Мазда-626». Вот и думай, что хочешь.

*   *   *

Спать не буду, не могу. Но нужно ложиться. Хватит. Сил ни на что нет. И курить сигарету, одну за другой – это безумие. Всё, пью минералку, и баста.»