Триста оттенков подлости. Оттенок одиннадцатый. О Фёдоре Раскольникове (Ильине)

и

(Из документальной повести об убийцах Михаила Булгакова)

Ровно сто четыре года назад, в 1920-ом году, у М. А. Булгакова возник замысел романа, позднее названного им «Мастер и Маргарита».

Неясный контур жизни Фёдора Раскольникова, немилосердно раскрашенной большевистской пропагандой, стал основой фильмов и спектаклей: «Миссия в Кабуле», «Оптимистическая трагедия», «Гибель эскадры», «Разлом». Про него даже дедушка Ленин что-то там сказал вроде того, что: «Так действовал товарищ Раскольников, которого прекрасно знают московские и питерские рабочие по его агитации, по его партийной работе» — в стране победившего пролетариата, ведь это же невероятная аттестация. Тут уж тебе просто обеспечен немедленный проход в немыслимые большевистские дамки. Так оно с Фёдором Раскольниковым, незаконным сыном протодьякона, и случилось. В двадцать шесть лет он уже командует целым Балтийским флотом. В немыслимом опять же ранге члена революционного совета республики и заместителя военного министра Троцкого по морским делам. Должность эту немедленно окрестили недоброжелатели со злым остроумием — замкомпоморде. Тут и приключился с ним первый великий конфуз. Это произошло 27 декабря 1918 года. Событие стало по-своему историческим — вышел самый позорный случай за всю историю русского флота.
Ему, Раскольникову, нужно стало проявить себя на новом посту. И вот смело и безрассудно отправляется он на миноносце «Спартак» в некую разведку по морю к берегам Эстонии. И совершенно неведомо было новоиспечённому замкому, что в эстонском Ревеле, который потом станет Таллином, уже хозяйничают англичане. И именно в данный момент командование британской эскадры отмечает с местным ревельским начальством новые отношения банкетом. Тут и услышали они орудийный выстрел с моря. Это, по приказу Раскольникова, стреляли орудия миноносца «Спартак». Не безрассудство даже, а полную дурость знаменовал этот выстрел. Раскольников, с подачи Троцкого, конечно, полагал, что после этого выстрела ревельский пролетариат ринется строить баррикады и крушить местных кровопийц-эксплуататоров. Пробный камень мировой революции тут был брошен. Однако булькнул он не так. Тотчас из порта вышли пять английских боевых кораблей и двинулись против неразумного адепта перманентной революции. Бежать было бесполезно, и Раскольников приказал выбросить белый флаг. За всю историю российского флота постыдный белый флаг, знак добровольного признания себя побеждённым, да ещё и без всякого боя, был поднят только раз и именно — заместителем Троцкого Фёдором Раскольниковым. Троцкий, конечно, выведет потом свою креатуру из-под малейшего хотя бы профессионального разбора всего этого позора. Во всём будет обвинён начальник морских сил Балтики адмирал Сергей Зарубаев. Он то и расскажет чекистам как должен был вести себя в положении Раскольникова русский моряк: «Правила морской деятельности восходят ещё из прежних веков. И правила эти связаны с должными места морского начальника понятиями. Важнейшее из них — не спускать флаг перед неприятелем даже перед угрозой смерти». Это говорил человек, не понаслышке знавший законы воинской чести — в 1904-ом году он, тогда старший артиллерийский офицер крейсера «Варяг», отличился в том самом драгоценном для русской памяти знаменитом бою при Чемульпо.
Дальше — больше. Английские победители, на милость которых сдался сам заместитель военного наркома Раскольников, очень удивились и обрадовались, что им нежданно-негаданно выпал такой бесценный трофей, но прибыв на корабль они его там не обнаружили. Дело объяснили некоторые матросы. Спустившись в камбуз, англичане и обнаружили боевую правую руку Троцкого. Он лежал там, притворившись мешком с картошкой. А до того ещё Раскольников содрал с какого-то матроса его форму, там и документы были. Но и тут неудача вышла. Матрос по документам тем оказался эстонцем. Стали говорить с Раскольниковым через переводчика, а тот, конечно, ни бе ни ме ни кукареку. Так и обнаружили его. И очень удивило аскетичных английских морских волков обилие всякого драгоценного барахла, от царских золотых червонцев, до алмазных ожерелий и брошек, в капитанской каюте. Как в пещере Али-бабы. Откуда бы это? Впрочем, что за вопрос. Англичанам он вовсе не нужен. Они называют это призом.
Между прочим, с этих событий начинается международная слава британского репортёра Роберта Поллака: «27 декабря (1918 г.) появилась возможность, — пишет он в книге “Юрьевские дни”, — передать первое серьёзное сообщение из Ревеля-Таллина. Наши корабли захватили два красных эсминца, пленили большого комиссара — Раскольникова, командовавшего плаванием. Я задал вопрос адмиралу В. Коуэну, возглавлявшему британскую эскадру на Балтийском море, почему легко сдались большевики. В ответ услышал нечто неожиданное: неподготовленность экипажей, беспорядок в управлении, амбициозность флагмана, нахватавшегося чинов после революции, но никогда не выводившего в море суда. Словом, мне удалось поймать сенсацию. Говорят, когда “Таймс” с моим посланием из Эстонии попала в руки Троцкого, он топал ногами и кричал, что такого позора ещё не испытывал».
И вот победители думают теперь, каким же образом доставить «красного лорда адмиралтейства», как они придумали его называть, в своё отечество. Им, конечно, надо показать соотечественникам, что за птицу они изловили. Они построили на верхней палубе одного из пароходов, деревянную клетку и поместили его туда. Подобным образом, ещё с британского средневековья, перевозят в Англии, в случае нужды, самых тяжких преступников.
Так продолжилась история, которая запомнились британцам как «два боя с банкетом в перерыве между ними». Но которая в России имела печальные последствия, впрочем, почти как все события в нашем несгибаемом отечестве, которое умудряется произрастать на почве, удобренной бесконечной печалью.
Но в Англии отношение к Раскольникову резко вдруг меняется. Попав туда, он был перевезён аж в Лондон, где его переводчиком и большим доброжелателем стал британский агент международного класса Брюс Локкарт. Именно он добился того, что Раскольникова обменяли на пленных английских моряков (аж на девятнадцать штук, что опять же выгодно, и черезвычайно, было одной только Англии) и освободили задолго до отправки в Россию. Ожидая возвращения на родину, Раскольников ведёт весьма необычный для пролетарского бойца образ жизни. Живёт только в фешенебельных отелях, посещает спектакли, где присутствует сама королева, развратничает в притонах, доступных только представителям высшего света и арабским шейхам. Тогда-то и пригодились Раскольникову царские золоторублёвики и прочие «керенки», которые ему, странным образом, были возвращены. А вскоре ЧК по просьбе Троцкого переслало через датское посольство Раскольникову ещё весьма кругленькую сумму, и узник британского капитала стал щеголять в модном фраке и с атласным цилиндром на голове. Как денди лондонский. И всё это время опекает его знаменитый разведчик Локкарт. А ведь всего четыре месяца назад этого Локкарта большевики уличили в заговоре против советской власти и чуть ли ни в подготовке убийства Ленина. Тайна какая-то, но я её так и не разгадаю. Многие материалы этого дела и теперь засекречены. Вот ведь какой важный парень — этот Фёдор Раскольников.
Тут расскажем, с некоторым прицелом, одну историю, которая поможет нам понять очевидные несообразности в поведении и характере пламенного нашего героя. Будучи в первый раз арестованным в двадцатилетнем возрасте, пишет он в автобиографии для знаменитого словаря братьев Гранат, «я был арестован и по этапу отправлен в Архангельскую губ. Но в Мариамполе я заболел и слег, к этому времени дало себя знать нервное потрясение, вызванное тюремным заключением, вскоре мне было дано разрешение на пользование санаторным лечением в окрестностях Питера».
Санаторий этот был для психически неуравновешенных пациентов.
Из английского плена он вернулся 27 мая 1919 года, а уже 10 июня был назначен командующим Астрахано-Каспийской военной флотилией. Такова оказалась цена его собачьей преданности Льву Троцкому. И тут, конечно, надо стразу сказать о Ларисе Рейснер.
Слышал некое подобие легенды. В первые часы революции на «Авроре» появилась неведомо откуда женщина. Красавица. Крупная. Выдающихся скульптурных форм. Как бы сошедшая с картины Делакруа. С красным полотнищем в руках. Это была Лариса Рейснер. В революционном краснобайстве последующих лет она занимала некоторое время место прекрасного символа самой Революции. «Валькирией революции» её именовали. Валькирия, это такое инфернальное существо, обитательница «чертога мёртвых», небесного пантеона земных героев, которых они опекают за гробом. Несомненно, она была таким символом. Начинать надо с того, что ужасное таила эта красота и этот красный плат в женских руках. Славянское сокровенное знание уверяет, что так выглядит погибельная моровая баба. Она выходит на перекрестки дорог со своим красным платком. Машет им и насылает тлетворный ветер. Сеет мор. И не найти тогда от него никакой пощады...
Во-первых, она воплотила в себе в полной мере революционную аморальность. Я запомнил полную жестокой бессмыслицы фразу о ней: «Она могла превратить в подвиг любую безнравственность». Бессмысленность этой фразы в том, что она утверждает невозможное. Понятия подвига и безнравственности принадлежат двум противоположным моральным полюсам. Соединить их, если это понадобилось бы, по силам только Богу. Или Сатане. Человек же в каждом отдельном случае остается героем или сволочью. Хрестоматийно известен случай, когда Лариса устроила вечеринку и пригласила именно тех, кого ей указала ЧК. Для удобства, чтоб не рыскать по городу. Лариса целовала всех, входящих в её дом. Иуда в юбке.
Собственно, это она высказала вслух то, чем жили, но о чём не хотели говорить другие: «...Было бы лицемерием отказывать себе в том, что всегда достаётся людям, стоящим у власти». Так на Руси живут до сих пор. По завету Ларисы Рейснер. Отсутствие лицемерия вещь важная, но всё дело в том, какие инстинкты оправдываются подобными декларациями...
Итак, в июне 1920-го года по приказу Троцкого Раскольников назначается командующим Балтийским флотом, который находился в состоянии полного упадка. Раскольников не смог сделать ничего для укрепления Кронштадта и Балтфлота. К тому времени он и обзавёлся роскошной своей супругой, этой самой валькирией Ларисой Рейснер. В голодном и холодном Кронштадте пролетарско-революционные супруги Раскольниковы определились на жительство в богатом чьём-то особняке, завели обширный штат прислуги, устраивали на прежний манер «приемы», на коих красная мадам любила блистать ворованными нарядами. Раскольников развёл дикую совершенно семейственность. Лариса стала его заместителем в должности комиссара по культурно-воспитательной работе. Должность начальника Побалта, т.е. партийного комиссара флота, занял тесть Раскольникова, бывший приват-доцент Психоневрологического института М. Рейснер. Страна пухла от голода, а Лариса плескалась в ваннах с шампанским. После этого шампанское вновь закупоривалось в бутылки и сбывалось в нэпманские частные рестораны и на Сухаревке.
Кроме Балтфлота Фёдор Раскольников имел теперь под рукой ещё и Волжско-Каспийскую флотилию. «Братва» его, возвратившись из калмыцких степей тащила с собой белые кошмы, чеканное серебро поясов и браслетов, храмовые святыни. Всё это складывалось у ног Ларисы Рейснер, а позже — оказывалось в её роскошном питерском логове, которое она задумала обставить по-восточному. В этом не было ничего противоестественного для большевиков-ленинцев, ведь их единственное верховное нынешнее божество заповедал на веки вечные: «грабь награбленное». Ну и, конечно, они исполняли кое-какие прямые свои обязанности: «Мы расстреливали красноармейцев как собак!», припомнит Лариса. Это она о тех, кто хоть малейшим образом не угодил советской власти. А в перерыве между этими делами она устраивала перед пьяными матросами удивительные по бесстыдству дефиле. Ходила по палубе волжско-астраханского флагмана в награбленном. Вот какой мог её увидеть там другой бестрепетный большевистский речной волк Всеволод Вишневский: «Постукивала каблучками своих туфель внешне очень привлекательная молодая женщина. К общему удивлению, вместо обычной кожаной куртки, которую любили носить комиссары того времени, на ней была надета безрукавка из золотой парчи, отороченная собольим мехом, тёмное платье, на ногах красные с золотым тиснением сафьяновые, восточного типа туфли с загнутыми кверху носками, а на голове — парчовая плоская шапочка типа тюбетейки». Вылитая персидская княжна Стеньки Разина. Как же такой чаровнице не подарить «Оптимистическую трагедию».
От неё, такой, не устоял тогда и сам Лев Троцкий, орудовавший в то время поблизости, в Свияжске. Между прочих своих важных дел Троцкий в этом Свияжске, по плану большевистской монументальной пропаганды, установил памятник первому борцу с богом и религией, «еврейскому патриоту», как назвал он его в своей речи, Иуде Искариоту.
Однажды Фёдор Раскольников и Лариса Рейснер сделали царский подарок племяннику Троцкого, которого в семье называли «Лютиком». Это был сын московского прокуратора Каменева. Они одели его в прекрасный матросский костюмчик. В этом костюмчике ничего не было ненатурального, кроме детского его размера. И ткань, и муаровые ленты, и золотые якорьки, и даже кортик — всё было настоящее, только уменьшенное раза в два.

Сестра Троцкого — Ольга Давидовна Розенфельд-Бронштейн была страшно рада такому подарку.
Отчего же подарок «царский»? Оттого, что костюмчик этот ещё месяц назад принадлежал убитому наследнику престола, цесаревичу Алексею.
В смерти Ларисы Рейснер большевистская пропаганда обвинила тифозную вошь. Но это злостный поклёп на вшей. Лариса не могла умереть столь будничной в то время смертью. Тут надо сказать о Карле Радеке. В его псевдониме — шифровка. И послание кому-то — крадек. Друга известная кличка в этом ряду — Воровский. Так они смеялись в лицо обворованному и обокраденному народу. К. Радек был вообще очень смешливым человеком. Юморной такой человек он был. А Ленин любил его слушать. Ему, Ленину, нравился юмор вообще, а юмор К. Радека, в особицу. Однажды он рассказал товарищу Ленину вот такой черезвычайно смешной случай. Тут, пожалуй, вся тайна той революции как на ладони. Таки да, проговорился в приступе своего заразительного до колик смеха тов. Ленин.
Беседовали двое: большевик и хохол. Большевик говорит: «Наша революция уже перекидывается в Германию, будет революция в Германии, во Франции, в Италии, в Америке».
«Ни, того не будет», — спокойно отвечает хохол.
«А почему же?» — спросил большевик.
«Жидив не хватит!» — ответил украинец.
Ленин очень смеялся.
Через некоторое время было заседание Коминтерна, Радек получает записочку от Ленина: «Ваш хохол был не прав... Хватит!».
Карл был уродец. Горбатый, лохматый и ростиком малый. Мелкий такой бес. Был он сыном содержателей известного публичного дома в Варшаве. Безобразные половые пороки проявились в нём крайне рано, вплоть до болезненного состояния. По этому поводу он чуть было не загремел в местный сумасшедший дом, но как раз подоспело время революции, столь же уродливой в нормальном течении жизни, как и её творцы. Даже мятежные подельники называли Радека «эротоманом с крайне отталкивающей внешностью». Это он, одолеваемый половым задором, кинул в массы лозунг «долой стыд», тут же подхваченный экзальтированными на той же почве революционными демоницами, вроде известной Александры Коллонтай.
И вот на этого К. Радека, после всех поражений на личном фронте, обратила своё внимание по-прежнему превосходная Лариса. Все дивились тому. Кто-то тут же приладил к ситуации слегка подправленную цитату из «Руслана и Людмилы»: «Лариса Карлу чуть живого в котомку за седло кладёт...». К тому времени она своего Раскольникова бросила. По очень уважительной причине, она заподозрила его, не без оснований, в том, что он причастен к гибели поэта Гумилёва, тайной и непреходящей её любви. Раскольников написал на него в 1921 году в порыве ревности донос в ЧК, оказавшийся средством действенным, подобным пуле Дантеса. Как помним мы, против остроугольника с Троцким ревнивый Фёдор Раскольников не возражал и писем никуда не отправлял.
Дальше опять туману напущено. Одна версия причин её смерти очень пикантного свойства. Это выходит из сопоставления многих сообщений и глухих намёков, содержащихся в свидетельствах того времени. У маленького Карла оказалось великое достоинство. Человек пошёл в корень. Настолько великое, что ни одна резиновая заграничная штучка была несоразмерной этому его человеческому достоинству. И вот началась нелепая какая-то для этой неестественной пары русская рулетка непередаваемого содержания, хотя они вдвоём на три четверти в общей сложности были евреи. Зачнёт — не зачнёт? Эротический, прямо, триллер. Рулетка сработала гибельно. Лариса зачала. Как говорится, за что боролась, на то и напоролась. Аборт вышел неудачным. Прекрасный внешне и отвратительный внутри живой символ русской революции закончила свой путь так, что и вспоминать о том неловко и тошно. К чему природа создаёт совершенство, чтобы перечеркнуть всё это в конце концов самым безжалостным и отвратительным образом.
Впрочем, для самой Ларисы оно и лучше вышло. В годы сталинской чистки она — троцкистка, душой и телом, обязательно приняла бы возможно даже более суровый и не столь увлекательный для воображения конец. А тут хоть похоронена прилично.
Ну да ладно, дело то ведь вовсе не в этой Ларисе. Она тут мне нужна только для того стала, чтобы вернее оттенить личность настоящего моего героя. Это были, как говаривал устами симпатичнейшего своего героя незабвенный Фрунзе Мкртчян — «две пары в сапоге».
Когда Раскольников со штабом на яхтах прибывали в Кронштадт, всё обращалось уж в какой-то вовсе полный абзац. Начиналось с застолий. Для рядовой матросской сошки готовили суп с селёдкой или воблой. Для штаба и прочего начальственного состава был готов полный обед из трёх блюд, а в супе и котлетах — мясо. Сам же Раскольников и особо близкие ему лица изволили вкушать исключительные деликатесы. С икрой, ананасами и шампанским. Перманентно унижаемые моряки-кронштадтцы пытались тщетно донести куда следует, что Раскольников и его окружение чаще инспектируют в своих выездах винные погреба, чем пороховые. И даже требовали создать специальную комиссию для ревизии квартир своих командиров и комиссаров, предполагая, что там и отыщутся следы явного разложения и перерождения большевистской верхушки. Не только в виде предметов буржуазной роскоши, но и виде продовольственных запасов, не дошедших до матросского котла.
Это бесстыдство и барство Раскольникова привели, в конце концов, к резкому росту на флоте недовольства большевиками, что и обернулось, в итоге, известным кронштадтским восстанием. Подавлял это восстание опять же сам Раскольников. В составе карательной экспедиции «красного Бонапарта» Михаила Тухачевского. Несколько десятков смертных приговоров он исполнил лично. Очевидцы запомнили, что Раскольников в это время сильно пил и будто по чьему-то внушению бесконечной сомнамбулой повторял по памяти какие-то тексты Достоевского. «Бесов», наверное. Тут уж и Тухачевскому всё ясно стало. Троцкому пришлось к его рапорту прислушаться. Вмешался ещё и сердобольный М.И. Калинин, «дали вина, особый стол, лекарства — и кризис прошёл». Но, похоже, не до конца. От флота замкомвоенмора Раскольникова, наконец, отставили.
Но ведь его чем-то занять надо было. И тут новое чудное дело вышло. Партия доверила психически неуравновешенному Раскольникову возглавить одновременно два журнала — «Молодая гвардия» и «Красная новь», а ещё вдогонку — издательство «Московский рабочий». К тому же становится он председателем Главреперткома, членом коллегии Наркомпроса и начальником Главискусства. И вот он уже настоящий главнокомандующий по армии искусств. «Готовность руководить чем угодно, лишь бы руководить, выдавала неистребимую тягу к власти», — точно скажет о нём историк.
При этом в нём вдруг шевельнулся и ударил ножками внутри него дремлющий до того дар драматурга. И он, Раскольников, стал рожать пьесу за пьесой. Благо, ставить их на сцене немедленно захотели большинство тогдашних именитых режиссёров. Мудрено ли стать красным Шекспиром или там советским Мольером, если тебе подконтрольны все театры страны? Если ты маршал драмы и генералиссимус комедии. Вот тут-то он чуть было и не застрелил Михаила Булгакова.
Ему, Раскольникову, однажды захотелось устроить обсуждение новой своей пьесы с названием «Робеспьер». Захотелось ему побыть на равных с признанными корифеями жанра. Обсуждение сразу приняло все признаки не то юбилея, не то панихиды, когда надо говорить только в превосходных степенях. И вот виднейшие тогдашние деятели, перебивая друг друга, стали бросать словесный бисер: «замечательное произведение нашего дорогого Фёдора Фёдоровича!», «чувства меня... мне... мешают говорить!», «спасибо, низкий поклон вам, Фёдор Фёдорович!», «эта пьеса войдет в золотой фонд нашей литературы хотя бы по своему языковому богатству!». Ну и так далее. И уже заканчивалось триумфальное обсуждение… И тут что-то необъяснимое и самоубийственное происходит с Булгаковым. Может быть он, потом, как профессиональный медик, пытался анализировать тогдашнее своё состояние. Ведь непреодолимое желание резать правду-матку, это ведь отнесено во многих клинических справочниках к явным психическим расстройствам. Но я всё-таки думаю, что Булгакову просто больно стало за унижающихся столь жалким образом товарищей своих и он решил напомнить им о достоинстве русского литератора.
Тогдашняя речь его записана одним из слушателей следующим образом: «Совершенно не согласен с Л.С. Лозовским и другими ораторами. С драматической и театральной стороны пьеса не удалась, действующие лица ничем не связаны, нет никакой интриги. Это беллетристическое произведение. Фигуры неживые. Женские роли относятся к той категории, которую в театрах называют “голубыми” ролями, действия нет». А жена Булгакова добавит к этому ещё такие его слова: «Точно так же я не совсем понял Александра Яковлевича Таирова. Он сравнивал пьесу товарища Раскольникова с Шекспиром и Мольером. Я очень люблю Мольера. И люблю его не только за темы, которые он берёт для своих пьес, за характеры его героев, но и за удивительно сильную драматургическую технику. Каждое появление действующего лица у Мольера необходимо, обосновано, интрига закручена так, что звена вынуть нельзя. Здесь же, в пьесе т. Раскольникова (шея Раскольникова покраснела) ничего не поймёшь, что к чему, почему выходит на сцену это действующее лицо, а не другое. Почему оно уходит? Первый акт можно свободно выбросить, II-й переделать... Как на даче в любительском спектакле! Что же касается языка, то мне просто как-то обидно за выступавшего оратора, что до сих пор он не слышал лучшего языка, чем в пьесе т. Раскольникова. Он говорил здесь о своеобразии. Да, конечно, это своеобразный язык... вот, позвольте, я записал несколько выражений, особенно поразивших меня... “он всосал с молоком матери этот революционный пыл”. Да... Ну, что ж бывает. Не удалась…».
И тут понесло остальных. Елена Сергеевна продолжит описание происходившего там кавардака так: «После этого, как говорил Миша, произошло то, что бывает на базаре, когда кто-нибудь первый бросил кирпич в стену. Начался бедлам. Следующие ораторы предлагали действительно выкинуть какие-то сцены, действующих лиц. Собрание закончилось. Шея у Раскольникова стала темно-синей, налилась, Миша поднялся и направился к выходу. Почувствовав на спине холодок, обернулся и увидел ненавидящие глаза Раскольникова. Рука его нервно тянулась к карману. М(иша) повернулся к двери. “Выстрелит в спину?”». Напряжение это Булгакову даром не прошло. Сделался у него от того нервный тик.
Пьесы Булгакова, понятное дело, в театрах показывать перестали. Раскольников придерживался при этом позиции, которая в корне не совпадала со сталинской. Эту позицию выразил один из убеждённых врагов Булгакова так: «Когда я смотрел “Дни Турбиных”, мне, прежде всего, бросилось то, что большевизм побеждает этих людей не потому, что он есть большевизм, а потому, что делает единую и неделимую Россию. Это концепция, которая бросается всем в глаза, и такой победы большевизма лучше не надо». А Сталин к тому времени задумал уже как раз такую Россию, и «Дни Турбиных» ему помогали и необычайно нравились по этой именно причине. Но даже и Сталину с трудом тогда удавалось восстановить справедливость в отношении любимой пьесы. И встреча его с Булгаковым не состоялась тогда, возможно, по той причине, что утомило его это неприкрытое давление со стороны высоких настырных недоброжелателей Булгакова. Были, оказывается времена, когда у Сталина не хватало сил. И он оставил его на съедение…
Выстрел, когда-то нацеленный Фёдором Раскольниковым в спину Булгакову вполне мог бы и прозвучать. Но он опять не справился на всех своих необъятных и ответственных постах самым безответственным образом. И тогда его вообще убрали с глаз долой, в Эстонию, на дипломатическую работу. Может быть, тут и Сталин тяжёлую руку свою приложил. Пожалуй, эта передряга заставила Раскольникова забыть про Булгакова. А потом он и вовсе сбежал во Францию. Жил себе не тужил в лазурном городе Ницце, да вдруг 24 августа 1939 года, купив газетку местную, узнал, что накануне в Москве Молотов и Риббентроп заключили пакт о ненападении. Он воспринял это как величайшую, опять, личную катастрофу. Они ведь, соколы Троцкого, мечтали уже, что Гитлер немедленно одолеет Сталина и они, орлы-стервятники, упросят фюрера позволить им управлять дальнейшей судьбой России. С учётом, конечно, всех интересов вождя мирового нацизма. Троцкий уже активно готовился стать прокуратором Гитлера в новой обширнейшей и богатейшей германской провинции. А теперь не будет этого. Опять вернулись прежние психические эмоциональные порывы, несовместимые со здравым состоянием ума. В книжке Нины Берберовой «Железная женщина», написано, что Фёдор Раскольников, в состоянии полной невменяемости взобрался однажды на подоконник в палате психиатрической клиники и кинулся вниз головой с пятого этажа.
Теперь, когда я буду перечитывать страницы бессмертного булгаковского романа, на которых изложены похождения сумасшедшего и несчастного поэта Ивана Бездомного, мне обязательно вспомниться и этот реальный никчемный человек Фёдор Раскольников. Ведь Булгаков опять всё знал заранее. И то, как безумно и ничтожно будет он, Фёдор Раскольников, бороться со Сталиным, ведь это же вылитый поэт Бездомный со скорбной головой, пытающийся одолеть Воланда. Не хватает ему только свечечки и бумажной иконки, пришпиленной к груди. Как вылезет, опять подобно скорбящему умом поэту, на карниз фешенебельного жёлтого дома. Поэт, правда, ринется в окончательную пучину безумия, а Раскольников — в бездну небытия. Но всё равно похоже. Такова уж особенность булгаковского гения — угадывать божьим даром своим то, что произойдёт потом с теми, кто рыли ему яму…