Александр Росляков. Прощай, публицистика, учившая бить интеллектом, а не в морду!

На моем сайте «Публицист», запрещенном запрещенной в Конституции РФ цензурой, было четверо самых бойких авторов: Ехидный Douglas, Анатолий Несмиян (Эль Мюрид), Алексей Рощин и Александр Русин. Отличались они от прочих сочным стилем и так и бившей из них веры в их отчаянную критику окружающего, которая в конечном счете к лучшему нас всех и приведет... Но и пары лет с запрета моего сайта не прошло, как и всех их не стало в поле нашего зажатого донельзя Рунета.

Ехидный Douglas не боялся ничего, поскольку жил в США – кроме почему-то собственного имени. И мне то и дело приходилось выкидывать из его статей недопустимые «исковые» оскорбления персон, за кои меня можно было заштрафовать как хозяина ресурса. Но его статьи, читавшиеся самой большой аудиторией, интересны были их проникновением в самые глубины порочной человеческой и властной сути. После кончины моего сайта и он сгинул без следа, больше я его в сети не встречал, что стало с ним, не знаю.

Несмиян был известным автором, публиковался и еще во многих местах, но после моего закрытия, когда крепко прижали и других – осел в Telegram. Там нажил себе немалую аудитория, правда, из-за формата этой сети ему пришлось сильно ужаться, перейдя из публицистики в эдакий экспресс-анализ всяких политических и экономических новостей. Но он при этом не утратил остроты взгляда и языка, сделав своим лейтмотивом мысль, что поехавшую под деспотический откос страну не остановят уже никакие доводы и ямы на таком пути. Цель деспота – сам деспотизм, повальных запретов – сам запрет, и это может кончиться лишь неминуемым распадом.

С чем спорить было трудно – я бы только упрекнул его в излишней абсолютизации власти с отрывом ее от народа, во многом и делающим своим неподъемным коленопреклонением ее такой как есть... Накрыла же его именно та запретная волна, о коей он все время и писал. Сперва ему присвоили звание экстремиста и террориста, что при нашей сложной системе подавления всяких недопустимо мыслящих еще не больно затыкает рот. Но затем зачислили и в иноагенты – что уже заставило под страхом грозящей следом уголовки свернуть свой популярный tg-канал и уйти в какое-то подполье с самым мизером читателей.

Дольше всех из названной четверки на виду держался Рощин, который как раз и копал, не в пример Несмияну, в самые толщи народные и видел корень наших бед в так и не изжитом «совке», все козыряя этим дурным, на мой взгляд, словом. Но был при том и языкаст, и наблюдателен, и обширен кругозором, умея сопрягать явления высокой культуры с низовым клоповьим мороком и всей политикой в одно. И я дивился все, как этот бузотер держался на вершине Живого Журнала, не сдернутый оттуда в те же иноагенты за его явные мыслепреступления. Только в итоге и его музыка недолго проиграла. Совсем недавно он умер в свои 59 невесть от чего прямо за компьютером, в полной нищете и одиночестве. Просто какой-то рок!

Но печальней всех, на мой взгляд, судьба Русина, совсем еще молодого, но щедро одаренного горемыки. Я уже как-то писал о нем, повторю кратко. Он имел главное для публициста: хватку и свой стиль, путем чего обнажал затертую в обиходе суть вещей. Жил в своем Новосибирске крайне скудно, ибо его плюс стал ныне в минус: служенье в хлебных сборищах не терпит выхода из их набитой колеи. Я даже приплачивал ему какие-то гроши – и когда мой сайт рухнул, написал ему: «В СССР ты был бы знатным публицистом, печатался в ЛГ, пользуясь той же славой, что Щекочихин или Ваксберг. А ныне пригодился только мне, зажатому со всех сторон – и то, как видишь, ненадолго… И никакого просвета впереди я не вижу. Обидно за все, чему я отдал жизнь, обидно за тебя…»

Ему стало уже негде заработать своим пером, и он литературно умер. Но затем вдруг воскрес – в самом неожиданном для меня амплуа бесстыжего придворного хориста. В результате – эдакое коробящее ощущение, словно чистый детский голос затянул блатную неприличку или чистоглазая красавица в рекламе задушевно призывает брать микрокредиты... Мне было лишь безумно жаль беднягу, согбенного самой жизнью к такому выбору... А через несколько месяцев еще он снова канул – и уже вконец. Может, не вынесла душа такой себе измены, запил насмерть; может, загребли туда, куда сам звал других щедрой копейки ради...

То есть за самый небольшой обрывок времени не стало всей четверки почитавшихся мной за лучших публицистов нашего времени – увы, похоже, и последних. К ним я бы еще отчасти приписал и члена Совета при президенте по правам человека Еву Меркачеву, пишущую на тему криминала столь же честно, сколь и осторожно, «без публицистики», чтобы не ухнуть в ту же пропасть. Другие, может, и есть, но я не знаю их. Если при «совке» подобные названной мной четверке вовсю сияли в «Литгазете» с «Комсомолкой», то сегодня они забиты по таким углам, что шиш узришь. Отчего как-то ужасно зябко и беспросветно на душе. И не только в плане фразы маршала Нея в битве при Ватерлоо: «Смерть подбирается к нам».

Пускай даже вся разгулявшаяся под конец Союза публицистика с примазавшейся к ней либерал-демократической конъюнктурщиной, кокнув Союз, не породили ничего путного на смену. Но есть вещи капитальной ценности – как мозги и сердце человека, культура, музыка, литература, куда входит и публицистика, площадка для разгона социального и политического, критики, надежды, спора. И как возможно горе от ума, не означающее, что мозги надо сушить, как весла, без которых никуда не приплывешь – так и свобода слова может привести при непривычке сроду к ней ко всякой пагубе.

Но человек со свернутыми в трубочку мозгами, которые и призвана развернуть публицистика – не вырвется из гробящих его потемок, где царят животная ненависть ко всем мыслящим инако с охотой их сажать и убивать. Публицистика, которую сегодня затыкают как какой-то ненавистный власти фонтан – это заряд бить интеллектом, а не кулаком или прикладом по башке...

Ну а я как-то еще царапаюсь, придавленный не до самого конца...