Экс-сотрудник ФСИН рассказал, что бунт в российской тюрьме можно организовать за 20 часов

Источник: Газета.Ру

Какой должна быть идеальная тюрьма в России, почему заключенные доносят друг на друга и как можно добиться признательных показаний с помощью бомжей? «Газете.ru» удалось вывести на откровенный разговор бывшего начальника одной из российских тюрем — «хозяина» на жаргоне сидельцев. В силу специфики профессии собеседник попросил об анонимности.

«В тюрьме своя субкультура, и ничего с этим не сделать».

Во ФСИН я попал по распределению после окончания академии МВД, лет мне было меньше, чем у зеков средний срок отсидки.

В первый же рабочий день понял, что настоящая тюрьма сильно отличается от того, как я ее себе представлял. Стандартное видение — люди в наколках, шансон, чифир, четки. А ~тут играет Radio Record с техно, транс музыкой, в бараке сидят абсолютно нормальные люди, по фене никто не разговаривает, смотрят мультики на телеканале «2×2»~. Начинал с должности оперативника, учиться всему приходилось на ходу.

По сути опер — это состояние души. Его главная задача — профилактика и предупреждение преступлений. Если в камере совершено преступление, то ты как опер — ноль, потому что должен знать обо всем, что происходит. При этом проверять нужно и контингент, и других сотрудников. Поэтому ~оперов никто не любит. Они как щуки в пруду — всех могут сожрать.~

У нас в учреждении стучать и взаимодействовать с операми было нормой. К нам как-то посадили «человека с портфелем» — того, кто отвечал за всех зеков в регионе, приближенного к блатным. Ни один порядочный арестант про него плохого не скажет. Он просидел у меня две недели, и могу сказать, что это был лучший козел — впруживал и своих, и чужих, и сотрудников. С него за стукачество никто не спрашивал, потому что схема открытая и простая.

~Самое страшное для заключенного — перевод.~ У тебя уже есть коллектив, с которым удобно сидеть, аура нормального быта, а через две минуты лафа может закончиться. Понимая это, люди начинают следить и за своим поведением, и за поведением соседа. Им проще заложить одного, чем ждать, когда из-за его косяка полетят все.

Сегодня все перевернули с ног на голову. Руководители пытаются не навязать свою политику зекам, а договариваться с ними. Я тебе коврик для молитвы, а ты ходишь на прогулку. Я тебе сигареты, а ты говоришь, что в учреждении порядок. ~Но торг в тюрьме неприемлем.~ Мы видели, к чему это привело в Ростове. В СИЗО № 1 начальник ничего не решал. Можно сказать, его изолятор был поделен на два лагеря. В одном сидели пленные, и там режим такой, что муха не пролетит, а во втором остальные заключенные, и туда сотрудники даже не заходили. Был положенец, он все и решал. Днем даже камеры на продоле были открыты — все ходили, пили чай, занимались своими делами. Такие учреждения — это нарывы на теле пенитенциарной системы.

Если сегодня в тюрьму придет человек, который хочет ее перевернуть, — он это сделает за 20 часов.

В тюрьме есть принцип — рожденный брать давать не может. ~Как бы это ни звучало, люди в погонах должны забирать. Они диктуют правила.~

Все как в песне «Вологодский конвой». Самым злым он считался не потому что там били, а потому что за нарушения наказывали имущественно. Приезжал рэкетир в новом адидасовском костюме, начинал выступать, младший инспектор подходил: «Снимай костюм, меняться будем».

У меня работал старый прапорщик, он мог сидеть на дежурстве с закрытыми глазами, но все знали, что лучше вести себя тихо, иначе он зайдет в камеру и заберет чайник. Можно сказать, что это нарушение прав, но в тюрьме своя субкультура, и ничего с этим не сделать.

~Показатель работы учреждения — то, как зеки называют начальника. Если «хозяин» — значит, колония порядочная~, потому что это больше, чем начальник — его слово закон. Сейчас таких не осталось. Есть руководители, начальники, топ-менеджеры.

«Видит противника — бросает автомат и идет резать».

~Все правила для тюремщиков написаны кровью, и нет ни одного пункта, который придуман просто так.~ Камеру, например, всегда открывают втроем. Один человек стоит у открытой двери, двое заходят и проводят режимные мероприятия. Если что-то случается, третий должен закрыть дверь, оставив там своих товарищей. Только после этого можно решать проблему. ~При пожаре в камере в кормушку просто кидают огнетушитель.~ Никто не открывает дверь со словами: «Выбегайте, парни». Эта система формировалась веками. Когда ее пытаются менять те, кто не имеет к ней никакого отношения, получается фигня.

Сейчас все говорят о гуманности и социализации мест лишения свободы. По-моему, на зоне должно быть не хорошо, а терпимо.

У меня в учреждении сидел дед, который по местам лишения свободы ходит с 80-х. Когда я спросил, как он тут держится, он сказал: «Да по кайфу. Кормите три раза, натерпилить (жалобу написать, — прим. “Газета.ru”) могу на кого угодно, спать даете».

Вообще ~80% тех, кто попал в тюрьму, — лентяи или полусинеболы (алкоголики — прим. «Газета.ru»), которые не нашли себя ни в школе, ни в ПТУ.~ Их государство тянуло, тянуло да не вытянуло. Крутил он гайки на заводе, потом что-то пошло не так, завод закрылся, стал красть металл с соседнего предприятия. В тюрьме ему прививку сделали, туберкулез вылечили, живет по режиму, кормежка, сон. Даже работа есть, получает свои 20 тысяч, и ему отлично. Да, он хочет на свободу, даже, может, планы какие-то строит. Но ~по факту, когда выходит, он никому не нужен.~ Пришел к работодателю устроиться сварщиком. Тот на него посмотрит: «Ну сомнительно, лучше мигрантов за полцены найму». И человек идет обратно в тюрьму. Какая тут социализация?

Освободившимися должно заниматься государство — бессмысленно вешать их адаптацию на пенитенциарную систему. ~Государство должно наблюдать за человеком, предоставить ему возможность найти работу.~ Формируйте какие-то госпредприятия, нанимайте туда бывших осужденных, раз их бизнес не хочет брать. Причем зекам не нужны миллионы — достаточно тысяч 20 отложить, тысяч 10 — на алименты, остальное — пропить и проесть.

Выдавать им деньги просто так не нужно, они их сразу потратят. Для примера, когда освобождаются ВИЧ-положительные заключенные, мы по закону должны выдать им препараты на месяц. Некоторые таблетки стоят 40−50 тысяч рублей. Многие их сразу в интернете выставляют и на выручку наркоту берут.

Поэтому главное в адаптации — занятость и контроль государства, а ~у нас все просто пускают на самотек. Особенно страшная игра идет с теми, кто ушел из тюрьмы на СВО.~ Мы просто пока не понимаем всех последствий. ~С одной стороны, круто, мы избавляемся от преступников. Но с другой стороны, можем наступить на грабли Афганистана.~

Я уже видел людей, которые «заезжают» второй раз. Им ничего не страшно, они вкусили кровь.

В одном учреждении был заключенный, который попал за решетку за то, что ночами людей резал. Подходил и бил ножом в спину. Когда он отправился в зону СВО, все выдохнули — городу спокойно будет. Но хрен там, вернулся. ~Люди, которые с ним воевали, говорили: «Он видит противника, бросает автомат и идет их резать ножом, ему нравится».~ Когда вернулся в город, полиция поговорила с ним: «Друг, нам не надо тут продолжения». Он заверил, что заключил новый контракт уже как освобожденный, недельку тут попьет и поедет обратно. Все сидели на стреме, но благо он тихим сапом уехал.

«Послезавтра ему снова в этот ад».

Тюрьму не зря называют срезом общества. Учреждения могут стоять хоть через дорогу, но будут совершенно разными, потому что там разные зеки, сотрудники и начальник. Полного соответствия приказам нет ни в одном. Я не говорю про избиения — поголовных избиений нет уже давно. У сотрудников есть видеорегистраторы, есть утренние и вечерние обходы, могут посмотреть видео из камер. Если речь идет про изолятор, то туда вообще адвокаты через день приезжают, заключенных на следственные действий забирают. Не отправят же его в суд с синяками? Но нарушения найти можно всегда, и проблема в том, что ~изменить тюрьму пытаются люди, которые ничего в этом не понимают~.

К нам как-то приехали члены ОНК, я отправил с ними своего зама. Сижу в кабинете, мне звонит дежурка: «У нас захват заложников». Сначала думаю, что за шутки, а потом смотрю по камерам, а там правозащитника зеки окружили. Оказалось, он нашел их еду, а на ней не проставлена дата. У нас же как в общепите, если отрезал кусок, нужно прилепить бумажку с датой, временем. Он видит, что ничего не подписано и кидает все в мусорку. Зек видит эту херню, это его еда, и идет на него с матом. В итоге мы всех развели и правозащитник начинает: «Мы сейчас пойдем купим продукты». Я ему объясняю, что нифига, как ты их пронесешь? Официально можно только через передачки, а у него лимит кончился. Вы же по закону все хотите делать.

Самое лучшее для начальника учреждения, когда к нему не лезут. Касается это и главного управления. Чем меньше они приезжают «помогать», тем лучше.

Например, у нас по нормам на 1000 зеков должно быть от 80 до 100 сотрудников.

Приезжает директор в колонию — туда из соседних учреждений экстренно набивают недостающих сотрудников.

Вернувшись в Москву, директор слышит, что по стране некомплект 30%. Директор у нас в тюрьме никогда не работал, он в шоке: «Как так, своими глазами видел, что их много. Решайте вопрос». Дальше в эту колонию звонят, говорят: «У вас и так много сотрудников, сокращайте, объединяйте посты, переведем людей в другие места». В итоге нагрузка выросла в два раза и люди стали бежать еще больше.

~В пенитенциарной системе большинство работает сутки через трое. Сюда приходят за графиком и быстрой пенсией~, год за полтора. Любой младший инспектор всегда халтурил — отработал в учреждении и пошел охранять парфюмерный или таксовать. А сейчас у них нагрузка такая, что в первый день после смены человек тупо отсыпается, а на второй понимает, что послезавтра ему снова в этот ад, и ни о какой подработке уже даже не думает.

Такая же фигня с бюджетом. До 2007 года все заработанные деньги оставались в бюджете учреждения. Ты мог кого-то премировать, покрасить стены, машину служебную починить, кабинеты сотрудников. Потом ~пришли бизнесмены и стали просто собирать деньги в Москву. Учреждения от этого получать больше, конечно, не стали. В столице же тоже сидят начальники, которых надо кормить.~

«Преступность организованная, а вы нет».

Ситуация дерьмовая еще и потому, что профессионалов мало и в других ведомствах. До определенного момента у нас каждый занимался своим делом — ФСБ смотрела на все сверху, менты работали на вольной поляне, тюремщики следили за теми, кто уже угодил за решетку. Никто друг другу не мешал.

~Сейчас пенитенциарная система стала главным инструментом получения признательных показаний.~

В какой-то момент у нас пошло очень много дел по педофилии. Сначала я думал, что мир сошел с ума, а потом понял, что не мир, а следствие.

У меня в камере сидел физрук, который якобы насиловал детей. На него смотришь — ну не похож на того, кто может это сделать. К нам приезжают, говорят: «Напрягитесь, у него эпизодов гора, мы знаем, но доказательств нет». А если их нет, нафига я буду человеку жизнь ломать? Надо как-то порядочно относиться, а не фейковые дела стряпать.

В мое учреждение могли приехать и попросить о чем-то, но помогать или нет — решал я. ~Если следователь все собрал, мы могли немного докрутить.~ Например, у меня сидел мошенник, кидал людей на микрозаймы, подводил к продаже квартир. Все на него указывало, но нужно было разговорить. ~Я просто посадил к нему двух бомжей. На следующий день он вышел и сказал, что готов про все рассказать~, только бы их убрал из его камеры.

Я потом не раз встречался с заключенными, которые у меня сидели. Никакого негатива не было, потому что все знали, что ничего лишнего на них не вешали. Сейчас это называется «неудобные начальники», а такое системе не нужно.

Один старый зек мне сказал: «Знаешь, почему у вас все так херово во ФСИН, а у нас — отлично? Потому что преступность организованная, а вы нет». Это реально так.