Стратегия вымирания: нынешняя правящая элита уничтожает интеллектуальный потенциал России

В то время как молодёжь получает дипломы, узкая группа денежно-финансовой элиты убивает в экономике последние рабочие места, где эти знания могли бы пригодиться. Кто извлекает выгоду из этого системного разрыва — и зачем России целенаправленно уничтожается её интеллектуальный потенциал?

Российский рынок труда преподносит уникальный парадокс: при рекордно низкой безработице в 2,1% спрос на самых квалифицированных и критически важных для модернизации специалистов — инженеров, IT-специалистов, ученых (STEM-профессии) — за год рухнул на 23,8%. В регионах-лидерах Ассоциации инновационных регионов, которые должны были стать локомотивами роста, падение еще глубже — 24,4%.

Это не циклическое колебание. Это — симптом. Симптом того, что реальный сектор экономики, задыхающийся от дорогих кредитов и отсутствия длинных денег, сворачивает инвестиции в развитие.

Пока молодёжь десятилетиями сидит за партами, зубрит формулы и пишет дипломы по направлениям, объявленным «стратегическими», реальная экономика делает всё, чтобы эти знания никогда не пригодились.

Промышленное производство в гражданском секторе сократилось на 5,4% за восемь месяцев 2025 года. Грузооборот падает. Выручка — не растёт. А рентабельность большинства отраслей ниже ставки по ОФЗ. То есть — выгоднее не производить, а вкладывать в государственные бумаги и жить на ренте.

Именно поэтому бизнес массово отказывается от найма высококвалифицированных кадров. Не потому что «не хватает денег», а потому что не хватает смысла — нет проектов, нет заказов, нет будущего. А без будущего инженер становится обузой. Учёный — роскошью. Программист — излишеством.

Но образовательная машина продолжает работать. В 2024 году на STEM-направления вузы зачислили 457 тысяч человек — на 28% больше, чем в 2020-м. При этом доля бюджетных мест в системе высшего образования сократилась с 47,5% до 42,5%, а средний балл на бюджет неуклонно растёт.

Получается: страна готовит умных — но только для богатых, а остальным предлагает либо брать кредиты на обучение, либо оставаться за бортом.

А потом — за борт выбрасывает и тех, и других.

В Дагестане на одну STEM-вакансию претендуют 12,2 выпускника. В Ингушетии — 38. В Чечне — 45,3. Это не цифры. Это приговор. В этих регионах нет ни наукоёмких предприятий, ни исследовательских центров, ни даже базовой промышленности. Но вузы там продолжают штамповать «инженеров будущего» — для чего? Чтобы молодёжь не роптала? Чтобы не уезжала? Или просто чтобы заполнять отчётность?

Москва, Санкт-Петербург, Томск, Новосибирск, Татарстан — вот настоящие магниты. Именно в этих пяти регионах выпускается 39% всех STEM-специалистов России. И именно туда стекается остаток интеллектуального капитала. Остальная страна — поле сбора и утилизации.

А на другой стороне — обширная «инновационная периферия». В республиках Северного Кавказа, Тыве, Ингушетии спрос на STEM-специалистов составляет менее 60% от среднего, а в Чечне и Ингушетии — и вовсе 13% и 7% соответственно.

Это не просто отставание. Это свидетельство того, что единое национальное технологическое пространство распадается. Молодому специалисту из этих регионов путь один — на запад, в те же столичные агломерации, что лишь усиливает центростремительные силы и вымывает остатки потенциала из донорских территорий.

Самый тревожный вывод доклада лежит в сфере образования. Пока реальная экономика отказывается от технологических специалистов, система образования упорно продолжает их готовить. Выпуск по STEM-направлениям растет.

Но здесь мы сталкиваемся с ключевым системным сбоем: отсутствует хоть какая-то связь между структурой подготовки кадров и реальными потребностями региональных экономик.

Доклад констатирует это с беспощадной четкостью: «Значимой зависимости между долей выпускников STEM-направлений в регионах и долей высоко- и среднетехнологичных отраслей в экономике не выявлено».

Проще говоря, вузы и колледжи работают в режиме автопилота, производя кадры для экономики, которой не существует. Они готовят инженеров для заводов, которые не запускают новые линии, и IT-специалистов для стартапов, которые не находят финансирования.

Результат — «интеллектуальный перегрев»: тысячи мотивированных выпускников выходят на рынок, не находя применения своим компетенциям в родных регионах. Это идеальная питательная среда для социальной фрустрации и окончательной «утечки мозгов».

Ответ бизнеса на этот вызов лишь усугубляет проблему. Вместо инвестиций в технологии, повышающие производительность, компании втянуты в «зарплатную гонку» за остающихся специалистов.

Затраты на персонал выросли на 21%, но, как отмечают аналитики, это становится «не по карману». Доля ФОТ в выручке растет, а производительность — нет. Это тупиковая стратегия, ведущая к инфляции издержек и дальнейшему снижению конкурентоспособности.

Доля вакансий с удалённой занятостью выросла с 8,0% до 11,6%. Это не «цифровой прогресс» — это отказ от создания локальных инновационных экосистем. Специалист работает «в никуда», без социальных гарантий, легко заменяемый. Это не гибкость — это новая форма эксплуатации.

Сложившаяся ситуация — не следствие неких непреодолимых сил. Это результат системного выбора в пользу модели экономики, основанной на ренте и стагнации, а не на инновациях и диверсификации.

Финансовая политика делает кредиты для реальных проектов недоступными, выталкивая капитал в спекулятивные гособязательства.

Региональная политика допускает углубляющийся разрыв между технологическими «полюсами» и «пустынями».

Образовательная политика существует в отрыве от стратегических экономических задач.

Россия не «отстала» технологически. Она последовательно, под руководством «узкой группы элиты, захватившей рычаги денежно-финансовой политики», отказывается от собственного технологического будущего. Доклад АИРР — это не диагноз, а подробный каталожный список симптомов этой стратегической капитуляции.