"...Я не понимаю, о чем мне с ними разговаривать"

— Я узнал, что есть евреи, довольно поздно, потому что среди них жил и вырос. Кто был вокруг меня? Ну, композиторы, музыканты – это в основном евреи. И первая моя влюбленность – Женя Фрадкина, дочь композитора, которой я написал записку с ошибками – объяснение в любви. Я не понимал, что она еврейка, а я русский. И Володя Фельцман, сын Оскара Фельцмана, выдающийся пианист, – с ним дружили с самого детства – я никогда не думал, что мы разные. Павлик Коган и его сестра Нина – дети гениального скрипача Леонида Когана, с которым мой папа дружил, – это все еврейские дети, что меня тогда совершенно не занимало. В нашей деревне, Старой Рузе, летом собирались грузинские, армянские, азербайджанские композиторы. И все дети были смешаны в одной компании.

Девочка, в которую я влюбился в Риге, – Марика, вот она впервые рассказала про евреев и показала место, где их расстреливали. Трагическую историю с Михоэлсом родители рассказали, когда я уже что-то соображал. И она на меня страшное впечатление произвела, может быть, потому, что я дружил с внучкой Михоэлса. Мы жили в одном подъезде...

Когда я стал узнавать про антисемитизм через проблемы, с которыми сталкивались мои друзья и многие друзья родителей, – меня это доставало, бесило.

В Израиле мы с женой были не раз, и подолгу. Она брала и дочку, чтобы провезти по всем тамошним местам, – русский обязан побывать в Израиле. Когда я выступал перед публикой, в каждом зале встречал знакомых. Один раз жена встретила человека, с которым в детстве жила в коммуналке в центре Москвы.

— У вас и в Израиле друзья?

— А ты мне назови кого-то, кто учился в медицинском, на филфаке, в консерватории, у кого там нет друзей. Да и не только там. Мой ближайший друг – Сергей Бокариус. Мы знакомы с семнадцати лет, он ленинградец, но приезжал в Москву, ухаживал за одной девчонкой с нашего курса. Я о нем сделал документальный фильм «У меня еще есть адреса». Фильм в виде письма – Сергей эмигрировал в Америку. Он окончил Военно-медицинскую Академию. Отправили его на подлодки в Североморск. И тут стали ему припоминать национальность мамы – называлось это тогда «борьба с сионизмом». А ведь все питерские врачи учились либо у его деда, либо у отца. Он внук одного из основателей русской судебно-медицинской экспертизы, профессора Бокариуса.

В Ленинграде антисемитизм был сильнее, чем в Москве. Пожалуй, я столкнулся в первый раз с антисемитизмом именно там, на премьере оперы моего отца «Ромео, Джульетта и тьма» по знаменитой повести Яна Отченашека. Мне было лет тринадцать. Сюжет оперы простой: оккупация Праги, еврейка Эстер встречает чеха Павла, вспыхивает любовь, он ее прячет у себя. Но на него настучали, и она, чтобы его спасти, ночью тихо уходит в гетто, на гибель. Он просыпается – ее нет. Мы поехали на первый спектакль. Очередь стояла километра на полтора – впервые что-то на запретную тему, про евреев, в питерском театре. Премьера – дикий успех. На второй спектакль пришел секретарь обкома Василий Толстиков со своей камарильей. Он пришел после спектакля на сцену, всех поздравил, но сказал, что… еврейку надо заменить на партизанку. На этом оперу закрыли.

Словом, стал я понимать, что это такое, начал много читать на эту тему. А поскольку учил в университете голландский язык, с четвертого курса ездил в Голландию на переводы. Голландия тогда представляла Израиль в Москве, эмиграция происходила через их посольство. И я читал материалы с этим связанные, узнавал о еврейских проблемах.

— Ты не раз говорил, что жена гораздо умнее тебя. Это что же, кокетство?

— Какое кокетство?! Она действительно умнее и образованнее меня во многом, хотя я читаю больше, чем она, – читаю быстро. Но ведь образованность – это не количество прочитанных книг... Я только музыку лучше знаю.

Мы с Чатой (Чата – домашнее прозвище жены Молчанова Консуэло Сегуры) вместе учились на филфаке, она на испанском отделении, я – на голландском.

— Почему такой выбор – голландский язык?

— Да потому, что выгоняли с факультета! Ты что ж думаешь, я мечтал о голландском языке? Поступил-то на испанское отделение, но играл в теннис, был чемпионом СССР среди юношей, ездил на соревнования. Недавно показал внуку медаль, которую тогда завоевал. Маленькая, но золотая… Ну вот, я ездил, а все учили испанский. Они уже вовсю говорят, а я в теннис играю. И мне сказали: ты или уходи вообще, или снова на первый курс, там голландская группа открывается.

— Значит, Консуэло раньше тебя закончила?

— Нет, она на тот же курс из Гаваны перевелась. Она ведь жила с родителями на Кубе и училась в университете. Ее отец, Хосе, заставил ее уйти оттуда, просто выгнал: там не столько учились, сколько революционные песни пели и сахарный тростник резали.

— Есть какая-то легенда, что Консуэло выиграла тебя на спор. За бутылку коньяка.

— Ну, какой там коньяк у студентов. Портвейн, иногда водка. Так что я уж не знаю, что она там выиграла, какую бутылку. Она призналась мне в этом через несколько лет. Оказалось, она меня еще до колхоза заметила. На нашем филологическом факультете всегда было больше девушек... А у нас после той морковки пять или шесть пар поженилось. И только мы… нет, еще одна пара живет до сих пор, остальные расстались. Я через неделю после нашего знакомства поехал в Москву, на свой день рождения, мне исполнялось 18 лет. Показал отцу ее фотографию из студенческого билета и сказал: «Вот на ней я хочу жениться». На следующий день вернулся в колхоз, и мы с сокурсниками решили посмотреть дом Паустовского в Тарусе. Плыли на моторной лодке с абсолютно пьяным лодочником. Где-то на середине Оки лодка начала протекать, и в тот критический момент я предложил выйти за меня замуж.

— А что она?

— Не отказалась, как видишь... Страшно сказать, сколько лет мы женаты.

— Вы все время работаете вместе?

— Нет, только когда делаем документальное кино. Она всегда чувствует любую фальшь или ложь. Это очень важно. Причем, когда работаем, ругаемся страшно! Всю жизнь ругались.

P.S. Бонусом ещё несколько цитат:

О написании интервью с Екатериной Фурцевой (интервью 2012) : «Я работал в Агентстве печати, и два раза мне пришлось этим заниматься. Мы встречались с ней в кабинете директора Большого театра, которым тогда был мой отец композитор Кирилл Молчанов. Я приходил после работы к папе в театр, а в это время подъезжала Екатерина Алексеевна, и они с папой пили коньяк. Я с уважением к ней относился, но долгое время не мог понять, как кухарка стала министром. Впрочем, как сейчас бухгалтер становится министром здравоохранения, для меня тоже остается тайной».

О своей работе (интервью 2016 год): «Сейчас я преподаю 120 студентам в московском институте телевидения и радиовещания "Останкино". Из них 110 — девочки. Хорошенькие. Но они почти ничего не читали и очень мало знают. Когда Алексиевич получила Нобелевскую премию по литературе, из 120 моих студентов лишь две девочки знали эту фамилию — они приехали учиться из Минска. Остальные 118 человек ничего не читали. Я не понимаю, о чем мне с ними разговаривать».

Опубликовала Людмила Мошаев.