Шестов не философ

ШЕСТОВ – НЕ ФИЛОСОФ

Часть I

Борис Ихлов

Название такое потому, что нынче мода на лозунги. Один поклонник троцкиста-социалиста Кагарлицкого пишет мне: «Я ленинец, осуждаю Иванова-шовиниста». Т.е. он записал себя в ленинцы и на этом основании решил, что имеет право без всяких доказательств кого-то осуждать.

Однако ж легко нынче быть социалистом. И делать-то ничего не надо: скажи где-нибудь что-нибудь социалистическое – и ты уже левый. И властям безопасно, никто тебя за это не арестует! Кукарекай себе на здоровье. Таким макаром в социалисты попали буржуазные Миттеран, Олланд, Берни Сандерс, а Трамп аналогично записал в коммунистки одного из лидеров буржуазной Демократической партии Камалу Харрис. Но ведь и раньше было то же. Стоило человеку сказать: «Я против законов природы!» И его сразу же приписывали к какой-нибудь философской школе. Вот именно так приписали и Шестова.

Истоки

«Философствующий антифилософ, фидеист вне конфессий, беспочвенный странник — таков Лев Шестов, одинокий мыслитель, один из первых вестников XX века», - так высокопарно определяют Шестова.
 Можно говорить о всех, кто повлиял на мировоззрение Шестова: Ницше, Кьеркегор, Достоевский, Гуссерль, Бердяев, Хайдеггер, Клод Леви-Стросс.

Но беда в том, что у Достоевского нет оформленной философии. В феноменологии Гуссерля тоже нет философии, там есть только набор утверждений и набор терминов, которые не являются понятиями, поэтому с ними в принципе невозможно работать. Так, фундаментальным свойством сознания является интенциональность: свойство его актов быть «сознанием».

Представьте: основное свойство шахмат – состоять из шахматных фигур. Это и есть философия?

А что за акты сознания? А, это позитивистские элементы сознания.

И никакой нейрофизиологии, никаких речевых паттернов, ничегошеньки – одно сплошное словоблудие.

Основополагающее различение реального и интенционального содержания сознания – различение ноэзиса и ноэмы. Ноэзис — акт направленности на предмет, придания смысла предмету; ноэма — сам этот смысл, указывающий на трансцендентное по отношению к акту бытие (предмет, реальный или идеальный). Говорить же о бытии (о трансцендентном) помимо его явленности в сознании (ноэме) абсурдно. Таким образом. за ширмой терминов – стандартный субъективный идеализм, перемешанный с позитивизмом. Напомню также, что согласно позитивизму только то, что осознано, может быть признано существующим. Т.е. феноменология = позитивизму, как бы Гуссерль ему ни возражал.

У Бердяева, который шел от марксизма, тоже нет системного изложения взглядов. Его называют автором концепции философии свободы, но его свобода - антитеза необходимости, так что здесь он явно не автор.

У Бердяева свободный человек творчески преодолевает отчуждение – но творческий человек не бывает свободен, он зависим от общества. Еще Бердяев выдумал «учение» о первичной, несотворённой свободе, над которой не властен даже бог.  Но тут же утверждает, что именно христианство является религией свободы. Бердяев противопоставляет «свободу от» (свободу в негативном смысле) «свободе для». Такой свободы тем более не существует в природе. В социальных вопросах Бердяев - персоналист. То есть, полагал, что личность – первичная творческая реальность, а мир – проявлением творческой активности бога. Т.е. тот же субъективный идеализм, но с включением религии.

Бердяев верил в исключительность каждой личности и её силу. Науку он именовал «рабством духа у низших сфер бытия». От Маркса он принял критику капитализма, в частности, положение, что внутренняя жизнь каждого отдельного человека отчуждена от внешнего мира. Он видел глубокий конфликт, в котором находился современный ему человек с внешним миром и обществом, стремившимся подавить его внутреннюю духовную жизнь. Что, разумеется, не согласуется с утверждением о преодолении отчуждения в процессе творчества.

Отвергая внешний мир вне субъекта, все эти голубчики были обязаны отвечать на вопрос Канта: как же возможно познание? А вот как: путем трансцедентной апперцепции. Т.е. святым духом. Что это такое – философы не могут ответить, говорят – тайна.

Можно повторять вслед за современными историками философии, что Шестов – как Бердяев, и персоналист, и основатель экзистенциализма в  его религиозной модификации. Но.

Мировоззрение – еще не философия

Один из главных принципов экзистенциализма — свобода. Люди сами вершат свою судьбу. 

Экзистенциалисты отвергают моральные нормы поведения, считают, что они созданы искусственно. Общество — это конструкт, не имеет значения, к какой социальной группе относится человек. 

То есть, экзистенциализм возник как отрицание марксизма. Такова его задача.

Экзистенциализм (или, как говорит Нарочницкая, экзистенцианализм) – философия,  акцентирующее своё внимание на уникальности бытия человека. Поскольку уникальность неповторима, она не подвержена науке, ибо наука имеет дело исключительно с повторяющимися явлениями. Это возражение логике, диалектике, рационализму, науке мы находим у Кьеркегора, а также в философии жизни.

Следовательно, экзистенциализм пытается найти науку на то, что науке не подлежит. Вспомним, что Аристотель полагал, что человек может познавать только общее, но не единичное.

Отметим, что, отметая рациональность, экзистенциалисты выплескивают с водой и ребенка. Они игнорируют детерминированность личности человека законами физики, химии, биологии и социологии.

Во-вторых, Шестов не собирается ставить человека в критическую ситуацию, напр., перед лицом смерти, не пытает его страхом, как это делает экзистенциализм.

В-третьих, Шестов не говорит о трансцедентном познании. Он говорит  чем-о подобном «биологическому резонансу».

В-четвертых, Кьеркегор, критикуя логику, вполне логично возражал Гегелю, который игнорировал уникальность человека. Что же у Шестова? У Шестова нет ни нарратива, ни дискурса, никакого рассуждения, есть одни высказывания, ни на чем не основанные.

Краткая биография

Лев Исаакович Шестов (Иегуда Лейб Шварцман) родился 24.1.1866 в Киеве, в семье крупного фабриканта, васильковского второй гильдии купца Исаака Гершовича (Моисеевича) Шварцмана4) и его жены Анны (Аннеты) Григорьевны, урождённой Шрейбер. В городе Подоле «Товарищество мануфактур Исаак Шварцман» с трёхмиллионным оборотом перепродавало английскую материю. Фирма с 1884 года владела крупнейшим в городе магазином, с 1892 года — филиалом в Кременчуге. 

Лёва обучался на математическом факультете Московского университета, затем перевёлся на юридический факультет киевского университета, который окончил в 1889 году со званием кандидата права. Диссертация «О положении рабочего класса в России» была запрещена к печати и реквизирована Московским цензурным комитетом, в силу чего Шестов так и не стал доктором права. 

Несколько лет Шварцман жил в Киеве, где работал в фирме отца, одновременно интенсивно занимаясь литературой и философией. 

В 1920 году Лев Шестов с семьёй покинул Советскую Россию и в 1921 году обосновался во Франции, где и жил до своей смерти.

Поддерживал дружеские связи с Н. А. Бердяевым, С. Н. Булгаковым, Вяч. И. Ивановым, М. О. Гершензоном, Д. С. Мережковским, В. В. Розановым. 

В 1928 г . в Амстердаме Шестов познакомился с Э. Гуссерлем. Познакомившись, философы сразу же близко сошлись. Гуссерль познакомил его с М. Хайдеггером. 

Мода на антисоветчиков

В руках у меня небольшая книжица «Апофеоз беспочвенности», ЛГУ, 1990-1991. Плод перестройки. «Книги Шестова – как горные тропы, «только для не боящихся головокружения»», - восторженно характеризует в предисловии творчество философа некто Николай Иванов.

Всякая бездарь, если она век назад что-то буркнула против советской власти, вдруг оказывается прямо-таки божественной, прямо-таки в сонме мыслителей человечества. Мы увидим ниже, что даже тени головокружения нет, а есть одно лишь раздражение.

Шестов предваряет свой труд замечанием, что в Европе афористичная форма изложения обычна, а в России, увы нет. В то же время его книга как раз и составлена как собрание афоризмов.

Нет у меня никакой последовательности изложения. Есть свободная мысль! – похваляется Шестов.

Но его текст вовсе не является собранием афоризмов!

Зачем мировоззрение? – говорит Шестов. - Законченность – всегда догмат (С. 35-36).

«… незаконченные, беспорядочные, хаотические, не ведущие к заранее поставленной разумом цели, противоречивые, как сама жизнь, размышления – разве они не ближе нашей душе, нежели системы, хотя бы и великие системы, творцы которых не столько заботились о том, чтоб узнать действительность, сколько о том, чтоб „понять ее“?» - оправдывает Шестов бессистемность своей книги.

Но это одновременно и философское кредо, Шестов желает превратить весь мир из закономерного в случайный.

На самом деле опус Шестова – отнюдь не хаотичный. Через всю книгу Шестова красной связующей нитью проходит противопоставление науки и первого момента познания мира: восприятия, ощущения, переживания.

Мы же, однако, будем просто бессистемно следовать высказываниям Шестова.

Наука и мораль

«У Чехова, - пишет Шестов, - есть рассказ «Беда», который очень хорошо иллюстрирует, как трудно человеку освоиться с новой истиной, если она грозит прочности его положения. Купец Авдеев не верит, что он виноват, что он попал под суд, что его судят, что его даже осудили за беспорядки в общественном банке. Он все думает, что настоящее решение еще впереди… В мире ученых происходит нечто подобное. Они до того привыкли считать себя невинными и правыми, что решительно ни на одну минуту не допускают мысли, что попадут под суд, и когда до них доходят грозные голоса, призывающие к ответственности, они только недоверчиво пожимают плечами. «Все это пройдет», – думают они. Ну а когда, наконец, они убедятся, что беда действительно их постигла, они, верно, подобно Авдееву, станут оправдываться тем, что они и читать-то по писанному толком не умеют. А сейчас считаются почтенными, умными, опытными и всезнающими людьми».

То есть. Ученые люди – виновны. Открыл Венеру – преступник. Вывел формулу для объема шара – уголовник. Ученые аморальны? Ну, как создатели ядерной бомбы? Нет, мораль и наука идут вместе, утверждает Шестов. А бомбы при Шестове не было в помине.

Тогда как же? А вот: моральны, но виновны. Почему?? А Шестов знает.

«Когда Толстой или Достоевский начинали воевать с наукой, они всеми силами старались перенести спор на моральную почву. Наука права, права, об этом разговору быть не может, но она служит богатым, а не бедным, она развивает в людях дурные страсти. Даже Ницше не всегда имел достаточно смелости пред лицом современной науки, и его смущала занятая ею неприступная позиция.

С чего Шестов взял, что Толстой и Достоевский воевали с наукой??? Где, в каком месте? Но тут мы узнаем, к чем дело – оказывается, занятия математикой развивают дурные наклонности! А на трамваях, автомобилях, поездах и на пароходах ездят только богатые. И электричество бывает только у дворян и помещиков, а вовсе не промышленности… В своем ли уме Шестов?!

«… читатель поймет, какой смысл и какое великое значение имел поход Ницше против морали. Ницше высказал неожиданное суждение, что расплата производится фальшивой монетой, что мораль сама требует оправдания и, стало быть, не может отвечать за науку… он скорей инстинктом чуял, что с наукой до тех пор невозможно бороться, пока не будет свалена ее вечная и могучая союзница – мораль

Нравственность и наука – родные сестры, родившиеся от одного общего отца, именуемого законом, или нормою. Временами они могут враждовать меж собой и даже ненавидеть одна другую, как это часто бывает между родными, но рано или поздно кровь скажется, и они примирятся непременно. Мораль научна – наука моральна». 

Какая мораль в арифметике или в микробиологии, какая вина агронома или врача – Шестов так и не объяснит до конца книжки. Да и зачем, если ни логика. ни мировоззрение, никакая система не нужны вообще?! Городи любую чушь – и она сойдет за философию.

Да, совершенно верно: мораль в обществе – фальшива, она буржуазна, но Шестов отбрасывает контекст, вырывает из него фразу, после чего эта фраза начинает болтать ногами в воздухе…

Может, дело в религиозной морали? Ее отстаивает Шестов?

«Что такое твои отчаянья и муки, когда мучается Сущее, когда мимо Бога проходят, как мимо пустого места или как мимо застекленной уличной витрины».

Т.е. мораль у Шестова – это религия? Нет. Он отвергает любую мораль.

Кретинизмы Шестова

«Быть непоправимо несчастным – постыдно. Непоправимо несчастный человек лишается покровительства земных законов. Всякая связь между ним и обществом порывается навсегда. И так как рано или поздно каждый человек осужден быть непоправимо несчастным, то, стало быть, одиночество – это последнее слово философии» (С. 25). 

То есть, все безнадежно больные мановением Шестова тут же вылетели из больниц и квартир их родственников. И зачем освобождать Освенцим, если его узники лишились всех земных законов??

«Казнь Тропмана – лучшее произведение Тургенева».

Т.е. нет ни «Рудина», ни «Дыма», ни «Нови», ни «Нахлебника», ни «Аси», ни «Вешних вод», а есть скупая хроника казни, которую Шестов выдает за шедевр!

Обо всем на свете Шестов выносит свои суждения: об эмансипации, о русском духе, о славе, о справедливости, о силе воли, о старости, об эволюции, об астрологии и т.д., и т.п.

Читать Шестова невероятно тяжело, потому то в каждой строчке – фантастическая глупость.

В его книжульке масса высказываний, которые вполне могут составить библиотеку творчества душевнобольных. Ну, например.

«Колумбу не сиделось на месте…»

Да что ты говоришь? И зачем он в Америку попёрся – да просто на месте не сиделось…

«Горе тому, кто вздумал бы на земле осуществлять идеал справедливости…»

Т.е. бойтесь поднимать восстания, и не думайте о национально-освободительных революциях, нельзя бороться с расизмом, а уж защищать девушку от хулигана и вовсе подсудно!

«Мы думаем особенно напряженно в трудные минуты жизни, – пишем же лишь тогда, когда нам больше нечего делать».

«Так что писатель только в том случае может сообщить что-либо интересное или значительное, когда он воспроизводит прошлое. Когда нам нужно думать, нам, к сожалению, не до писания. Оттого-то все книги, в конце концов, являются только слабым откликом пережитого». Ну, разве Шестов – не дурак?

«Чистые мысли безупречны и безопасны». Чисты от чего? Их помыли, что ли, или постирали с порошком? Безопасные мысли – это понятно, и для кого конкретно безопасны – тоже. Ведь опасные мысли – это у революционеров. Но вот безупречные мысли – это мощно.

«Послушать Тургенева – и в самом деле подумаешь, что он добыл на Западе великую тайну, дававшую ему право бодро и спокойно держаться в тех случаях, когда другие люди приходят в отчаяние и теряют голову…» Откуда эту чушь выкопал Шестов?? Тургенева относят к западникам – но он никогда и нигде не уверял, что добыл в Европе великую тайну!

Тайна внутренней гармонии Пушкина – для Пушкина не был ничего безнадежно дурного…» Угу. «Самовластительный злодей…» и т.п. Шестов – это быдло…

«Граф Толстой проповедует неделание…» Шестов отождествляет недеяние Тлстого со стремлением к праздности. Но Гестов недопрыгнул даже до философии недеяния. Лао Цзы учил ничего не делать в критических ситуациях, сидеть тихо, когда надо говорить. Дескать, не мешай моменту разрешиться самому. Это не праздность! У Толстого – наоборот: это не бездействие, а отказ от совершения ненужного.

«Нравственные люди – самые мстительные люди, и свою нравственность они употребляют как лучшее и наиболее утонченное орудие мести. Они не удовлетворяются тем, что просто презирают и осуждают своих ближних, они хотят, чтоб их осуждение было всеобщим и обязательным, т. е. чтоб вместе с ними все люди восстали на осужденного ими, чтоб даже собственная совесть осужденного была на их стороне. Только тогда они чувствуют себя вполне удовлетворенными и успокаиваются».

Самые нравственные люди – то школьные учителя и врачи. Ох, и мстительные же!!! Такими же подлым были нравственные Твардовский, генерал Карбышев, Гастелло, Талалихин, Витя Коробков, Михаил Шолохов, академик Павлов, Слуцкий, Шаламов, Берггольц, Багрицкий, Бабель, генетик Вавилов, конструктор Королев, Юрий Гагарин, академики Келдыш, Зельдович, Колмогоров…

«Толстой говорит научным языком и сводит счеты с моралью, а не с богами и демонами».

Толстой не сводил счетов с мораль. Он сводит счеты с церковной фальшивой моралью. И кто согласится, что «Детство», «Война и мир», «Анна Каренина» или «Воскресенье» написаны научным языком?

«Литература трактует всегда труднейшие и важнейшие вопросы нашей жизни, и на этом основании литераторы считают себя самыми значительными людьми… «Писатель пописывает, читатель почитывает» – Щедрина очень обижало такое положение вещей. Он бы хотел, чтоб было иначе: чуть только писатель сказал слово – читатель сейчас же на стену».

Салтыков-Щедрин и не думал так думать, Шестов высосал это из пальца, как и то, что литераторы считают себя самыми значительными людьми. 

О Чехове Шестов пишет откровенную чушь собачью. Он пишет о Тургеневе, о Толстом, о Мюссе, о Берни, о Достоевском, о Лермонтове, о Пушкине, о Шекспире, об Анатоле Франсе, о Шиллере, о Писареве и пр. Но литературоведа из него, мягко говоря, не получилось. И мысли у него об их произведениях – какие-то кургузые, вывернутые, скучные, пустые.

«Если бы Достоевский или Лермонтов жили в такие времена, когда спроса на книги не существовало, их бы никто не заметил… То же о Гоголе, Толстом, Пушкине».

Стоит заметить, что во времена Гомера (8-7 в. до н.э.), Эсхила, Еврипида, Софокла, Гесиода, Овидия и пр. спроса на книги не было вообще. Вообще первые опыты создания книг - в 1041–1048 годах, Би Шэн (Китай). Иоганн Гутенберг – 1397 год. Первопечатник Иван Федоров – 1564 год.

«Пушкин и Лермонтов не боялись женщин и любили их… Один Вл. Соловьев не побоялся выступить с обличениями. Он и Пушкина, и Лермонтова привлекал к ответственности по поводу нарушения различных правил морали и даже утверждал, что это не он сам судит, что он только глашатай Судьбы. И Лермонтов, и Пушкин заслужили смерти своим легкомыслием».

Какие молодцы Дантес с Мартыновым! Правильно убили цвет русской поэзии. А надо бояться женщин! И не да бог их любить – великий грех.

К какой, простите, философской школе принадлежит Шестов? По-моему, к школе мракобесов.

«Душевная, как и телесная гигиена, годится только для здоровых людей – больным же, кроме вреда, она ничего не приносит». Угу. Во великий лекарь!

«Творцы великих идей относятся очень пренебрежительно к своим творениям и мало заботятся об их судьбе в мире». Шестов написал свой опус в 1905 году. К этому времени пренебрежительно к своим идеям и творениям только в России отнеслись: Менделеев, Столетов, Бутлеров, Попов, Мечников, Пирогов, Лодыгин, Яблочков, Славянов, Докучаев, Умов, Боткин, Жуковский, Мещерский, Склифософский… Может Шестов был пьян в дымину, когда писал свой «Апофеоз»?

Заблуждения Шестова

«Пушкин – ничтоже сумняшеся пишет Шестов, - утверждает, что поэт должен и может быть сам судьей своего произведения. «Ты им доволен ли, взыскательный художник? Доволен – так пускай толпа его бранит…» … как можно «доказать», что верховный суд принадлежит не самому поэту, а общественному мнению? Или утверждение Пушкина справедливо? Слова Пушкина нельзя принять, как общеобязательное суждение… по-видимому, Пушкин бывал доволен своими произведениями и не нуждался в санкции читателей… не думаю, что все поэты согласились бы повторить приведенный стих Пушкина. Я решительно отказываюсь себе представить, чтоб после окончания «Короля Лира» или «Гамлета» он мог сказать себе: «Я, строже всех оценивающий свой труд, доволен им»… что у него мог возникнуть вопрос о достоинствах «Гамлета» или «Короля Лира»… для Шекспира, писавшего «Гамлета», слово «довольный» потеряло вообще всякий смысл... Его собственные произведения, которыми вот уже триста лет зачитывается человечество, должны были ему казаться несовершенными, слабыми, жалкими… Он… вероятнее всего, удивлялся тому, что они имели успех. Может быть, и радовался: его слезы годятся хоть на то, чтоб развлекать или поучать людей. И в этом смысле, вероятно, для него суд толпы был дороже собственного суда. Он не мог не обвинить свое детище – слава Богу, что хоть люди его оправдали… потому, что не поняли или плохо поняли… Шекспир знал, что строгий суд отверг бы его произведения: в них так много страшных вопросов и ни одного удовлетворительного ответа… «Комедией ошибок», «Двенадцатой ночью», даже «Ричардом III» можно быть довольным – но после «Гамлета» человек может успокоиться только в гробу… Пушкин… чувствовал, как мало может быть доволен своими трудами поэт – но гордость мешала ему признаться в своей слабости, и он пытался утешить себя сознанием своего превосходства над толпой».

У меня вопрос к тебе, читатель: ты понимаешь, что Шестов – дурак?

1) Пушкин НЕ говорил, что народ не может судить стихи. Он только сказал, что сначала должен сам строго оценить свое произведение.

2) О какой толпе идет речь? О «черни светской»?

3) Почему это Пушкину или Шекспиру нельзя обрадоваться удачному творению?

4) С чего это Шестов взял, что Шекспир презирал свои комедии? Почему он не мог быть довольным «Гамлетом» - неужто так плохо написан? И весь мир – идиот, считает трагедии Шекспира шедеврами… Что курил Шестов?

Если Шестов решительно отказывается себе представить – это не значит, что мир тоже решительно отказывается. Нет, мир решительно НЕ отказывается!

«Свет открывает человеку красоту – но он же открывает и безобразие. Плесните кислотой в лицо красавице, и пропала ее красота, и нет в мире той силы, которая могла бы нас заставить с прежним восторгом глядеть на ее изуродованное лицо: я не знаю, преодолеет ли самая глубокая и искренняя любовь такую метаморфозу. Идеалисты, правда, говорят, что преодолеет, они спешат говорить, ибо боятся, что если между поставленным им вопросом и полученным ответом пройдет столько времени, сколько нужно, чтоб увидеть, то, пожалуй, выяснятся такие вещи, которые выяснению не подлежат. Оттого они так крепко держатся логики… Любовь вечна – следовательно, обезображенная женщина будет так же мила нам, как если бы с ней ничего не приключилось. Это, конечно, ложь… Сколько бы Шиллер ни воспевал вечную любовь – кислота окажется победительницей, и прекраснодушный юноша вынужден будет покинуть свою возлюбленную и признать себя обманщиком. Свет, который был для него источником жизни и надежд, разрушит и жизнь его, и надежды. К идеализму он не вернется, логику возненавидит, свет, который ему казался столь прекрасным – опротивеет ему. Он начнет искать тьмы, ибо тьма дает свободу, ибо во тьме царствует не логика, обязывающая к заключениям, а фантазия с ее произволом. Без света мы никогда бы не узнали, что кислота могла обезобразить красоту. Без света мы были бы победителями над действительностью. Никакая наука, ни одно искусство не может дать того, что приносит с собою тьма. Да скроется солнце, да здравствует тьма!»

Мда. Такие вот поползновения у нашего Шестова. А что, если плескануть царской водкой в личико Джульетте или Татьяне Лариной? Изольде или Грушеньке Светловой из «Братьев Карамазовых», Наташе Ростовой или Настасье Филипповне?

Вот бы мы посмотрели на всяких Тристанов с Онегиными, Ромео с Дмитриями Карамазовыми, Болконских с Мышкиными, вот бы мы вывели их на чистую воду!

Такие примеры любят латиноамериканцы, Онетти, Маркес, Кортасар, Борхес, Карпеньтер  и др.

Однако история великой Отечественной войны показывает, что в большинстве случаев вернувшиеся с войны инвалиды не были отвергнуты своими женами. С другой стороны, есть масса случаев, когда женщины оказываются изуродованными или инвалидами, а мужья их не бросают – даже когда их матери oтpeкаются от детей и требуют сдать жену в интернат и найти новую.

Шестов здесь рассуждает как обыватель. Но представьте: «Мать, постарела ты, лицо у тебя – будто кислотой брызнули. Так что адью!» Тьфу ты.

Продолжение следует