Перемены
Если попытаться одной фразой выразить мои впечатления о Китае, то эта фраза: «Скорость перемен».
Развивающееся общество — как взлетающая ракета. Гигантское ускорение порождает гигантскую перегрузку. Каждый новый момент времени — новая ситуация, малейший перекос — и все взорвется, но эти нагрузки именно и являются следствием того, что ракета взлетает.
Китай меняется быстрее, чем модели iPhone. То, что вы слышали о Китае позавчера, вчера уже устарело, то, что вы слышали вчера, устарело сегодня.
Внутреннее потребление
Последние три тысячи лет китайцы занимались тем, что сберегали. Американцы тратят, русские пьют, китайцы сберегают. В плохие времена китайцы сберегают больше. Это такой ответ китайца на кризис — сберегать больше.
После кризиса 2008 года партия объявила программу стимулирования внутреннего спроса. Программа получилась, как все у китайской компартии. Однако результатом стал дикий взлет цен. Мой «новый левый», предлагавший забрать деньги за банкеты и купить на них квартиры, не зря жаловался. Цены на жилье в Пекине сейчас выше, чем в Москве. Результат — социальное недовольство.
В Китае вообще все очень конкретно. Раз они едят на банкетах, а я не могу квартиру купить, значит, нам нужны свобода и новый Мао.
Огораживание
В Китае сейчас, как в Англии в свое время, происходит всеобщее огораживание — крестьян сгоняют с земли. Только в Англии, как вы помните из учебника истории, это сделали овцы, а в Китае это делают девелоперы.
Согнать крестьянина довольно легко, земля государственная, у крестьян она в аренде, есть прописанные механизмы изъятия, и когда много лет назад закон принимался, то он был для крестьян вполне выгоден. Крестьянин получал статус городского жителя со всеми бенефитами и цену трех лет урожая.
Теперь бенефитов нет, а разница в цене сельскохозяйственной земли и того жилого комплекса, который на ней построят, — астрономическая.
Соответственно, девелоперы нанимают бандитов, чтобы уговорить крестьян, а китайские крестьяне, которые замечательно организованы (все великие династии Китая погибли в результате крестьянских восстаний), частенько дают им отпор. 70% народных возмущений связаны с землей. Самая крупная битва произошла в октябре 2004 года возле городка Диэян, в провинции Гуандун, когда несколько тысяч крестьян бросали самодельные бомбы в несколько тысяч полицейских.
Порог вхождения в бизнес
20 лет назад порог вхождения в бизнес был, как в Америке времен Джека Лондона. Ты мог приехать из деревни, в 16 лет открыть лавку и стать миллиардером. Именно так начинал свой путь Хуан Гуаньюй, хозяин Gome Appliаnces, который еще три года назад был самым богатым человеком в Китае, а потом сел за инсайдерскую торговлю. Иные студенты с Тяньаньмэнь (если их не убили) стали миллионерами. Понятно, что если тебя давили танками, а потом ты стал миллионером, то порог вхождения в бизнес — ноль. Не нужно ни связей, ни капитала, ни образования.
Сейчас миллионеры выросли, у них дети, дети образованные, у членов партии тоже дети, все чешут друг другу спину, новая элита — и порог вхождения в бизнес очень вырос. Тебе нужно образование, нужны связи, для образования нужны деньги. За двадцать лет все поменялось.
Дети
Все знают, что в Китае нельзя иметь больше одного ребенка на семью. За это исключают из партии и лишают социальных благ. Но ведь на богатых-то эта мера не действует, а богатых в Китае теперь полно: «Ламборджини» в нем в прошлом году было продано больше, чем в любой другой стране. Понятно, что, когда ты покупаешь «Ламборджини», а тебя грозят лишить бесплатного детского садика, это мало пугает. Проблема — они не заводят второго ребенка. Можно — а уже не заводят.
Кстати, этот биологический парадокс — с детьми — может быть, лучше всего характеризует скорость перемен. Нынешнее поколение богатых китайцев, фантастически успешное, перебравшееся за двадцать лет из сахэюаней в небо¬скребы, — это продукт такого социального дарвинизма, перед которым даже Англия XVIII века отдыхает. А какими будут их дети, «маленькие императоры», над которыми дрожат две бабушки, двое дедушек и четыре прабабушки, — раскормленные поросятки, наследующие худым и подтянутым взрослым?
Китай, как айфон
Итак, еще раз: все, что вы слышали о Китае еще два года назад, может быть неправдой. Китай совершенствуется, как модели компьютеров. Вчера компьютер занимал целый этаж, а сегодня лежит в сумке. И все, что вы знаете о вчерашнем компьютере, устарело.
Вам говорили, что в Китае губернаторов увольняют, если у них в провинции не растут иностранные инвестиции и ВВП? Уже неправда. Совсем недавно партия сказала — у нас слишком быстро растет ВВП. Экономика перегрета. Растет стоимость жилья. Китайские банки объявляют рекордные прибыли, что лучше, чем объявлять рекордные убытки, как западные, — но это прибыль за счет переоценки активов. ВВП вырос за счет роста цен.
И для губернаторов вводятся уже другие параметры, например, количество занятых. В городе Чунцин провинции Сычуань была история — бизнес стал жаловаться на мафию. В один день назначили нового секретаря горкома — Бо Силая — и арестовали 300 полицейских. Теперь Бо Силай ввел новую моду — там народ собирается по утрам и поет революционные песни. Народу очень нравится.
Преимущества без недостатков
Китай перенимает все преимущества демократии без всех ее недостатков. Это не моя фраза, ее подарил мне мой приятель Владимир Невейкин, бизнесмен и китаист.
У демократии есть два колоссальных преимущества перед любым видом правления — сменяемость руководства и обратная связь. Со сменяемостью все просто, это правило, учрежденное Дэн Сяопином: через десять лет руководитель должен уйти. Ушел сам Дэн, ушел Цзян Цземинь, сейчас уходит Ху Цзиньтао, преемник известен — Си Цзиньпин.
Преемник известен заранее, неизвестны его взгляды. Причем в Китае эти взгляды будут неизвестны, даже когда он уйдет. Потому что решения будет принимать не он один, а все 9 членов политбюро.
Это очень важно понять: Китаем правит не один. Китаем правят немногие. Высшее руководство компартии, не соблазняя народ и не пляша публично на костях Мао, похоже, тихо поклялось, что больше ни за что и никогда Китаем не будет править один человек.
Обратная связь
Одна из самых популярных социальных аксиом гласит, что в демократиях через выборы и через свободную прессу существует обратная связь между правительством и народом, и это делает режим устойчивым.
В Китае ни выборов, ни свободных СМИ нет, но обратная связь очень высока. Это вопрос выживания власти. Как я уже писала, в Китае народ организован превосходно, и все великие китайские династии пали в результате народных восстаний.
Локальные волнения — когда община сообща громит девелопера, требует перенести вредное производство или забрасывает камнями полицейский участок, — случаются довольно часто, но это именно локальные пожары, которые не опасны. Опасны они станут в двух случаях — если они превратятся во всеобщий пожар с помощью некоей идеологии (это могут быть рациональные и законные требования прав и свобод граждан, а может быть, и безумная секта вроде фалунь гун) или если власти не будут на них реагировать.
Поэтому власть реагирует и прислушивается.
Один из самых удивительных инструментов обратной связи — это агентство «Синьхуа». «Синьхуа» отличается от прочих новостных агентств тем, что его журналисты зачастую пишут статьи для внутреннего пользования. Это совершенно официально. Есть статьи для внутреннего, есть для внешнего пользования. Есть глава «Синьхуа» в провинции, и это второй человек после партсекретаря. Он занимается чем-то средним между журналистикой и внутренней разведкой.
Сейчас появился второй механизм обратной связи — блоги. Все знают, что в Китае нет свободного интернета и запрещены Twitter, YouTube и Facebook. Это на 40% коммерческая история, потому что в Китае 300 млн потребителей интернета (в абсолютных цифрах это больше, чем в любой другой стране, включая США), и жалко их отдавать иностранным дьяволам, а на 60% — политическая, потому что китайцам важно, чтобы поставщик данной услуги и его сервер находился на территории Китая и в любой момент снял бы что-то или был отключен.
При этом вместо Google есть Baidu, а вместо Twitter — куча китайских микроблогов (а китайский микроблог — это вам не английский, 140 иероглифов — это не 140 букв), и в них сидят 300 млн человек.
Среди них, разумеется, хватает китайской сурковщины. За поддерживающий правительство коммент вроде бы платят по пол-юаня, но самое главное — в Китае отслеживают то, что пишут в блогах, в рамках обратной связи.
Правда, логику китайской бюрократии трудно понять. Например, в 2009 году, в разгар погромов в Урумчи, Китай запретил сразу три местных клона «Твиттера» — «Фанфу», «Цзивай» и «Дигу», заподозрив их в том, что погромщики использовали их для координации. Новые клоны «Твиттера» вроде бы имеют внутреннюю цензуру — там сидит целая команда, которая проверяет сообщения.
Но вот парадокс — сразу после недавнего крушения скоростного поезда по местным микроблогам пронеслась лавиной волна сообщений о том, что власти спешно похоронили вагоны вместе с телами. Это было заведомое вранье, геббельсовщина настолько откровенная, что я лично не сомневаюсь, что ее придумали либо фалунь гун, либо «новые левые». Но удивительно, что ее не останавливали — похоже, что китайская власть хотела померить скорость распространения эпидемии и замерить градус недовольства.
В Китае, в отличие от России, к интернету реально прислушиваются. Когда два года назад парочка студентов, Ли Лигуо и Бай Ванлун, записали всколыхнувшую интернет «Песенку муравьев», ее обсуждал Всекитайский съезд народных депутатов.
Мгновенная реакция
Когда я говорю, что обратная связь в Китае иногда лучше, чем в демократии, я имею в виду следующее. Во-первых, авторитарная власть решения принимает мгновенно. Начинаются погромы в Синьцзяне — мгновенно туда вводится армия. Население протестует против химкомбината в Даляне — мгновенно принимается решение перенести химкомбинат. Лондонских беспорядков в Китае не было бы, потому что на следующий же день на улицах китайского Лондона стояли бы танки.
Во-вторых, у демократий есть неприятная проблема — проблема положительной обратной связи. Связь-то есть, но очень часто она расшатывает систему. Если СМИ под влиянием левых начинают писать, что система несправедлива, что бедных обидели, что надо все поделить, то бедные очень быстро начинают верить, что им надо не богатеть. Им надо делить.
Вот это тоже надо иметь в виду. Если в авторитарном обществе очень велика опасность положительной обратной связи, которая заключается в том, что СМИ врут для власти, а власть верит в свое вранье, то в демократическом обществе очень велика опасность, при которой СМИ угождают большинству, а большинство верит в собственное вранье.
Коррупция
Если что и может остановить экономический рост в Китае, то это коррупция. Коррупция эндемична для любого общества, построенного на всемогуществе бюрократии, а китайская бюрократия очень могущественна.
Вообще каждая страна и эпоха создают свои термины для описания тех деловых отношений, которые в ней есть. Такие понятия, как «капитал» или «компания», не существовали в Древнем Риме, а потому там не было ни капитала, ни компаний. В России есть свои непереводимые бизнес-термины — «распил», «откат» и «занос».
В Китае такой непереводимый бизнес-термин — это гуаньси. Гуаньси — это связи.
Допустим, ты бизнесмен, у тебя есть некий проект. Ты приходишь к чиновнику. Ты просишь его об услуге. Он тебе ее окажет бесплатно, особенно если он должен ее оказать. Вот если партия в этот момент просит прекратить открывать рестораны и начать открывать IT-бизнес, и ты пришел с IT-бизнесом, то тебе все будет бесплатно, зеленый свет, никто у тебя деньги не будет вымогать. Но вот если ты сделал сделку, и чиновник тебе помог, и вы посидели в ресторане (в Китае это очень важно), и напились вместе (это не менее важно), и он тебе помог и со второй сделкой, и с третьей, то, может быть, если тебе повезет, родственник этого чиновника войдет с тобой в долю. И на смазанных колесах эта телега поедет еще веселее.
Гуаньси — это не всегда коррупция, но коррупция — это всегда гуаньси.
У меня вообще ощущение, что, когда говорят «коррупция», в разных странах под этим разумеют совершенно разные вещи. Это как говорят: H2О, только у одних — это тропический ливень, а у других — вечная мерзлота.
Вот есть, допустим, Индия. Демократическая страна с чудовищным уровнем коррупции. «Я приезжаю делать проект, — рассказывает мне знакомый бизнесмен, — и мне открыто говорят, что вы, инвестиционные банкиры, получаете от сделки success fee. Я тоже хочу success fee». И проблема не в том, что он хочет деньгами и заранее, а в том, что через два года проект не сделан, проходят выборы, старый чиновник вылетает, новый хочет новую success fee. И человек, который мне это рассказывает, рад, что в Китае чиновники хотя бы не избираются.
Вот есть Индонезия — в которой правительство обувает своих граждан в буквальном смысле в обувь с фабрики родственника президента. В Китае за такое расстреляли бы в 72 часа.
Вот есть Россия, в которой вообще все за пределом добра и зла: и деньги возьмут, и дела не сделают, и еще, если возмутишься, посадят, чтобы под ногами не путался.
Так вот, должна сказать, что так, как в Индии, Индонезии или России, в Китае просто не бывает. Чтобы «деньги вперед» — не бывает. Чтобы продавалась должность или место в университете — не бывает.
Но коррупция — это, разумеется, проблема для Китая. Коррупция — это тот холестерин, который может забить сосуды любой экономики. Расстрелами и арестами холестерин не лечат, только держат в рамках, тем более что аресты, особенно в высших эшелонах власти, — это, конечно, не столько правосудие, сколько политика.
К примеру, есть знаменитая история ареста Чэнь Лянъюя, главы шанхайского горкома. Его сняли в 2006-м, и вычистили весь Шанхай. Но это политика. Ушел Цзян Цземинь, он был из Шанхая, чистили всю шанхайскую клику, вот — зачистили Чэнь Лянъюя.
Более того, это дважды политика, потому что Шанхай — донор, это богатый город, для шанхайцев весь Китай делится на Шанхай и все остальное, и, как я уже говорила, есть очень серьезное напряжение между богатыми прибрежными районами-донорами и материковыми провинциями, которые сидят на дотациях. Все упирается в те же деньги, которые доноры хотят оставлять себе, Шанхай стал слишком независимым, в стране должен быть один император.
Перемены
Кризис 2008 года заставил Китай переориентироваться с экспорта на рост внутреннего потребления. Это привело к колоссальным переменам и колоссальным напряжениям в обществе. Но мне кажется, есть еще одна перемена, которую недооценивают.
Кризис 2008 года показал Китаю, что иностранные дьяволы, которые на протяжении последних двухсот лет решительно доминировали над двухтысячелетним Китаем и с военной, и с экономической точки зрения, — больше ничему не могут научить Китай. До кризиса 2008-го у большинства трезвых иностранных наблюдателей было ощущение, что да, вот Китай будет развиваться, рынок он построил и сейчас будет понемногу строить демократию.
Нынешние проблемы иностранных дьяволов — замедление экономического развития, рост долга, многочисленность и безнаказанность социальных иждивенцев, капитуляция перед исламистской экспансией, финансовый кризис — являются прямым следствием господствующей в Европе социал-демократии и всеобщего избирательного права, и Китай слишком много хлебнул этого добра при Мао, чтобы теперь прививать себе ту же болезнь, пусть и в несравненно более мягкой форме.
Демократии — по крайней мере в виде всеобщего избирательного права — в Китае в обозримое время не будет, и каковы бы ни были проблемы Китая, их будет решать только компартия. Диктатура компартии является условием развития Китая, как наличие английской аристократии являлось условием развития Британской империи.
Проблемы есть, проблемы большие, но через демократию они нерешаемы. Они через демократию усугубляемы.
Экспансия
Как рабочие Генри Форда способны были обеспечить своей многочисленностью спрос на его автомобили, так и внутренний рынок Китая сам собой способен обеспечить развитие страны. Однако что произойдет, когда Китай станет все больше зависеть от внутреннего потребления и все меньше — от экспортных рынков?
Это значит, что у слабеющего Запада будет все меньше рычагов давления на Китай.
Китай сейчас скупил всю Африку. Что будет, когда Китай кинут где-нибудь, — а ведь кинут обязательно, в Африке это просто вопрос времени?
Я могу переформулировать этот вопрос другим образом. Истории известно множество примеров удачной авторитарной модернизации. Например, Германия и Япония. Дело в случае Германии кончилось Первой мировой. А в случае Японии — Перл-Харбором и Хиросимой.
Авторитарная модель развития на первых этапах может быть очень успешна, но она все время провоцирует государство на то, чтобы перестать строить рынок и начать строить империю. Тем более что рано или поздно перед таким авторитарным государством встает вопрос недостатка ресурсов. К примеру, Япония 30-х годов была очень прагматическим государством. Она строила не империю — она строила экономику. У нее не было ни угля, ни нефти, и японские военные справедливо посчитали, что уголь они возьмут во Внутренней Монголии, а нефть — на Филиппинах.
Куда для этого надо инвестировать? В танки и авианосцы. Танк — лучший способ добычи угля.
Уровень жизни в Китае стремительно растет, но социальная напряженность в нем смягчится только тогда, когда уровень жизни всех китайцев сравнится с уровнем жизни на Западе. Проблема заключается в том, что ресурсов Китая для этого просто не хватит. Вопрос: что будет делать Китай, когда ему станет не хватать ресурсов для того, чтобы обеспечить своему населению жизнь, как на Западе?
Я ту же самую проблему могу переформулировать и третьим способом. Природа не терпит пустоты. Запад ушел из Африки и с Ближнего Востока со словами: «Мы — проклятые империалисты, извините, что мы вас колонизовали». В тех местах, откуда ушел Запад, образовался вакуум, заполненный мерзостью, кровью и людоедством. Людоеды, которые там живут, сами себя из болота вытянуть не могут. Природа не терпит пустоты. Это значит, что туда, откуда ушел Запад, придет Китай.
Который никогда не будет тыкать Запад носом в его ошибки и никогда не признает своих, при Мао. И никогда не повторит ни тех, ни других ошибок, хотя, разумеется, рано или поздно наделает новые. Ибо такова уж судьба любой, самой совершенной цивилизации — рано или поздно она совершает ошибку.
");
Комментарии