Про дороги, которые мы выбираем

Размышляли с Петровой, какая неожиданная штука жизнь. В детстве собираешься стать космонавтом-терешковой, потом  становишься международным мастером укладывания пасьянса вслепую. Думаешь стоять у штурвала, кричать басом «поднять грот стень стаксель» и щурить свой единственный глаз. А потом получаешь на юбилей кресло по имени «Кресло кожаное Фидель Люкс Экстра». Смотришь на него обоими глазами в роговой оправе, понимаешь, что никогда уже тебе не подарят на именины треуголку с деревянной ногой и пишешь всякую чепуху в интернет. Прямо из положения полулежа.

Вот, к примеру, я. Я хотела быть дальнобойщиком. Едешь, сурово молчишь напарнику в душу и везешь какой-нибудь целебный порошок для товарища генерального секретаря партии. Вокруг страшно, волки и антилопы скачут. В одно окно видно как летит Терешкова, в другое граф Дракула. Ну, допустим, тоже летит. А потом папа на премиальные покупает ушастый запорожец, цвет оранжевыйтропический. И всё.
С тех пор я люблю мотоциклы.
 
Друг Матвеев, рассказывал, хотел в детстве поваром быть. Шесть лет ему где-то было, когда они к нам семьей переехали, только-только Матвеев от горшка отвык. Новый двор, новые дети, хрипло смеются, резину жгут – неприятные. Страшно как в джунглях. Мячик у него в подвал укатился. А там дети играли в инквизицию, а как Матвеева увидали, сразу стали в гангстеров играть. Притащили тазик с застывшим цементом и говорят: «Сейчас мы тебе ноги зацементируем и в Гудзоне утопим». Матвеев заплакал: - Дяденьки, не надо. – Очень уж его слово Гудзон насторожило. Тогда Матвеев пообещал себе вырасти красивым и умным учителем географии. Правда, потом подружился с главарем дяденек, хулиганом восьми лет отроду и оба стали (коррумпированными) чиновниками.

 
А Петрова вообще чуть не погибла во цвете лет, как Лермонтов от пули негодяя. Вернее негодяев. Вместо чувствительного Мартынова Петрову вызвал на дуэль целый восьмой А из соседней школы.
Дело в том, что Петрова в третьем классе хотела стать Величайшим поэтом современности. Пушкин, как конкурент, конечно, не рассматривался.
И пробуя перо, способная  Петрова обидела тридцать человек одной правой. Написала эпиграммы на старших товарищей, с которыми ее сестра грызла гранит науки.
Талант у Петровой был. С её тяжелой руки девочки в эпиграммах выглядели неприятными дурами, а мальчики как живые. Только толще и ушастее оригиналов. Особо упоминались крупные перси отдельных дев и румяные ланиты отроков, обильно усеянные подростковыми «бутон-д-амур». Несомненно гениальным, но весьма необдуманным, в смысле последствий, оказался финальный пассаж. Поэтесса назвала самую крупную девочку в классе «Яна-Полторы Курицы». Такое удачное прозвище позволило сенситивной Яне гонять Петрову по околице до первых петухов. Топала при этом Полторы-Курицы, как бронтозавр.
Папенька Петровой, уже старый и уставший боевой офицер лет тридцати трех, услышав про этот форс-мажор, заржал и посоветовал попробовать себя в прозе. «Что он мог понимать в прозе, этот, надо признать еще бодрый, старик», - подумала Петрова. И ушла в референты. Когда выросла.
 
Наверняка есть люди, которые хотели быть звездолетчиками и стали звездолетчиками. Есть такие, как мы с Петровой. Ленивые, но чертовски обаятельные. Есть люди, которые хотят стать животноводами или даже разведчиками - это же настоящие мужские профессии. А потом поворачивают коней правосудия вспять и становятся дважды (президентами)  черными властелинами вселенной. Мы с Петровой не знаем, может быть, они горько плачут ночами в подушку, хотят выращивать укроп своими собственными руками и жалеют свою вселенную.
Но жизнь другая. Боливару не снести двоих (с)