Потустороннее в посюстороннем

Бабушкины ножницы

Рассказ. Жестокий.

- Будь проклят твой отец!

Маленькое сердечко разрывается от боли между любовью и ненавистью. Эти два человека отец и мать – главное, что есть на свете, почему-то терпеть не могут друг друга. Но по-разному: папа маме говорил, что любит, а когда ее не было дома – материл шепотом, когда лез в шкатулку, куда она кладет деньги… А мама проклинает его все время. Даже теперь, когда прошло два года, как мы от него уехали.

- Где ножницы? Ты точно такой же, как твой отец: вечно, где что-то делаешь – там все и бросаешь!

Я потом готова была отгрызть зубами эти руки, что хлестали по маленькой круглой попе сына, когда проходила ярость затмевавшая любовь. Помню, когда он только родился, мне приснился сон. Во дворе дома, что построили дедушка с бабушкой, на нижней перекладине лестницы, по которой мне запрещали лазить на крышу, сидит бабушка. Рядом стоит дед. Я подвожу к ним своего светлого сына. Бабушка кладет руку ему на головку и каким-то механическим голосом благословляет: “Хороший мальчик”. Их тогда уже давно не было на этом свете. А мужа я встретила ровно через месяц после того, как машина сбила деду… Деда, а деда, научи меня шить кукле платья, свистеть, рисовать, петь… – всему он научил меня, кроме способности радоваться жизни. Это был только его талант. С этим “легкомыслием” бабушка боролась всю жизнь. Бабушка была абсолютно правильным человеком.

Бабушка “помогала” мне и с того света. Много лет помню еще один “не просто” сон. В просторном городе моих снов, где большие площади и дома, входы в которые как лазы в стенах. Я иду через площадь к какой-то стеле в виде ворот. Тепло и солнечно. Около серых гладких плит монумента простым домашним веником сметает мелкую пыль моя бабушка. Молодая, в возрасте 40-45 лет, тех лет, когда я родилась. Она, молча, поднимает на меня глаза и явно испуганно отшатывается, увидев мой круглящийся шестимесячной беременностью живот…

В роддоме. На лестнице между вторым этажом, где рожают детей и первым, где “скоблят” в абортарии, когда меня спросили какой срок, и я плохо соображая от приступов боли, сказала: “Шесть…”. Меня не повели наверх. Я до последнего момента твердила: “Он живой. Пусть живет”. Родив того, кого мне даже не показали, теряя сознание во время последующей обязательной чистки, я видела бабушкино испуганное лицо из моего сна.

Из всего, что осталось от бабушки, мы с мамой больше всего почему-то ценили ее ножницы. Фигурные, как все вещи начала прошлого века, из превосходной стали, они исправно резали все от папиросной бумаги до парусины, причем кончики так плотно сходились, что ими же можно было делать маникюр. Мама рассказывала, что в войну, когда дедушка сидел в лагере контрреволюционеров, у них не осталось ни скатертей, ни простыней, была только белая бумага.

- Будь проклят длинный язык вашего отца! Так бы и отрезала его этими самыми ножницами! Из-за него его посадили, как врага народа, а враг - язык! - сказала как-то в сердцах бабушка, вырезывая красивыми уголочками “скатерть” из бумаги. Не было ни простыней, ни просто тряпок... 

Белый-белый ватман даже не пачкался, когда бабушка на него выкладывала три маленьких кусочка серого хлеба. Ни нож, ни ножницы не были нужны, чтобы разделить третий кусочек между моими мамой и дядей. Бабушка, уверяя, что уже поела на работе, аккуратно разделяла его просто ниткой. Почти без крошек. Хотя на белой “скатерти” и их было легко собрать. Сквозь восемь лет переездов и эвакуаций проехали эти ножницы, чтобы достаться через 30 лет мне, по слову бабушки: “Ножницы ты, Алешик, возьми, на память”.

Память вещей.

Или карма рода? Именно эти ножницы он и пропил в тот день, когда я унесла все деньги с собой на работу. Мне надоело недосчитываться сначала пятерок, а потом и сотен. 

- Где бабушкины ножницы?! – тупо твердила я, перебирая эпитеты мужского рода, а он явно врал, что не видел.     

Когда руки мужа сдавили мне горло, я поняла, что человека довольно легко задушить, если пережаты сонные артерии - все становится безразлично, и твои руки перестают царапать и отпихивать убийцу… Но в моей голове холодно начали отсчитываться шаги до кухонного стола, где лежит хороший длинный нож: "Эх, ножницы бы бабушкины в эти два пустых голубых глаза…"

Видимо он прочел эту мысль по моим сузившимся в щелки, и невольно глянувшим на кухонный стол, глазам. Его зрачки расширились. Он резко разжал пальцы и, молча, выбежал из квартиры.

Мама, люто ненавидевшая зятя, кое-как узнав по телефону мой хриплый вялый голос, торжествовала. Мой отъезд был похож на эвакуацию при пожаре или чуме: в одночасье все узлы были связаны и упиханы в машину, пока сбежавший, испугавшись самого себя, ОН не вернулся домой…

- Мама, мы уже два года с папой не живем, а ты его все еще так ненавидишь…- горький упрек сына, и укоризненный взгляд его голубых глубоких глаз остудили черное пламя ярости.

А ведь он прав. Почему я так ненавижу мужа и моего отца, который ушел от забеременевшей мамы, даже сына - десятилетнего безвинного мальчика. И завелась-то из-за чего? Из-за ножниц. Ну, мои, ну, взял, ну не положил на место. Так ведь какая клокочущая злоба меня обуяла. Вспомнились любимые бабушкины ножницы, которые захамил его отец… Бабушкины ножницы!!!

- Мой мальчик, постарайся меня понять. Похоже, что в моем роду женщины ненавидят мужчин, а в роду твоего папы – наоборот. Мы с тобой на сегодня самые крайние, если мы не сможем стать добрее наших бабушек и дедушек – у меня может не быть внуков, а у тебя детей. И внуков тоже. И внучек.

Лучший ритуал – молчание и та молитва, что идет от сердца, а не из ума. У нее мало слов. Это не слова. Это живительные счастливые слезы раскаяния. Покаяния.

На утро, как и собирались, мы поехали с детьми в горы. День выдался самый, что ни на есть лучший для начала апреля. Подснежники. Ирисы. Купавки. Цветущий миндаль. Наше на удивленье мирное путешествие через небольшой горный кряж подошло к концу. Дети ни разу не дали повода повысить голос, или я “была не в голосе” в тот день?.. Передохнули последний раз в фисташковой роще, причем малыши разделись до трусов и бегали под кустами босиком, а я дремала под первую весеннюю песню пчел. Мы вышли к стоянке маршруток. На обочине, на беленьких бумажных листочках были разложены полезные в хозяйстве “железячки”, которыми обычно промышляют мужички.

- Дама, купите ножнички! Старинные ножнички. Им сносу нет. Сталь-то, такой нынче не делают! А режут все – и бумагу и брезент.

Это были они. Бабушкины ножницы. Они вернулись в семью.

                                   Май 2003