3 июля 1941 очнулся после почти двухнедельного молчания "великий полководец, вождь и учитель".

К этому дню немецкие войска овладели практически всей Прибалтикой. Столица Эстонии Таллин с её военно-морской базой Балтийского флота оказались под угрозой полного окружения, а их потеря лишь вопросом времени. Также можно было предположить, что окончательный захват Прибалтики будет осуществлён не основными силами ГА "Север", чтобы не отвлекать их от направления главного удара на Ленинград, а второстепенными.

На южном участке фронта, развивая наступление на Киевском направлении, немецкие войска взяли город Тернополь.

В Москве началось формирование дивизий народного ополчения, создававшихся из добровольцев, не подлежавших призыву и не занятых в оборонной промышленности.
Основные бои дивизии приняли на себя данные дивизии под Москвой и Ленинградом.
----

Черчилль отреагировал на нападение Германии на СССР сразу же, выступив с публичной речью 22 июня 1941 года. А Сталин все первые дни войны молчал…

Тот факт, что Сталин не обратился к народу немедленно после начала войны, сразу вызвал у широких слоёв недоумение. По воспоминаниям ряда советских функционеров из сталинского окружения, в начальный период войны Сталин постоянно или в течение длительного периода пребывал в подавленном состоянии или в прострации.

Упоротые апологеты Сталина пытаются опровергнуть этот факт таким «аргументом», как ссылки на записи в журнале посещений кабинета Сталина. Так, если верить журналу, 22 июня его кабинет посетили 29 раз, в числе посетителей был Жуков, Ворошилов, Молотов, Ватутин. По воспоминаниям Молотова на пенсии, «Сталин не хотел высказывать свою позицию немедленно, в условиях, когда ещё мало что было понятно», хотя в тот же день, 22 июня, по радио уже выступил Черчилль (в СССР из-за разницы часовых поясов в это время уже был вечер), который совершенно однозначно озвучил британскую официальную позицию — поддержку СССР в войне с Германией.

Речь И.В. Сталина начиналfсь необычно: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!». Официальность уступила место "человечности"

В речи Сталина говорилось: «Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является не только войной между двумя армиями. Она является вместе с тем великой войной всего советского народа против немецко-фашистских войск. Целью этой всенародной Отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма. В этой освободительной войне мы не будем одинокими. В этой великой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки, в том числе в лице германского народа, порабощённого гитлеровскими заправилами…»

Обращение призывало развернуть против врага беспощадную партизанскую войну: «На оккупированных территориях необходимо создать для врага и всех его подручных невыносимые условия, преследовать и уничтожать их на каждом шагу»

«Товарищи! Наши силы неисчислимы… Трудящиеся Москвы и Ленинграда уже приступили к созданию многотысячного народного ополчения на поддержку Красной Армии. В каждом городе, которому угрожает опасность нашествия врага, мы должны создать такое народное ополчение, поднять на борьбу всех трудящихся, чтобы своей грудью защищать свою свободу, свою честь, свою Родину в нашей Отечественной войне с германским фашизмом…

https://youtu.be/hmLieiMKMUM?t=10а

----
Однако, «судьбоносное радиообращение» нивелировалось испугом и неуверенностью самого Сталина во время зачитывания текста обращения, которые он не мог скрыть от аудитории даже на расстоянии. Несмотря на то, что речь Сталина была тщательно подготовлена и не звучала в прямом эфире, а была записана заранее на магнитную плёнку для того, чтобы транслировать её по радио несколько раз в течение дня, даже с нескольких попыток профессионалам Всесоюзного радио не удалось записать уверенную речь советского лидера, в итоге пошедшая в эфир запись содержала явные признаки волнения (встречающаяся ныне аудиозапись выступления Сталина 3 июля, как и знаковые выступления по радио В. М. Молотова, Ю. Б. Левитана, была записана на Всесоюзном радио уже после окончания войны «для будущих поколений», аутентичные записи радиоэфиров военного времени в архивах Гостелерадиофонда отсутствуют).

Многие современники отмечали, что советский диктатор был явно напуган, стучал зубами.
Кандидат исторических наук Михаил Рабинович, в то время аспирант ЛГУ, так описывает происходившее:
«Братья и сестры… К вам обращаюсь…» Слышно было, как булькает вода, наливаемая в стакан, и как дробно стучат зубы о стекло стакана».
«Он обратился после начала войны 3-го июля к своим вассалам: «Дорогие братья и сестры…», лязгая зубами от страха по краю стакана с водой, которую он пытался пить, когда у него прерывался голос; вода булькала на всю Россию, когда он доливал её в стакан».
(Римма Нератова. В дни войны)
«Он дрожал, был слышен дробный звон графина о стакан, когда «вождь» наливал воду».
(Наталья Баранская. Странствие бездомных)
«Раздался дрожащий голос: «Братья и сестры», затем бульканье наливаемой воды в стакан и лязг зубов о стекло. «Друзья мои» — и опять стук зубов о стекло. Мужичьё сиволапое. Робкий грузин!»
(Любовь Шапорина. Дневник)
«Он по радио называл нас «братья и сестры», говорил непривычно — голос дрожал. Слышно было, как стучит графин о стакан — пил воду».
(Евгений Шварц. Дневниковые записи)

«Сталин волновался, это ясно чувствовалось по его голосу. Он остановился, замолчал, и молчал, и совершенно отчетливо стало слышно, как он наливает, чтобы успокоиться, воду в стакан. Рука его дрожала, булькала льющаяся вода, и горлышко графина слегка ударялось о край стакана».
(Вячеслав Ковалевский. Не бойся смерти)
«Иногда паузы между фразами затягивались, и было слышно звяканье стакана и звук воды, которую наливал себе Сталин».
(Юрий Емельянов. Сталин: На вершине власти)
«Я помню звук наливаемой в стакан воды и явную нервозность вождя».
(Владимир Шляпентох. Страх и дружба в нашем тоталитарном прошлом)

Принято считать, что выступление Сталина оформило реакцию советского народа на факт начала войны с Германией в её конструктивном ключе (желание дать отпор врагу, разбираться с возникающими трудностями), принявшую более устойчивый и организованный характер.
В официальных документах отмечалось позитивное воздействие речи от 3 июля на состояние трудовой дисциплины населения и новые ориентиры пропагандистской работы. Ранее насаждалось представление, что война будет вестись на чужой территории и малой кровью; теперь же нужно было объяснить, почему события развиваются совершенно иначе, чему также и служило данное выступление. После него официальная советская пропаганда стала актуализировать в сознании граждан представления о судьбоносности исторического момента, о необходимости выбора между жизнью и смертью.
Именно после этого обращения в оборот вошло словосочетание «Великая Отечественная война», причём в тексте слова «великая» и «отечественная» употреблены раздельно.

Однако 25 июня (за неделю до выступления вождя) постановлением СНК СССР «О сдаче населением радиоприёмных и радиопередающих устройств» населению было предписано в пятидневный срок сдать властям все имеющиеся на руках радиоприёмники и радиопередатчики. По официальной версии, это было сделано для того, «чтобы воспрепятствовать вражеской пропаганде». С нарушителями было обещано разобраться «по законам военного времени». Исключение было сделано для иностранцев (дипломатов, журналистов) и некоторых советских ответственных работников. Все остальные могли слушать только программу, транслировавшуюся по московской городской радиосети репродукторами проводного вещания (которое в прифронтовых городах к тому времени уже не функционировало). Кому было адресовано послание Сталина — является спорным вопросом.

В изданных в перестроечное время мемуарах, командир партизанского отряда П. С. Воробьёв вспоминал о том, что ни ему, ни его ближайшим помощникам не довелось читать или слышать о выступлении Сталина по радио 3 июля 1941 года, и решение уйти в партизаны было принято ими на собственный страх и риск.
Более того, о выступлении своего отца по радио 3 июля не знал даже сын Сталина Яков, которого вскоре взяли в плен.

В связи с тем, что факт принудительного изъятия радиоприёмников не афишировался в послевоенной советской документалистике и мемуаристике (поскольку это порождало закономерный вопрос о том, каким образом тому или иному советскому гражданину удалось прослушать выступление Сталина), радиоприёмники, сохранённые под страхом наказания втайне от советской власти, называются «не сданными оккупационным властям».

О том, что все радиоприёмники под угрозой расстрела уже были сданы в советские органы в июне, старались не упоминать.
И. М. Боголепов, бывший сотрудник Московского Радиокомитета, перед войной направленный возглавлять Эстонское радио: «Как директор радио, я мог оставить у себя радиоприёмник (все прочие должны были сдать аппараты на третий день войны) и слышал каждодневные немецкие „зондермельдунг“ с фанфарами: там сдалось 200 тысяч красноармейцев, здесь чуть ли ни полмиллиона. […] Издали доносилась канонада. А в городе энкаведисты вели собственную войну, арестовывая пачками людей, заподозренных в том, что они пятая колонна фашистов».

Речь Сталина не принесла практических результатов. Развёрнутое повсеместно после выступления Сталина обучение гражданских «военному делу» сводилось к шагистике, построению, перестроению и т. п. бесполезному отрыву от работы или учёбы, в июле—августе перемежевавшемуся с «оборонными работами», т. е. примитивным копанием траншей и прочих бессмысленных рвов. К копанию рвов привлекали даже немощных стариков и учёных уровня докторов наук. Эти рвы в западных областях европейской части страны с тех пор вообще не использовались, а под Москвой и Ленинградом после дождей и непогоды их всё равно пришлось перекапывать заново, — характерно, что контролем за ходом этих всенародных земляных работ занимались не военные инженеры или в целом специалисты с инженерным образованием, а парторги и комсорги, нередко без какого-либо технического образования вообще, порой весьма беспринципные карьеристского типа личности, которых заботили не потенциальная функциональная пригодность возводимых фортификационных сооружений, а выполнение приказов начальства по количеству привлечённых к «работам» — читай оторванных от нормальной работы, — низовым комсомольским органам сверху были спущены контрольные цифры, «соцобязательства» по количеству населения, которое необходимо было привлечь к работам и сагитировать записываться добровольцами. Контроля же за качеством работ, как и за дальнейшей судьбой «новобранцев» и координации действий с военкоматами и вообще органами военной власти не было. Разумеется, никаких мероприятий к защите копателей и колонн «новобранцев» от налётов немецкой авиации партийными организаторами не предпринималось, не было даже элементарных мероприятий ВНОС по предупреждению о налётах, — к счастью, немецкая авиация ограничилась тогда разбрасыванием агитационных листовок о сыне Сталина Якове, взятом в плен, и тому подобном, но не стреляла и не бомбила землекопов. Эти «земляные работы», «записи добровольцами» непонятно куда, как и прочие инициативы, повсеместно предпринимавшиеся партийным начальством после выступления Сталина, были свёрнуты, так же как и начаты, в срочном порядке, не будучи доведенными до ума. Для попавших в копатели выхода на волю по сути уже не было, освобождение от «всенародных» принудительных работ в единичных случаях было возможно только в случаях когда за ними приезжали родные и близкие с купленными у врачей «липовыми» медицинскими свидетельствами о неудовлетворительном состоянии здоровья, остальным же на вопросы о сроках работ следовал ответ администрации в духе: «Будем работать до победного конца…».
Если комиссия отбраковывала результаты работ, то раскопанные рвы подлежали засыпке, «забракованные» рвы впоследствии закапывали те же, кто и выкапывал. Результатом стало только изнеможение копателей: «Когда началась лютая зима и голод, студентки нашей группы вернулись в общежитие института с подорванным здоровьем и все погибли от голода одними из первых».

Вслед за выступлением Сталина, народу прокрутили воззвание Ворошилова «о самозащите», которое по наблюдениям Л. В. Шапориной страшно возмутило рабочих: «Все боеспособные уже давно взяты в армию, остались старики и женщины, кто же будет защищать город? И где оружие?».

Практическим следствием ознакомления партийных и советских работников с выступлением Сталина стало повсеместное уничтожение документации (за редкими исключениями, вроде Смоленского архива, предвоенная документация советских органов и партийных инстанций на местах была уничтожена), массовое бегство всех номенклатурных работников с семьями, приближёнными и со всем имуществом, паника среди рядового населения из-за полной растерянности, скудности и противоречивости доводимой до его сведения информации, а также тотальная шпиономания: «Конечно, имеет огромное значение для создания паники то, что НКВД, например, погрузило на машины свои семейства вместе с трюмо, шкафами и пианино, и ещё позавчера многие из них уже уехали. […] По городу летает сгоревшая бумага, это жгут архивы. Никакой возможности разобраться в том, что происходит. И сколько ни силишься остаться спокойным в этом хаосе паники, невольно поддаешься этому стихийному чувству, и действительно, хочется бежать куда угодно, только бы бежать. […] С каждым часом все новые и новые сообщения об отъезде руководящих людей. […] Уезжают начальники самых разнообразных учреждений — от Академии до директоров магазинов и ресторанов. Архивы жгут везде. Это так замечательно реагируют на вчерашнее выступление Сталина по радио. Тов. Сталин призывал к созданию ополчения, партизанского движения в тылу противника, к тому, чтобы ничего не оставлять врагу. А истолковывают его призыв как призыв к уничтожению всего. В панике возникает немало нелепых эпизодов. Ловят изменников, диверсантов и шпионов. Дети и взрослые ведут каждого, кто кажется подозрительным, в милицию и НКВД. Подозрительными кажутся все плохо одетые и все хорошо одетые люди. Знаю уже несколько курьезов по этому поводу. Шпионов ловят целые дни. Сколько же из них действительно шпионов, трудно сказать» ( Хорошунова И. А. «Первый год войны»).

Результаты бегства партийных работников сказались очень быстро: повсеместно началась анархия и мародёрство, которые местами царили от момента бегства советских кадров до прихода немецких войск (что в разных местах составляло от нескольких недель до нескольких месяцев). Особенно повальным было бегство сотрудников НКВД, — как отмечает в своём дневнике советский партизанский командир Н. Н. Попудренко: «От первой бомбы — милиция и НКВД бросили своё здание, много оружия и боеприпасов. […] Люди в панике, рабочие бросали предприятия, служащие учреждения, милиция оставила свои посты; появились мародёры, начался грабёж магазинов и складов. Проходившая 5-я Армия через город не имела хлеба, так как хлебозавод из-за отсутствия рабочих остановился. В этот критический момент в городе я остался один (по своей инициативе и совести). […] С наганом в руках я мобилизовывал всех людей для борьбы с пожаром и боролся с мародёрами».
Аналогичные свидетельства содержатся в дневниках других партизанских командиров (по понятным причинам не издававшихся в советское время).

Сталин, пришедший к власти путем закулисных интриг, на самом деле никогда не был публичным политиком, способным коммуницировать с народом, как Черчилль, который действовал в условиях демократических выборов. Отсюда разница между демократически избранным политиком и советским диктатором.
​