Мы вспоминаем свои коммуналки

Квартирный вопрос никогда до конца не был решен в Советском Союзе. Поколение за поколением росло в коммунальных квартирах. В хоромах бывших буржуев, уплотненных в гигантские коммуналки, или в изначально построенных на две-три семьи. Отдельная квартира — маленькая, с низкими потолками, с отличной слышимостью оправления физиологических функций соседей, часто расположенная на далекой окраине посреди гигантского пустыря — казалась верхом счастья. И тем не менее в коммуналках детям было интересно, и вспоминаются они трогательно

Я родилась в Ленинграде, на Петроградской стороне (на Кировском проспекте), в огромной коммунальной квартире (на пике ее формы в ней проживало 42 (!) человека). Ванны и душа в ней не было, мы ходили в баню неподалеку. Туалет был — одна штука. Под потолком в нем почему-то всегда клубился светящийся туман. Я думала, что там живет такой специальный призрак, и звала его «Унитазником».

У нас была очень большая комната —  36 метров, с высокими (4,5 метра) лепными потолками и двумя большими окнами. Подоконники были низкие и такие широкие, что мы могли прогуливаться по ним вдвоем с подружкой-соседкой (нам так и говорили: не путайтесь под ногами, пойдите на подоконник погуляйте!). Еще при комнате была большая темная кладовка (тоже принадлежавшая нашей семье).

Иногда в квартире возникали могучие, не очень понятные нам, детям, потасовки — с воплями, оскорблениями, швырянием кастрюль, метанием тапок и костылей (в квартире было как минимум трое инвалидов-опорников). Мы рассматривали потасовки как развлечение (теперь я подозреваю, что взрослые насельники рассматривали их точно так же) и бегали на них «визжать». Потом все расходились по комнатам, пили, чтобы успокоиться, водку, коньяк, валидол и валерьянку и обменивались впечатлениями.

***

Мой дедушка был инвалидом войны 1 группы. Нам дали на пятерых двухкомнатную квартиру (по площади чуть превышающую нашу комнату в коммуналке), и мы в нее переехали. Сначала я очень скучала по нашей старой квартире и ее людям. Но осенью пошла в школу на новом месте, у меня появились новые впечатления, и я как-то смирилась…

 

***

Родился и вырос в 1-м Щиповском переулке, д. 11/13, 3-й подъезд, 4-й этаж. Жили в коммунальной квартире из трех комнат с общей кухней и уборной. Кухня с чугунной раковиной и краном холодной воды на три семьи. И единственной частной собственностью были туалетные доски, висевшие на стенах общей уборной вокруг унитаза, на гвоздях — у каждой семьи своя.

Недавно я спросил у мамы, кто и когда нарезал газетные квадратики — «Правда», «Известия», «Вечерняя Москва», «Советский спорт», аккуратно наколотые на гвоздик на уровне глаз сидящего. Выяснилось следующее: чаще всего она с помощью моих маленьких братьев-двойняшек. Они аккуратно складывали газеты, как мама их учила, а она резала ножом для писем — сувенир, привезенный дедом из-за границы.

Наша комната была 15 квадратных метров, самая маленькая из трех, но я и родители там уживались, до тех пор пока не родились братья-двойняшки. В комнате за нашей стенкой жила семья: мать-прачка, отец-алкоголик и сын, мальчишка много младше меня, так что мы с ним не дружили. В третьей комнате жил мамин отец: будучи коммунистом и борцом за правое дело с юных лет, он имел свою собственную комнату, как лицо привилегированное.

Прачка работала на дому, стирала чужое белье в нашей общей кухне, в большой кастрюле, которую ставила на плиту кипятить. Когда она стирала, помню, по всей квартире стоял смрад грязного белья и хозяйственного мыла. Муж-алкоголик большей частью отсутствовал, но когда появлялся дома, то за стеной было слышно, как они скандалят. Она после его визитов всегда плакала, не потому, что он ее бил, а потому, что, как правило, крал ею спрятанные деньги, а иногда забирал еду, чтоб продать и на выручку купить водки.

Зато во дворе рядом с железными качелями и песочницей было бомбоубежище, в которое мы, дети, всегда лазили играть в прятки, в доктора, а с возрастом и в карты. В бомбоубежище тоже всегда воняло, но это было не важно: саспенс приключений в подземелье компенсировал все неудобства.

 

***

Я родился в одном из кирпичных восьмиэтажных розовых домов во дворе за ВХУТЕМАСом. Тогда наша улица называлась ул. Кирова. В нашем дворе родился Пастернак, но их дома уже при мне не существовало, и поэтому, наверное, его поэтический дар мне не передался.

В этих домах жило множество знаменитых и умных людей. Например, вдова Аркадия Гайдара, к которой в гости приезжал ее внук Егор. Наши дома и двор много фотографировал Родченко. Но во дворе была обычная по тем временам шпана, которая играла в расшибалку за домом.

Дома когда-то были самыми высокими в Москве, когда их построили незадолго до Первой мировой войны. Квартиры были по дореволюционным понятиям скромными, для интеллигенции. Наша состояла из двух спален, большой и маленькой, столовой и гостиной. Но скромность квартиры не помешала заселению и уплотнению. Когда я родился, мы с мамой и папой жили в большой, 28 квадратных метров, гостиной, перегороженной занавесом. Гостиная была смежно-изолирована от бывшей столовой, где жили мои дед с бабкой. В большой спальне жила семья из четырех человек, а в маленькой — Нюрка Жукова с сыном от первого брака Сашкой и сыном просто так Димкой. Ее муж, Сашкин отец, погиб на фронте.

Еще в кладовке без окон жила ничья бабушка по имени тетя Мотя. У нее было окно под потолком, в кухню.

У Нюрки был бойфренд дядя Саша, который навещал ее в рабочее время. Он был Квазимодо — маленький, квадратный, как Самоделкин, и весь как бы сначала расчлененный, а затем опять сшитый, но кое-как. Голова на одном плече, руки-ноги разной длины, а на спине горб. Он называл меня «профессор кислых щей». Родители мне с ним дружить не разрешали, да я и сам не стремился.

Дядя Саша был приходящим, а Нюркин сын Сашка иногда женился. И приводил молодую жену, всякий раз новую, к ним в комнату. Комнатенка была маленькой, брату Димке было уже лет 10-12, и как они там управлялись, мне неведомо. Но долго жены не задерживались.

У меня еще была няня Полина. Она жила у нас и спала на антресолях в общем коридоре. Мои детские воспоминания: Полина сидит в салатовых байковых трусах на антресолях, на груди на красном шнурке серебряный крестик. Она зевает и крестит рот. Не знаю, оставляли ли ей на ночь стремянку. Подвыпив, Сашка мог ночью об нее стукаться, если в потемках шел по нужде. А с другой стороны, а если пожар?

 

***

Я все детство провел в коммунальной квартире. И это было прекрасно. Мы жили в так называемом «генеральском доме» рядом с метро Акадмическая. Наша семья жила в одной комнате – но у меня был свой угол, отгороженный занавеской. Помимо нашей семьи были еще две – одна еврейская и одна совершенно изумительная русская семья. Глава этой семьи был токарем высшего разряда. Он выпивал только один день в неделю, но крепко. Каждую пятницу он приходил домой пьяный и падал на левый бок. Что было крайне важно, потому что в правом кармане его брюк лежал бутерброд с черной икрой, который он приносил для маленького меня из каких-то шикарных мест, где выпивали и закусывали токари высшего разряда. Никогда у нас не было ни склок, ни ругани. Мы жили очень весело и мирно, очень дружили. Родители уходили гулять, и меня нянчили по очереди наши соседи. Там я прожил до семи лет, а когда мы разъехались, то еще лет 15 ходили друг к другу в гости, но потом постепенно эта дружба сошла на нет.