Елена Семенова. Хроника Антирусского века. Преображенский "путч"

С февраля 1991 г. в Москве почти ежедневно проходили демократические митинги, количество участников которых исчислялось десятками и сотнями тысяч. Председатель КГБ В.А. Крючков предложил Горбачеву план введения режима чрезвычайного положения на всей территории СССР, но генсек на решительные меры не пошел. В Москву были введены крупные силы милиции и внутренних войск, но и они были убраны с улиц по требованию народных депутатов.
С апреля агонизирующую державу накрывает война забастовок, окраины перестают платить налоги в бюджет центра, начинается исход членов из рядов КПСС. На этом фоне Верховный Совет СССР призвал «все созидательные силы»… сплотиться вокруг наследия Ленина. В то же время Горбачев высказался против переименования Ленинграда в Санкт-Петербург, заявив, что для этого «нет ни нравственных, ни политических оснований».
Не то стремясь перехватить инициативу у соперника, не то уступая ему, генсек согласовал с лидерами 9 союзных республик проект нового Союзного договора. Однако, против выступили главы силовых ведомств. Их мнение было проигнорировано, и 29 июля в Ново-Огареве прошла встреча Горбачева, Ельцина и главы Казахстана Назарбаева, в ходе которой была определена дата подписания договора, — 20 августа 1991 г. Об этом генсек официально объявил в телеобращении     2 августа, после чего отбыл на отдых в Форос.
За два дня до анонсированного подписания договора в Москве был создан Государственный комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), в который вошли и.о. Президента СССР Г.И. Янаев, премьер-министр СССР В.С. Павлов, министр обороны СССР Д.Т. Язов, первый заместитель председателя Совета Обороны СССР О.Д. Бакланов, председатель КГБ СССР В.А. Крючков, министр внутренних дел СССР Б.К. Пуго и др. Горбачев был изолирован в Форосе, в официальном заявлении ГКЧП сообщалось о его нездоровье. Позже выяснилось, что изоляция генсека была весьма условной: никто не сменял его охрану, не перекрывал ему связь с внешним миром.
Как свидетельствует начальник охраны президента СССР, генерал-майор КГБ в отставке Вячеслав Генералов: «Никто его не блокировал. По идее, он должен был 20-го числа вылетать вместе со мной в Москву на подписание Союзного договора. Когда образовался ГКЧП, 19 августа, я предложил ему: «Давайте я вам организую самолет для вылета в Москву». У меня были такие полномочия. «Нет, мы никуда не полетим», — ответил он. Дочь с зятем тоже отказались лететь и остались там. Поэтому говорить о том, что его кто-то блокировал, неверно. Это была самоизоляция. Более того, он приказал личной охране усилить посты до ночного варианта, что означало взять оружие. И когда ко мне пришли и передали это распоряжение, я сказал, что у меня нет сил на ночной вариант охраны объекта. Он самоизолировался, чтобы его никто не трогал…
…Его приглашали гэкачеписты, когда прилетали к нему в Крым: «Поехали в Москву, там решим все вопросы». Он сказал: «Я никуда не полечу, я болен». Потом ко мне приходил его помощник Черняев: «Нам нужно вылететь в Москву». Я ему: «Хорошо». Но Михаил Сергеевич сказал, что не полетит».
«Путчисты» на следствии утверждали, что действовали с ведома Горбачева. Главком сухопутных войск, герой Советского Союза генерал Валентин Иванович Варенников вспоминал: «Мы в Чрезвычайном комитете договорились, что группа поедет в Крым к Горбачеву для того, чтобы его склонить к принятию решения о введении чрезвычайного положения… … Другой целью нашего приезда в Форос к Горбачеву было сорвать намеченное на 20 августа подписание нового союзного Договора, который, по нашему мнению, не имел никаких правовых основ. 18 августа мы с ним встретились, где, как известно, ни о чем не договорились».
Тем временем в столицу были введены войска. Однако, на этом порох в пороховницах «путчистов» иссяк… Ельцин и его команда отказались признать ГКЧП, организовав штаб сопротивления в Доме Советов (Белом доме). Сторону президента РСФСР приняли члены Политбюро А.Н. Яковлев и Э.А. Шеварнадзе, назначенный Ельциным госсекретарем преподаватель диалектического материализма и марксистско-ленинской философии Г.Э. Бурбулис, первый избранный мэр Ленинграда, правовед А.А. Собчак, заместитель председателя Верховного Совета РСФСР Р.И. Хасбулатов, вице-президент РСФСР генерал А.И. Руцкой и др.
19 августа, в праздник Преображения Господня, по-ленински использовав в качестве трибуны танк, Ельцин зачитал обращение «К гражданам России», объявлявшее ГКЧП вне закона. Присутствовавший при этом депутат ВС С.Н. Бабурин, стоявший на патриотических позициях, вспоминал: «В августе 91-го я был в Верховном Совете РСФСР и, как и большинство людей, честно вам скажу, не мог понять, что происходит. Где Президент Горбачев? Я его терпеть не мог, но я хотел понять, что происходит. Конечно, была надежда, что выполнение Конституции СССР будет обеспечено. Трагедия того же ГКЧП в том, что люди, вошедшие в этот комитет, действовали как дилетанты в политике. Имея огромный партийный и хозяйственный опыт, они не понимали, что в политике нужно немедленно искать союзников и работать жестко, работать, не думая о том, что или пан или пропал. Других вариантов быть не должно.
Я увидел, как Президента Ельцина подсаживают на танк, он начинает выступать, его перебивают и говорят: «Господин Президент, у вас невыгодный ракурс. Смените ракурс, мы же съемку ведем!» Он меняет ракурс и начинает заново свое «историческое» обращение зачитывать… Я почувствовал, что это, конечно, театр… Я сказал: никаких штурмов Верховного Совета РСФСР не будет, и изображать здесь оборону нечего. Но, беда, в то время информация полностью отсутствовала, о том, что и где происходит, даже мы, депутаты, не знали».
Никто из оппозиционеров в те дни не был арестован. Более того, министр иностранных дел РСФСР Козырев даже вылетел в Париж, чтобы «мобилизовать Запад на поддержку российскому руководству». «Путчисты» даже не имели плана штурма Дома Советов, хотя силы специального назначения, несомненно, справились бы с этой задачей. В то же время у защитников Белого дома план противодействия правительственным войскам был заготовлен.
«Когда вечером 19-го десантный батальон Лебедя попытался двинуться к Белому Дому, москвичи преградили ему дорогу, - свидетельствует начальник оперативного штаба обороны Белого Дома А. Цыганок. - Тут вмешался Руцкой. Он уговорил Лебедя встретиться с Ельциным. И в разговоре с ним генерал дал честное слово, что его десантники не поднимут оружие против защитников демократии. После чего 8 боевых машин десанта подошли к северному порталу здания и, по словам Лебедя, «взяли защитников демократии под охрану». Но мы понимали, что в случае штурма они могут стать «троянским конем», а потому, по решению штаба обороны, неподалеку от них было решено расположить надежный резерв — 300 «афганцев» Аушевского комитета воинов-интернационалистов.
У Белого Дома десантники простояли до утра, пока их командир майор Сергеев не свернул батальон и не ушел, разведя руками: «У меня приказ». Видимо, батальон выводился, чтобы не попасть под «дружественный огонь» во время предполагаемого штурма, о котором нам, членам штаба по обороне, было уже известно».
Г. Победина (Дубовская), театральный режиссер и жена депутата ВС РСФСР В.В. Аксючица, вспоминала: «В три часа дня вернулся Виктор, возбужденный и усталый. «Вчера весь день раздавали с Немцовым листовки солдатам на Манежной площади, ночью с подполковником Юшенковым привели на защиту Белого Дома подразделение майора Евдокимова. А Ельцин влез на танк и объявил Ге-Ка-Чепистов «вне закона»«. Все это Аня потом увидит в многочисленных хрониках и, как пишут в конце, американских фильмах. Немцов станет на два года первым вице-премьером, а Виктор будет работать под его началом. Евдокимова выгонят из армии и напрочь забудут о его существовании. Юшенков и Аксючиц станут по разные стороны баррикад идеологическими врагами, и будет странно, что когда-то они вместе, раздвигая толпу: «Пропустите депутатов Верховного Совета», вели за собой колонну танков, ставших на защиту Ельцина. Ельцин возненавидит Виктора за его непримиримую позицию по Беловежскому заговору и сделает все, чтобы выбросить его из политических кругов. Юшенкова убьют. Точный выстрел киллера сразит его во дворе собственного дома. Но пока они вместе, опьяненные свободой баррикад и свободой незнания будущего. Пока они едины и потому непобедимы».
Из Белого дома постоянно велись переговоры с военными властями разного уровня. Необходимое оборудование для связи предоставили американцы. Они же в свою очередь передавали Ельцину данные электронного перехвата о переговорах ГКЧП с военачальниками на местах. Благодаря этой прослушке, оппозиционеры знали, что военные вовсе не «рвутся в бой» и никаких действий предпринимать не собирается. Этого, однако, не ведала толпа. Охваченные революционным вдохновением граждане искренне готовились к настоящим боестолкновениям. У здания американского посольства и в других местах Москвы и Ленинграда активисты разливали по бутылкам зажигательные смеси. Трое молодых людей, бросившихся под танк на Садовом кольце, также были совершенно искренни в своем порыве «остановить карателей» ценой собственных жизней и никак не могли представить, что жертвы их совершенно бессмысленны и напрасны. Наводненная танками Москва в те дни, в самом деле, производила пугающее впечатление. «…Танки у Большого театра, танки у гостиницы «Москва», танки вокруг Кремлевской стены. Картина столь невозможная, что захотелось немедленно заснуть и проснуться вновь посреди старой доброй Москвы. Это конец, это кровь, это уже не рассосется, - вспоминала Победина. - На танках сидели лопоухие и веснушчатые, рыжие и чернявые, смуглые и бледные дети в военной форме и растерянно хлопали ресницами. Между стволами бродило множество людей, почему-то преимущественно пенсионеров; они называли солдат «сынками», призывали не слушаться командиров. «Сынки» в ответ испуганно молчали. Один пожилой человек в квадратных очках, по виду инженер-конструктор, задрав голову, кричал сидящему на танке пацану: «Сынок, да у меня внук такой как ты. Неужто ты в меня стрелять будешь?»
Нагнетанию страха способствовала работа СМИ. Хотя вместо запланированных передач в эфире советского телевидения транслировали балет «Лебединое озеро», перемежаемый официальными выпусками новостей, и независимые демократические «Вести» были отлучены от вещания, информационный вакуум прорывали радио «Эхо Москвы» и американское радио «Свобода», вещавшее на русском языке. Эти радиостанция и другие мировые СМИ старательно пугали слушателей лживыми рассказами о штурме и гибели людей «на баррикадах у Белого дома».
На центральном телевидении нашлись фрондеры, сумевшие донести до людей нужную защитникам Белого дома информацию. Так, между «Лебедиными озерами» неведомый телережиссер дал заставку с изображением Дома Советов, дав понять, куда нужно спешить всем сторонникам демократии.
21 августа в 15 часов на первом канале в программе «Время» внезапно были озвучены сообщения западных информагентств о непризнании и осуждении ГКЧП западными странами, а также о том, что Ельцин объявил ГКЧП вне закона, а прокурор РСФСР возбуждает уголовное дело. Один из ведущих и основателей отключенных от эфира «Вестей» Е.А. Киселев вспоминал: «…я представляю себе, как много людей, и в том числе участников событий, которые ловили в тот момент малейший намек на то, в какую сторону качнулась ситуация, побежали в Белый дом к Ельцину расписываться в верности и лояльности. На третий день, под вечер, встречаю Танечку Сопову, которая тогда работала в Главной редакции информации Центрального телевидения, ну, объятия, поцелуи. Я говорю: «Татьян, что произошло у вас?» — «А это я Мальчиш-плохиш, — говорит Таня. — Я была ответственным выпускающим». То есть она собирала папку, подбирала новости. А был порядок: пойти все согласовать. «Захожу, — говорит, — раз, а там сидит весь синклит и какие-то люди, совсем незнакомые. Обсуждают, что передавать в 21 час в программе „Время“. А тут я, маленькая, суюсь со своими бумажками». Она действительно такая крохотная женщина. «Мне прямым текстом говорят, куда я должна пойти со своими трехчасовыми новостями: „Сама верстай!“ — ну, я пошла и сверстала»…»
21 августа «путч» выдохся. Ожидаемого штурма Белого дома так и не произошло. Армия не желала стрелять в народ, против штурма высказались большинство генералов. А курсанты МВД из 5 областей России и вовсе прибыли на защиту цитадели демократов. Для остановки двух бригад КГБ и вовсе достало звонка Бурбулиса Крючкову. Как вспоминал начальник штаба Комитета обороны Белого дома, помощник вице-президента РСФСР А. Руцкого генерал КГБ А. Стерлигов: «Нас спасли три обстоятельства: знание обстановки в городе, выход навстречу солдатам депутатских групп для морального разоружения и море людей здесь. — По радио постоянно объявлялось, как демонстрантам действовать. При появлении танков надо было расступиться. Ни в коем случае не стрелять, не провоцировать столкновений. А скопление людей имело психологическое значение, чтобы танки сюда и не приблизились».
Утром танки стали покидать Москву. На Чрезвычайной сессии Верховный Совет РСФСР принял постановление «О дополнительных полномочиях Президента РСФСР по обеспечению законности деятельности Советов народных депутатов в условиях ликвидации последствий попытки государственного переворота в СССР», давшее Ельцину право отстранять от должности председателей Советов народных депутатов всех уровней, а также единолично назначать и увольнять глав администраций любых российских территориальных образований.

22 августа начались аресты членов ГКЧП. На многотысячном митинге победителей перед Белым домом Ельцин объявил бело-сине-красный флаг официальным для РСФСР. Ликование было практически всеобщим. Среди защитников демократии в те дни отметились самые разные лица: от академика Д. Лихачева до будущего культового режиссера А. Балабанова, от срочно прилетевшего из США виолончелиста М. Ростроповича до рок-музыкантов Макаревича, Кинчева и др., от артистов Хмельницкого и Тереховой до будущего террориста Басаева, от вице-мэра Москвы Лужкова до будущего олигарха Ходорковского… Лишь немногие вместе с С.В. Ямщиковым могли сказать, что «увидев ельцинское маскарадное представление у стен «Белого дома» и американского посольства, понял я, какие «познеровские времена» наступают в земле Российской». «С щемящей душу тоской и предчувствием обвальной катастрофы, ни на минуту не обманулся я фарсом, хитренько срежиссированным Горбачевым и бездарно разыгранным Ельциным у стен Белого дома и американского посольства в августе 1991 года, - вспоминал реставратор. - Увидев сразу после окончания позорного балагана разгоряченных его участников, записавших себя в передовые ряды культурной элиты, в концертной студии «Останкино», где делились портфели и имущество, принадлежавшее народу, окрестил я ту эйфорию «пиром победителей». Егор Яковлев, будущий соловей НТВ Киселев, Любимов, Молчанов и прочие баловни судьбы меньше всего думали о сохранении культурного наследия, о великих традициях, заложенных на протяжении столетий отечественными подвижниками, корифеями литературы, музыки, театра и изобразительного искусства, сладостно предчувствуя возможность ненаказуемого хапка. В тот же вечер случайно оказался я на пышном ресторанном банкете, где один из посетителей моего «бункера», не заметив неугодного свидетеля, истерически восклицал: «Ура! Мы победили! Теперь наш черед пользоваться благами жизни!»
Абсолютное большинство, от демократов до патриотов, было в те дни опьянено чувством победы. «И как в сорок пятом году, незнакомые люди обнимались на улицах и приветствовали друг друга знаком V (Виктория) – победа, - свидетельствует Г. Победина. - И даже похороны трех несчастных мальчиков казались шествием триумфаторов. И глядя на километровый трехцветный флаг, возглавлявший многотысячную траурную процессию, Аня вспомнила, как Съезд народных депутатов единогласно проголосовал за то, чтобы убрать имперские символы царской России со столиков трех полоумных депутатов Аксючица, Астафьева и Румянцева, выставивших маленькие трехцветные флажки во время первого заседания аж в 1990 году. А потом отмечали уже своим 20-м боевым подъездом солидно в «Метелице»… …С ними пировал актер Игорь Кваша и поднял тост: «Я думал, что мы живем в говняной стране, а оказалось очень даже приличной». И охмелевшие гости заказали оркестру «Боже, Царя храни». Еще вчера невозможно было себе представить, чтобы посреди Калининского проспекта в пятьдесят глоток грянуть: «Царствуй на славу, на славу нам». Не пройдет и полгода, как радостный хмель превратится в труху. И счастье этих дней останется лишь яркой вспышкой прошлого. Ничто не устоит и не удержится. И все, что казалось незыблемым, сложится как детская пирамидка, как башни-близнецы 11 сентября. Не станет великой страны, законный президент… …будет вынужден подать в отставку. В Кремле воцарится краснорожий заплывший Зомби-коммунист, и творческая интеллигенция будет слагать ему оды и прославлять как отца суверенитетов и главнейшего демократа всех времен и народов. И поющий сейчас Игорь Кваша «Боже, Царя храни» станет одним из них, и будет сам себе удивляться, как он мог с красно-коричневым Аксючицем защищать 20-й подъезд. И победу присвоят себе все те, кто сидел в нижних этажах Белого Дома, пил водку и жрал черную икру во время того, как рядовые депутаты и много тысяч москвичей защищали их, ложась на мокрый асфальт под танки».
Между тем, радикальные либералы уже тогда выступали против «царистской символики». Так, вдова умершего к тому времени Сахарова Е. Боннэр с группой единомышленников объявила дореволюционную Россию «тюрьмой народов» и предупредила Ельцина, что не будет молчать «если его и дальше понесет в великую Россию». «25-26 августа стало очевидно для всех, что мирная августовская революция в России... подводит черту также под историей последней мировой империи... государства, которое раньше называлось Российской империей, а затем СССР. Но этот свершившийся всемирно-исторический факт должны приветствовать все истинные демократы», - радовались г-да демократы.
Боннэр также пригрозила дать президенту «по физиономии», если он посмеет поставить вопрос о пересмотре ленинских границ. Борис Николаевич, по-видимому, воспринял угрозу всерьез…
«В духе революционного правосознания «префект» Центрального округа Москвы Музыкантский обвинил писателей России в «идеологическом обеспечении путча» и попытался опечатать здание их Союза, - отмечал в написанном по горячим следам очерке М.В. Назаров. - По телевидению население призвали доносить на «пособников путчистов», дав для этого номер телефона. Появились демократические «хунвейбины» с бумажками Моссовета: «по предъявлении сего мандата тов. (Ф.И.О.) ___________ предоставляется право участвовать в расследовании антиконституционной деятельности граждан, их причастности к государственному перевороту»...
Критерий этих «расследований» чрезвычайно прост: кто как отнесся к приказам ГКЧП и Б.Н. Ельцина и даже - кто что писал накануне. Причем и некоторые «обвиняемые» оправдываются в рамках все того же критерия, еще более абсолютизируя его. Думается, однако, чтобы разобраться в происшедшем, нужен другой критерий: кто как относился и относится к России».
22 августа из Фороса вернулся Горбачев. На другой день к нему приехал Ельцин, потребовавший впредь производить все кадровые изменения только по согласованию с ним и продиктовавший кандидатуры на должности, освободившиеся после ареста членов ГКЧП. Горбачев подчинился. В тот же день он по приглашению Ельцина и Хасбулатова прибыл на внеочередную сессию Верховного Совета РСФСР. У здания некогда любимого генсека толпа встречала криками: «В отставку! В отставку!» Итальянский журналист Джульетто Кьеза вспоминал: «Полтора часа очень жесткого и вызывающего сожаление противостояния показались в большей степени процессом против законного президента, чем его возвращением к власти. Горбачев сделал все, чтобы показать существование тандема Горбачев — Ельцин, но Борис Николаевич буквально поджигает почву под его ногами при каждом шаге, начиная с первых ответов Горбачева на вопросы депутатов. Но это было только началом невероятного, небывалого зрелища, которое всем следовало бы хорошенько осмыслить. „Не думаете ли вы, — напирает один из депутатов, — что социализм необходимо в СССР запретить, а Коммунистическую партию распустить, поскольку это преступная организация?“ Президент встает на дыбы: „Но ведь это вариант крестового похода… Социализм — это убеждение, а мы с вами провозгласили право на свободу мнений и плюрализм. Никто не имеет права поставить под сомнение эту свободу. Это было бы введением еще одной утопии и охотой за ведьмами“. Он пытается сдержать себя: „В Коммунистической партии миллионы честных людей, которых нельзя объединить с путчистами“. Но Ельцин подписывает указ о прекращении деятельности Компартии и объявляет о том, что здание Центрального Комитета КПСС опечатано. Призыв к „единству демократических сил“, с которым Горбачев чуть ранее обратился к залу, и его предложение „не преподносить подарка консервативным силам“ падают как в пустоту. Победители хотят получить все».
23 августа над Кремлем, помимо государственного флага СССР, был поднят российский триколор. Толпы москвичей окружили здание ЦК КПСС на Старой площади. Бойцы из отрядов охраны Дома Советов оцепили его во избежание возможных эксцессов и сквозь «коридор» вывели оттуда всех партаппаратчиков. «Позор!», «Сволочи!», «Убирайтесь!» - скандировала при этом толпа. Деятельность остальных органов власти КПСС была также заблокирована. 24 августа Горбачев сложил с себя полномочия Генерального секретаря ЦК КПСС и предложил ЦК КПСС самораспуститься. При этом он остался номинальным президентом СССР, но фактически в этой должности лишь повторял отныне распоряжения Ельцина.
В это время прошла целая чреда странных смертей партаппаратчиков, ведавших финансовыми делами. 26 августа из окна собственной квартиры «выпал» управляющий делами ЦК КПСС Н. Кручина. Та же участь 6 октября постигла его предшественника, 80-летнего Г. Павлова. 17 октября так же погиб экс-заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС Д. Лисоволик. Начинался передел партийной казны, и слишком много знавшие о ней стали не нужны.
Из членов ГКЧП лишь генерал Варенников боролся до конца. Когда в 1994 г. все подсудимые были амнистированы, он отказался принять амнистию, и судебное следствие в отношении него было возобновлено. В итоге Военная коллегия Верховного Суда России вынесла Валентину Ивановичу оправдательный приговор. Его непосредственный начальник, маршал Язов уже в первые дни поражения записал слезное обращение к Горбачеву: «Михаил Сергеевич, простите меня! Я старый дурак…» Глава МВД, сын «латышского стрелка» Б.К. Пуго не стал дожидаться ареста, а застрелился вместе с женой. Накануне он сказал своему сыну: «Вадим, это большая игра! Умный у тебя отец, а этого не понял! Все это большая игра, и мы в ней проиграли», - и добавил о Горбачеве: «Он нас всех предал, жалко — так здорово купил и так дешево продал! Всех!»
В тот же день в своем служебном кабинете в Кремле застрелился маршал Советского Союза, советник президента СССР С.Ф. Ахромеев. «Не могу жить, когда гибнет мое Отечество и уничтожается все, что я всегда считал смыслом в моей жизни. Возраст и прошедшая моя жизнь дают мне право уйти из жизни. Я боролся до конца», - объяснил он в предсмертной записке.
Спустя три месяца свела счеты с жизнью, отравившись выхлопными газами в собственном гараже, поэтесса-фронтовичка Ю.В. Друнина. Уйдя на фронт в 17 лет, вынеся все ужасы войны, Юлия Владимировна не смогла пережить разрушение своей страны. В своем последнем стихотворении она написала:
Как летит под откос Россия
Не хочу, не могу смотреть…
6 октября на концерте в Петербурге был застрелен Игорь Тальков. Его последней песней стало обращение к Ельцину «Господин президент»:
Господин президент, назревает инцидент:
Мы устали от вранья, в небе — тучи воронья.
Хватит!
Господин президент, разгоните свой конвент.
Не тошнит от речей в прошлом явных стукачей?
Хватит!
О. Дубовицкая, составитель книги Талькова «Монолог», вспоминала о своей беседе с ним 2 октября 1991 г.: «Игорь был убежден, что существует нечто, которое обладает властью над властью, это закон над законом, это категория людей у которых в руках весь капитал, которым нужно подчинить себе каждую часть Земного шара. И эти люди в каждой части Земного шара определяют того прокуратора, который этой частью владеет, чтобы делать то, что для них удобно. Игорь был убежден, что в свое время Ленину был дан приказ развалить Российскую империю. Почему? Потому что это опасный народ, который очень трудно подчинить себе, по сути, по природным корням, по природе русской души, что это народ, который меньше верит политикам и больше поэтам. Именно поэтому он считал, поэты и убирались первыми. Потому что действительно, выйди к народу поэт или политик… люди все-таки скорее поверят поэту. Он считал, что у Горбачева было задание от той же верхушки, которой он служит, развалить Союз, что Горбачев с успехом и исполнил. И его подняли по иерархической лестнице, той власти, которая над властью. В последние дни он разочарован был в Ельцине, он не утверждал, не говорил того, что у Ельцина задача развалить Россию, но предполагал, что это именно так. В итоге он пришел к выводу, это все было 2-го же числа, что ничего хорошего нас не ждет».
Этими мыслями поэт намеревался поделиться в новой концертной программе «До и после путча», которая уже готовилась. Кроме того Тальков собирался записать новый альбом на социальную тематику, снять документальный фильм и основать свое печатное издание. 3 или 4 октября Игорю Владимировичу позвонили по телефону, и разговор, по свидетельству очевидцев, был закончен ответом поэта: «Вы мне угрожаете? Хорошо. Объявляете войну? Я принимаю ее. Посмотрим, кто выйдет победителем». За несколько часов до своей смерти, в интервью Петербургскому телевидению он заявил, что выступает против «тех, которые сегодня поменяли вывески, а суть свою не изменили».
На сборном концерте во Дворце спорта «Юбилейный» Тальков был якобы случайно застрелен администратором своей группы «Спасательный круг» Валерием Шляфманом, который после этого эмигрировал в Израиль – страну, не выдающую преступников-евреев другим государствам. Свой конец поэт предчувствовал. Еще в 1983 г. он сказал: «Меня убьют при большом стечении народа, и убийцу моего никогда не найдут». Тогда же им была написана песня «Я вернусь»:
Я мечтаю вернуться с войны,
На которой родился и рос,
На руинах нищей страны
Под дождями из слез.
Но не предан земле тиран,
Объявивший войну стране,
Но не видно конца и края
Этой войне…

Я пророчить не берусь,
Но точно знаю, что вернусь
Пусть даже через сто веков
В страну не дураков, а — гениев.
И, поверженный в бою,
Я воскресну — и спою
На первом дне рождения страны,
Вернувшейся с войны.

До возвращения с войны России было еще долго…