Князь Александр Голицын, сотоварищ графа Льва Толстого

Игорь ШУМЕЙКО

Эпизоды Истории князей Голицыных включали малоизвестные подробности Полтавской битвы и особенно — пленение остатков шведов у Переволочны. О фельдмаршалах Голицыных — здесь и здесь. 

Теперь очередь сюжету:

Голицыны, 1812 год и Лев Толстой

Голицыны — среди первых раненных на Бородинском поле и среди первых вошедших в Париж. Все судьбы, карьеры, военные эпизоды той эпохи хорошо и подробно описаны (чаще всего самими Голицынами-участниками) и счастливо сохранились до наших дней. Но… их биографии, карьеры слишком многообразны, часто теряешься: в какой раздел «энциклопедии» их заносить.

Князь Н.Б.Голицын

Николай Борисович Голицын, как раз первый вошедший в Париж, получив за это золотую шпагу, — еще и выдающийся музыкант своей эпохи, сотрудничавший с Глинкой, Даргомыжским и Бетховеном… а еще и лучший переводчик Пушкина на французский (по признанию самого Поэта). И без Владимира Сергеевича Голицына, который ранен — и тоже под Парижем, —награжден… и прочая, прочая… — глава «Пушкин» будет неполна — он автор романсов на его стихи, верный друг, не раз выручавший Александра Сергеевича…

Голицын В.С., генерал-майор, 1840-е гг.

Голицын Дмитрий Владимирович… штурмовавший Прагу с Суворовым, герой Бородина — так он ведь еще и 24 года губернаторствовал в Москве, возродив ее из пепла 1812 года. Более принадлежит разделу «Москва»… Есть опасение, что наши, лишь вкратце обрисованные герои, перемещаясь по столь многим и столь различным поприщам, смешают и спутают читателя вереницей имен-отчеств, но… и для раздела «Отечественная война 1812 года» — достанет Голицыных-героев.

Рисс, Франц Николаевич. Портрет князя Д.В.Голицына, 1835 г.

 Тарутинское сражение, или…

…поклон от князя Александра Голицына — графу Льву Толстому

 
Петер фон Гесс. Сражение при Тарутине 6 октября 1812 г. Эдмон Мартен, портрет А.Голицына

Автор «Записок о воине 1812 г.», ординарец главнокомандующего Кутузова князь Александр Борисович Голицын — из молодых героев «голицынской галереи 1812 года». На начало войны — ему 19 лет. Отец его — Борис Андреевич Голицын, генерал-лейтенант, в период Отечественной войны и заграничного похода 1813—1814 гг. командовал Владимирским ополчением. И другой его сын — князь Николай Борисович («первый в Париже, именная шпага, на золотом эфесе надпись «За храбрость»). Отец юношей-героев князь Борис Андреевич, также дошедший до Парижа, в историю 1812 года вошел как друг и родственник (по линии жены) князя Петра Ивановича Багратиона. Именно в поместье Бориса Андреевича — Симы, Владимирской губернии перевезли тяжелораненого героя.
Именно здесь князь Багратион, получив вдруг известие, что Москва все же сдана — в неистовом гневе вскочил с постели, сорвал повязки на своих ранах (что, возможно, и стало последним ударом для героя). Князь Багратион и был похоронен в Симах. И только много лет спустя, когда на Бородинском поле стал формироваться свой Пантеон — туда перевезли и перезахоронили прах Багратиона. Рассказ и поэму об этом напишет Николай Борисович, как и многие из своих произведений — на французском языке: своим долгом он полагал всемерную популяризацию в Европе наших поэтов и нашей истории.

Портрет П.Багратиона работы Джорджа Доу.
Военная галерея Зимнего Дворца, Эрмитаж. 

А мы возвращаемся — к брату Александру

В 11 лет князь Александр Борисович был записан в Коллегию иностранных дел. В 1807 г. он переходит на службу в лейб-гвардии Егерский полк с чином портупей-юнкера, в 1808 г. переводится эстандарт-юнкером в лейб-гвардии Конный полк и получает первый офицерский чин корнета. В составе гвардейского полка Голицын принял участие в Отечественной войне и заграничном походе. 23 августа 1812 года, по предписанию Кутузова начальнику штаба 1-й армии А.П. Ермолову, князь Александр Голицын в числе 14 офицеров был назначен бессменным ординарцем главнокомандующего и оставался в этой должности до конца 1812 года. После смерти Кутузова — Александр Голицын, уже поручик, — назначен адъютантом к брату императора Великому князю Константину Павловичу. В 1820 году полковник Голицын выходит в отставку «по домашним обстоятельствам». С 1826 года по 1830-й занимал должность саратовского гражданского губернатора. Был владимирским губернским предводителем дворянства. Умер 20 января 1865 г. в Петербурге. Близость молодого князя Александра Борисовича к Главному штабу Кутузова делает его «Записки…» необычайно важной, однако требующей и критического анализа работой. Обстоятельства их написания были следующие.

Известный историк 19 века А.И. Михайловский-Данилевский, начиная свой фундаментальный труд «Описание Отечественной войны 1812 г.», разослал запросы здравствовавшим на тот момент участникам войны. И в 1837 году князь Александр Голицын направил ему свои «Записки…», которые Михайловский-Данилевский использовал в своем труде в значительных объемах. Но и сами по себе голицынские «Записки…» стали, говоря по-современному — «бестселлером». Первый раз они были изданы в 1859 году М.И. Богдановичем на страницах «Военного журнала», и потом переиздавались пять раз, при этом только К.А. Военский к началу XX в. опубликовал их трижды. Одним из самых важных, поворотных пунктов Отечественной войны 1812 года было Тарутинское сражение. Первая наша победа после сдачи Москвы.

На обочине генеральной сюжетной линии

В «Войне и мире» Льва Толстого, если кто помнит, Тарутинский бой описан просто как гигантский хаос, путаница, смешение героизма рядовых участников и чуть ли не кретинизма штабных, полной беспомощности автора диспозиции — генерала Толя, низкого интриганства Беннигсена и т.д. Конечно, то уникальное отношение к войне, военной истории, которое мы называем «толстовским» (кровавый хаос, стихия, набор нелепиц и взаимных ошибок, иллюзорность управляющей роли полководцев, идиотизм штабных…), у Льва Николаевича выстраивалось в душе еще раньше — со времен его собственного участия в Крымской войне. Взять хотя бы его известную, ставшую «народно-солдатской» песню: «Как четвертого числа, нас нелегкая несла — горы отбирать». Уже там есть полный «толстовский набор»: «Собиралися в советы всё большие эполеты… Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, — а по ним ходить»…
Забавно. Часто твердя эти строки — «забывают» и автора: Льва Николаевича Толстого, почти всю жизнь презиравшего стихи. НО… как помним еще со школы, приступая к «Войне и миру», Лев Николаевич тщательно перечитал всех историков Войны 1812 года, и, конечно, прежде всего Михайловского-Данилевского… И теперь — маленькое, но вполне доказуемое открытие автора сего повествования: Тарутинское сражение, важнейший поворотный пункт войны, великий подвиг русской армии, и вместе с тем — апофеоз глупости, нелепиц и абсурда, попало в «Войну и мир» — прямо из «Записок о воине 1812 г.» князя Александра Борисовича Голицына. Прочитанных Толстым — как фрагмент в истории Михайловского-Данилевского, а возможно, и скорее всего, прочитанных и в первоисточнике — в одном из пяти их изданий.

Тарутинский бой

В своих записках Голицын, касаясь Тарутинского сражения, особое внимание уделяет причинам, повлиявшим на решение Кутузова отменить атаку, назначенную на 5 октября, и ставших основанием для прекращения преследования неприятеля 6 октября. Обращаясь к описанию этих событий, Александр Борисович отмечает, что «в числе обвинений, взводимых на Кутузова, еще есть нерешительность его преследовать короля Неаполитанского (Мюрата) при разбитии его авангарда под Чернишнею». Его — фундаментальное оправдание, объяснение действий нашего главнокомандующего.

Князь Голицын пишет:

Для подготовки войск к наступлению 4 октября было послано распоряжение начальнику штаба 1-й армии А.П.Ермолову, который в это время был в гостях у генерал-майора Д.Д. Шепелева. Ермолова не было дома, а правивший делами у него полковник Эйхен не решился распечатать конверта... Узнав, что приказ о выступлении еще не был доставлен к войскам, Кутузов был в таком исступлении, в котором еще никогда не видали. Все оборвалось на бедном Эйхене, который безвинно сделался виновником; он его разругал, велел выгнать из армии, и атака была отменена. В то же самое время корпусные командиры явились к нему с докладом… они готовы выступить немедленно… и умоляли его дозволить им идти. Но однако ж ничто не могло заставить Кутузова переменить данного приказания отложить поход до другого дня, и тут же отправил он повеление Дорохову не действовать, дабы не возбудить внимания неприятеля… Такому упорству Кутузова можно предположить одну только причину. Он боялся возбудить деятельность Наполеона и придерживался своей мысли выиграть время, чтобы не тревожить его из Москвы. Решившись дать сражение сие он как бы проявил согласие свое вопреки внутреннему убеждению своему: что время поражать Наполеона не настало еще. Этим взрывом на Эйхена он выиграл целые сутки и этим случаем прикрыл невнимание свое к справедливым настояниям корпусных командиров.

Мои комментарии:

Из предписания Ермолову от 5 октября о расследовании причин позднего доставления приказа о нападении следует, что к 8 часам вечера, когда Кутузов прибыл в Тарутино, никаких приготовлений к атаке сделано не было: «Узнал от корпусных там собравшихся господ начальников, что никто из них приказа даже и в 8 часов вечера не получал… начальствующие кавалериею г.г. генерал-лейтенанты Уваров и князь Голицын (это другой Голицын, герой Бородина, командир кирасирской дивизии) объявили, что, не получив заранее приказания, много кавалерии послали за фуражом». — Только 2-й и 4-й пехотные корпуса, к которым прибыл Беннигсен, приготовились к движению. Находившийся при штабе Михайловский-Данилевский и адъютант Кутузова В.И. Левенштерн тоже писали о гневе главнокомандующего на Ермолова.

Продолжение «Записок…» Голицына:

В день сражения неудача всеми обходными корпусами прибыть вовремя на те пункты, где предполагалось каждому, раздражила Кутузова до чрезвычайности. (Согласно диспозиции, войска должны были занять свои места к 4 часам утра и на рассвете нанести удар по лагерю противника. В реальности задержанные ночным движением части правого фланга под командованием Л.Л. Беннигсена вступили в бой лишь с восходом солнца, около 7 часов утра). Адъютант Кутузова В.И. Левенштерн писал:

«Я находился возле фельдмаршала в тот момент, когда генерал Ермолов пытался доказать необходимость произвести фронтальную атаку. Кутузов приблизился к нему и сказал самым грубым образом, махая пальцем перед его глазами: “Вы то и дело повторяете: пойдем в атаку, вы думаете этим заслужить популярность, а сами не понимаете, что мы не умеем маневрировать. Сегодняшний день доказал это, и я сожалею что послушался генерала Беннигсена”…»

Началась атака, неприятель побежал; все его преследуют, и при Кутузове не осталось никого, кроме его адъютантов. Вдруг приезжает урядник Жирова казачьего полка, находящегося в партизанском отряде у князя Кудашева под Подольском. Он привез перехваченное предписание Бертье к д'Аржану, чтобы немедля все тяжести шли к Можайску. Вот обстоятельство, которое укрепило Кутузова в истине, что Наполеон решительно ретироваться будет, но куда и в какое время — было ему еще неизвестно. Опасение, не обходит ли он нас по дороге к Калуге, — вот что занимало старика, и в этом тайном совещании собственно с собою (ибо ни одного лица из генералов его штаба не было тут) он решился не преследовать. И здесь оправдалась его предусмотрительность. Вскоре потом Беннигсен, Милорадович, Толь, Коновницын, Ермолов — все явились с одною просьбою, чтобы дозволил преследовать. Вот ответ Кутузова:

“Коль скоро не умели мы его вчера живым схватить и сегодня прийти вовремя на те места, где было назначено, преследование сие пользы не принесет и потому не нужно, что нас отдалит от позиции и от операционной линии нашей”».

Комментарии:

Характерно, что это важное свидетельство Голицына разделял Михайловский-Данилевский, автор «Описания Отечественной войны 1812 г.», бывший «…доверенной особой Кутузова, Коновницына и Толя… часто имевший счастье находиться при совещаниях их».

В своей истории он указывал, что «довольный положением, в какое поставил он французскую армию, князь Кутузов не хотел выводить Наполеона из бездействия, считал полезнее не вызывать на бой, не будить усыпленного в Кремле льва». «Записки…» князя Александра Голицына были безоговорочно приняты многими исследователями: А.А. Кожевников — автор статьи о Тарутинском бое, опубликованной в фундаментальном издании «Отечественная война и русское общество»; советские историки Л.Г. Бескровный и П.А. Жилин. И теперь — самый знаменитый из прочитавших и принявших описание Александра Голицына… граф Лев Николаевич Толстой.

 «Война и мир», том 4, часть вторая:

Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Беннигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами желание, предполагаемое им желание государя… уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным — благословил совершившийся факт. Записка, поданная Беннигсеном о необходимости наступления и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5-е октября. 4-го утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
— Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, — сказал Ермолов и вышел из избы.

Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по-немецки: «Первая колонна марширует туда-то… Вторая колонна туда-то»… И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
— Уехали, — отвечал денщик Ермолова.
Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
— Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
— Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» — думал офицер. Он объездил весь лагерь. Нигде Ермолова не было, и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
— Да где же это?
— А вон, в Ечкине,— сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
— Да как же там, за цепью?
— Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников…
— Ты думаешь, это нечаянно он уехал? — сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. — Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!

Трудно обрывать Льва Николаевича, но нужен Комментарий:

В тех главах «Войны и мира», которые — «Война», все имена главных исторических лиц, все их распоряжения даны с высокой степени точности. И очень интересно проследить, начиная с какой иерархической ступени, считая вниз от царя Александра и Наполеона:

1. или появляются действующие лица — толстовские образы (русский капитан Тушин, французский капитан Рамбаль…),
2. или допускаются умышленные авторские замены имен-фамилий.

Например, в вышеприведенном фрагменте — фамилия генерала, в гостях у которого, «за цепью», то есть как бы — на нейтральной полосе, гуляли наши военачальники, заменена: «Шепелев» — на «Кикин». И другой историк Отечественной войны — Федор Глинка подтверждает, что значительная часть русского генералитета (примерно 30 человек, по его данным, в том числе начальник авангарда М.А. Милорадович) беззаботно гуляла примерно до 8 часов вечера в гостях у Шепелева. Но самое интересное…
По свидетельству корнета Е.П. Герсеванова, состоявшего бессменным ординарцем при штабе Кутузова, Голицын вечером 4 октября побывал в гостях у генерала Шепелева и после своего возвращения сопровождал главнокомандующего в Тарутино. То есть тот неназванный офицер с пакетом — приказом о наступлении, искавший весь день Ермолова — это и есть наш Александр Борисович Голицын!

«Война и мир», том 4, часть вторая:

…Один отчаянный, испуганный крик первого увидавшего казаков француза — и все, что было в лагере, неодетое, спросонков бросило пушки, ружья, лошадей и побежало куда попало. Французы, не преследуемые более, стали понемногу опоминаться, собрались командами и принялись стрелять. Орлов-Денисов ожидал все колонны и не наступал дальше. Между тем по диспозиции: «Первая колонна идет…» и т.д., пехотные войска опоздавших колонн, которыми командовал Беннигсен и управлял Толь, выступили как следует и, как всегда бывает, пришли куда-то, но только не туда, куда им было назначено. Проскакавшие адъютанты и генералы кричали, сердились, ссорились, говорили, что совсем не туда, и опоздали, кого-то бранили и т.д., и наконец, все махнули рукой и пошли только с тем, чтобы идти куда-нибудь. «Куда-нибудь да придем!»

Комментарий:

Два важных момента поясняют, почему Толстой так бережно отнесся к «Запискам…» Александра Голицына. Лев Николаевич полюбил старика-фельдмаршала: и как свое собственное творение, прекрасный образ в ряду с Ростовыми, Болконским и Пьером, но еще и как действительное историческое лицо — самого умного, мудрого, истинно-благородного из всех участников той войны. И вот Толстой видит, как через 25 лет после войны бывший корнет-ординарец отчаянно пытается защитить, оправдать, порой даже выгородить своего давно скончавшегося начальника. Вот это — действительно человеческий, просто трогательный момент, проступающий — в сухом и отвлеченном рассказе о штабных диспозициях и марширующих (вечно не туда!) колоннах. И Лев Толстой тут видится — умиленно (тоже, кстати, — толстовское словцо), умиленно качающим головой над «Записками…»: «Ах, корнет, друже-корнет! Да что ты оправдываешься, выгораживаешь Кутузова — перед этими педантами и попугаями от истории!».
Далее Лев Николаевич читает, как Александру Голицыну возражали историки той эпохи (а надо себе представлять, что «разбор полетов» по Наполеоновским войнам — был одной из важнейших тем споров в литературе, науке и обществе весь 19 век), как упрекали, что он, князь Александр, — был в 1812 году слишком молод — 19 лет… и не мог понимать всех стратегических тонкостей… Так вот вам ответ Льва Николаевича: совет в Филях дан в «Войне и мире» и вовсе — глазами маленькой крестьянской девочки! Но это притом что тут же, рядом приведены и полные, точные цитаты из приказов, донесений, диспозиций Наполеона, Кутузова, Александра… Конечно, последнее предположение (об ответе, о вызове Толстого с его девочкой на Совете в Филях) — на совести автора сей книги, но согласитесь, есть некая параллель: тщательный, серьезный, документальный анализ, а рядом — «свежий взгляд» ребенка, юноши, свободных от груза банальностей, убогих штампованных исторических формул.

Второй момент. Именно Тарутинское сражение и полемика военных историков вокруг него дает Толстому максимальный запас примеров, аргументов для своего знаменитого «толстовского» восприятия «гениальных полководцев», и более того — самой идеи управляемости, планомерности сражений. Тарутинская клоунада бросает отсвет и на другие маневры, сражения. И… если бы Толстого спросили, почему именно вы, граф Лев Николаевич, считаете все эти диспозиции, реляции, стрелки на картах — сплошным хороводом нелепостей и взаимных ошибок, — доказательства граф привел бы прежде всего из Тарутинской истории. Действительно, в его главах о Бородинском сражении — картин абсурда и нелепостей меньше. Дело, по-моему, в том, что Тарутинское сражение — первый опыт нашего наступательного маневрирования в 1812 году. До этого или отступали, или стояли стеной под Бородино (все маневры там: постепенное перетекание резервов с правого фланга на левый, да казачий рейд Платова по французским тылам). И вот — первая атакующая диспозиция генерала Толя. Прочерчены маршруты, розданы указания десятку колонн и отдельных отрядов, и… до нужного места случайно добралась только одна (самая малочисленная) колонна — казаки графа Орлова-Денисова и решила все дело. Остальные или заблудились, или бессмысленно постояли под французским огнем. Кажется, сам этот принцип (позже сформулированный Мольтке: «Врозь идти — вместе драться»), был непостижимой кабалой для наших стратегов осенью 1812 года.
Лев Толстой всем сердцем принимает версию, точку зрения Александра Голицына (думаю, параллельное цитирование достаточно доказало это), и, когда он приступает к сочинениям многочисленных критиков Кутузова (и «выгораживающего» его Голицына) — уж тут он обрушивается на них во всю толстовскую мощь! Пропускает сквозь себя всю суть попреков. А в чем состояли эти попреки? — Кутузов воевал «неправильно», «некрасиво», «не делал гениальных маневров, как Наполеон»… 

И Толстой растаптывает, уничтожает морально, интеллектуально не только Наполеона, Беннигсена, Вейротера, Толя, но и саму идею «правильности военных операций», «красоты маневров, стрелочек на картах». Вот и получается, что «война — самое гадкое и грязное дело», и ищущие красот в ней, это просто — неполноценные люди. И важным сотоварищем Льва Толстого в этой колоссальной духовной работе, мы теперь несомненно должны признать — князя Александра Борисовича Голицына!

«Великан и пигмеи. Лев Толстой и современные писатели». Карикатура, 1903 г.