Пётр Столыпин. Провалил свои реформы медлительностью 100 лет назад,

 100 лет назад, 1 (14) сентября 1911 года, в Киеве был смертельно ранен российский премьер-министр Пётр Аркадьевич Столыпин. Покушение стало неожиданностью для современников и остаётся загадкой для нас. Но дело вовсе не в том, что Столыпина особенно любили и ценили. Объявив полномасштабную «перестройку», он вёл аграрную реформу, налоговую, земскую, школьную, отказывался от испытанной национальной и внешней политики. И всё без должного результата. В итоге к осени 1911 года у него почти не осталось ни поклонников «снизу», ни союзников «сверху». Столыпин был на грани отставки, и не случайно брать на себя ответственность за бессмысленный теракт не захотела ни одна политическая сила. Однако трагическая гибель премьера заслонила все его промахи. В результате в российской истории он остался героем-реформатором, хотя на самом деле годы его правления привели страну в конечном итоге к революции и распаду.

                                     

Столыпина пытались убить не раз. Первое покушение состоялось ещё в бытность его cаратовским губернатором летом 1905 года. В апреле 1906-го Столыпин стал министром внутренних дел, несколькими месяцами позже ещё и председателем Совета министров. А в августе революционеры устроили взрыв на его даче. Погибли 27 человек, тяжёлые ранения получила дочь премьера, но сам он не пострадал. Затем охранному отделению удалось предотвратить ещё несколько терактов. Однако в 1909 году охота на Столыпина прекратилась. Стрелявший в премьера в 1911 году Дмитрий Богров был связан с эсерами и с охранкой, но заказчиков среди них не было. Богров ещё в 1910 году рассказывал, что решил убить Столыпина по «индивидуальным идеологическим соображениям».

Политическим противникам в 1911 году не было никакого смысла убивать Столыпина. «Его почти игнорировали при дворе, ему не нашлось даже места на царском пароходе в намеченной поездке в Чернигов, для него не было приготовлено и экипажа от двора», – вспоминал о последних днях премьера его преемник Владимир Коковцев. Просчёты Столыпина во внешней и внутренней политике к тому времени стали очевидны, он лишился поддержки в высших сферах, а оппоненты считали его крайним реакционером и называли виселицы столыпинскими галстуками.

Даже недруги признавали, что в другой стране и в другой ситуации Столыпин мог бы стать блестящим премьером. «Он подошёл к власти без груза прошлого, без нахрапа и интриги, в сиянии почти детской и политической чистоты – юным, обаятельным, смелым. Его вынесла волна злого российского волнения, как буря выбрасывает перламутровую раковину с таящейся в ней жемчужиной, – вспоминал один из современников. – Но раскрыть эту раковину так и не удалось. В пламени и в грязи политической свалки и дворцовых интриг раковина плотно замкнулась, а то, что из неё просочилось, было продуктом распада».

«Им нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия!» – эти постоянно цитируемые слова Столыпина прозвучали в конце речи, произнесённой в Государственной думе 10 мая 1907 года. Сказано, конечно, здорово, но вот только за громкой фразой – пустота! Мало кто помнит, что великим потрясением Столыпин посчитал программу национализации земли. Выкупить землю и наделить ею крестьян – такое, по мнению премьера, могли придумать только противники государственности, вставшие на «путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций». Они вели «к такому социальному перевороту, к такому перемещению всех ценностей, к такому изменению всех социальных, правовых и гражданских отношений, какого ещё не видела история». Что же предлагал взамен сам премьер? Может, он знал лучший рецепт? Да ничего подобного! В той же речи Столыпин сформулировал базовый принцип своей политики: «Разрешить этого вопроса нельзя, его надо разрешать». В большинстве случаев он действовал так, будто сроки не имеют никакого значения. К примеру, Столыпин уверял, что для развития сельского хозяйства нужны образованные крестьяне. Он начинает школьную реформу – дело в принципе замечательное. По закону от 3 мая 1908 года предполагалось ввести обязательное начальное бесплатное обучение для детей с 8 до 12 лет. Преобразования налицо, но вот беда: даже в абсолютно тепличной ситуации, без войн, революций и т.п. к всеобщему начальному обучению по столыпинской модели Россия пришла бы лет через 20. А чтобы заняться фермерством, грамотным 12-летним предстояло ещё подрасти, а затем отслужить в армии. В общем, образованных крестьян страна получила бы где-то году к 1950-му! А ведь земельный вопрос в 1907 году являлся ключевым для государства, стоявшего на грани революции.

В том выступлении Столыпин был вообще излишне откровенен. Он прямо заявил, что «собственность имела всегда своим основанием силу, за которою стояло и нравственное право». Если развернуть логическую цепочку, образцом нравственности является тот, кто силой завладел большей собственностью, а раздавать её могут только бессильные моральные уроды. Левым партиям дали понять: рассчитывать на благоразумие верхов нечего, остаётся лишь самим экспроприировать собственность. По праву сильного. По нравственному праву, как сказал Столыпин.

Внутренняя политика Столыпина приближала революцию, внешняя – Первую мировую войну. Именно его вмешательство резко изменило ход переговоров с Австро-Венгрией, когда последняя в 1908 году решила аннексировать Боснию и Герцеговину. Министр иностранных дел Извольский проводил прагматичную политику торга, но Столыпин поставил крест на его усилиях, заявив, что «Россия хотя и не может воспротивиться присоединению, но должна явиться на конференцию защитницей интересов своих, Турции и Балканских государств». Интересы государства были принесены в жертву ради нескольких громких фраз.

Здесь Столыпин мыслил исключительно требованиями момента и не заглядывал в будущее. А в настоящем нужны были кредиты. Именно внешние заимствования помогли премьеру стабилизировать ситуацию после прихода к власти: соглашение о первом после окончания Русско-японской войны большом займе было заключено в апреле 1906 года. Кредит был предоставлен на крайне невыгодных для России условиях, но Столыпин и в дальнейшем предпочитал идти по линии наращивания расходов.

Финансовая ситуация была очень сложная, однако премьер с лёгкостью преодолевал затруднения. Его собственная формулировка «положение России вызывает необходимость строгой бережливости, тогда как новые реформы требуют новых затрат», по идее, должна была бы привести к приостановке затратных реформ, но Столыпин, напротив, наращивал расходы.

«Искусственное задерживание нарастания государственных потребностей на долгое время невозможно, – говорил премьер в Государственной думе 6 марта 1907 года. – Нам не придётся отступить перед необходимостью затрат, к которым нас обязывает всё великое прошлое России. Конечно, чрезвычайному характеру этих потребностей может соответствовать только обращение к чрезвычайным ресурсам».

Столыпин говорил о России как о «стране, находящейся в периоде перестройки». Он вообще напоминает Горбачёва. В 1906 году премьер сразу поразил своей манерой говорить: «После косноязычья Витте, после серой бездарности Горемыкина новый талант правительственного Цицерона прямо ошеломил». Последний генсек ЦК КПСС также удивил умением часами болтать без бумажки. И Столыпин, и Горбачёв пытались балансировать между разными силами и в результате настроили всех против себя. Даже роль их жён в чём-то схожа. Как писали о супруге Столыпина, «её чрезмерное честолюбие, высокомерие и сухость при огромном влиянии на мужа очень быстро превратили скромного «губернатора» в государственного сноба». Разница, правда, в том, что Столыпин погиб до того, как страна почувствовала сполна эффект его правления. И поэтому за всё, что он сделал или, точнее, не сделал, расплачиваться пришлось другим.

Про Столыпина любят говорить, что ему не хватило времени. Но для государственного деятеля главное – соразмерять цели и возможности, рассчитывать силы, свои и страны. Никакие реформы не могут быть хороши, если в существующих условиях их невозможно провести в жизнь. А политика столыпинских преобразований заставляла вспомнить известный анекдот про Ходжу Насреддина, пообещавшего падишаху за большую награду в течение 20 лет научить ишака читать. Когда его спросили, как он думает это сделать, Насреддин ответил: «Пока придёт время отчитываться, кто-то обязательно умрёт – или я, или ишак, или падишах». Столыпин говорил, что ему требуется 20 лет покоя, чтобы изменить Россию, и вёл себя так, будто эти 20 лет покоя у России есть. За результат ему отвечать не пришлось – за 20 лет погибли и он, и вручивший ему страну император, и Россия.

Первая мировая началась через три года после выстрела Богрова, революция свершилась через шесть. Виноватыми в происходящем оказались другие, а Столыпину смерть словно вернула «сияние почти детской и политической чистоты». Однако к краху Российской империи вела столыпинская пятилетка: если в то время был шанс исправить ситуацию, им не воспользовались. Решение вопросов, от которых зависят судьбы страны, участь десятков миллионов людей доверили человеку, убеждённому, что вопросы эти «нельзя разрешить».