Русский консерватор Николай Любимов: взгляд на революцию

Автор: Александр Гончаров

Иногда приходится задумываться о том, что российское общество относится к истории своей страны шизофренически. Мы грезим, чтобы наше государство было сильным, а народ процветал, но вот почему-то учебники по гуманитарным предметам в России переполнены именами разрушителей и откровенных русофобов. И в них не находится места людям, которые трудились на благо Российской Империи, строили дома и мосты, преподавали науки юношеству и защищали страну от надвигающейся революционной чумы.

О Николае Алексеевиче Любимове (1830-1897) в школьном учебнике по истории вы ничего не найдете. А между тем это был выдающийся человек, и, живи он в какой-нибудь Швейцарии, его там бы почитали в одном ряду с именами великих людей в пантеоне и постоянно, с помпой, отмечали юбилейные даты.

Но мы привыкли разбрасываться своим достоянием. Однако такая пресловутая «щедрость» чести не делает. Поэтому и попытаемся от нее уйти…

Родился Николай Любимов в Московском воспитательном доме. Имя его матери и отца остаются неизвестными, хотя и бытует позднее мнение, что ребенок был внебрачным сыном доктора медицины, ординарного профессора минералогии и зоологии, декана физико-математического факультета Московского Императорского университета, статского советника Алексея Леонтьевича Ловецкого, вышедшего из семьи бедного сельского пономаря в Рязанской губернии.

Как бы там ни было, но именно Ловецкий забрал мальчика на воспитание, что в дальнейшем позволило Любимову получить хорошее гимназическое образование и закончить Московский университет.

Научной страстью Николая Алексеевича стала физика. В 1856 г. он защитил магистерскую диссертацию в родном университете на тему «Основной закон электродинамики и его приложение к теории магнитных явлений». Затем его отправили в заграничную научную командировку. Любимов посещал лекции по экспериментальной физике в Сорбонне, а чуть позже занимался в знаменитом Геттингене.

В 1863 году Николай Любимов защитил докторскую диссертацию «О Дальтоновском законе и количестве пара в воздухе при низких температурах». Его избирают ординарным профессором.

По свидетельству современников, Любимов обладал сильным ораторским талантом. Его лекции приобрели популярность не только у студентов, но и у посторонних слушателей. Но сам профессор признавался, что лишь сопровождение теории наглядными опытами и решением несложных физико-математических задач сыграли огромную роль в успешности его публичных выступлений.

Но далеко не только физика и педагогика привлекали Николая Алексеевича. Он живо интересовался историей, литературой и политикой. И на этой почве близко сошелся с издателем и замечательным мыслителем-публицистом Михаилом Никифоровичем Катковым и великим русским философом Константином Николаевичем Леонтьевым. Он стал активным сотрудником «Московских ведомостей» и «Русского вестника». А в 1863-1882 гг. Любимов являлся фактическим редактором «Русского вестника». И как раз при нем были напечатаны романы Федора Михайловича Достоевского «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Братья Карамазовы».

У Достоевского и Любимова установились дружеские отношения, хотя первый и сопротивлялся некоторым редакторским правкам, сделанным Николаем Алексеевичем.

Федор Михайлович бывал в семье Любимовых, когда наезжал в Москву, обедал и часто разговаривал с приятелем на разные темы. Сохранились 33 письма Достоевского к Любимову и 13 писем Любимова к Достоевскому.

По взглядам на революцию, социализм и судьбу России Николай Алексеевич и Федор Михайлович сошлись совершенно. В одном из писем Достоевский откровенно утверждает, надеясь на полное взаимопонимание: «Современный отрицатель, из самых ярых, прямо объявляет себя за то, что советует дьявол, и утверждает, что это вернее для счастья людей, чем Христос. Нашему русскому, дурацкому (но странному социализму, потому что в нем молодежь) – указание и, кажется, энергическое: хлебы, Вавилонская башня (то есть будущее царство социализма) и полное порабощение свободы совести – вот к чему приходит отчаянный отрицатель и атеист! Разница в том, что наши социалисты (а они не одна только подпольная нигилятина, – Вы знаете это) – сознательные иезуиты и лгуны, не признающиеся, что идеал их есть идеал насилия над человеческой совестью и низведения человечества до стадного скота, а мой социалист (Иван Карамазов) – человек искренний, который прямо признается, что согласен с взглядом «Великого Инквизитора» на человечество и что Христова вера (будто бы) вознесла человека гораздо выше, чем стоит он на самом деле».

Исследователи творчества Достоевского подметили, что в «Записных книжка» писателя встречаются слова, позаимствованные из небольшого трактата Николая Любимова «Против течения. Беседы о революции. Наброски и очерки в разговорах двух приятелей», выпущенного в 1880 году под псевдонимом Варфоломей Кочнев и частями издававшегося еще и в «Русском вестнике».

В дальнейшем «Против течения» – это уже первая часть книги «Крушение монархии во Франции» (1893).

Можно высказать подозрение, что в диалогах «Против течения» в качестве приятеля автора изображен Федор Михайлович.

Кстати, «Крушение монархии во Франции» не потеряло своей актуальности и для нашей эпохи. А раз так, то переиздавать книгу никто не стал: не ровен час дойдет до читателя, и умеющий думать человек, все сопоставив, откажется от сладких иллюзий и чревовещательных уговоров «леваков» XXI века.

Суть «Против течения» можно выразить одной фразой. Борхес говорил, что «была, есть, и будет только одна Империя – Римская». Если его переиначить чуть-чуть, то уже по Любимову получится, что была, есть и будет только одна революция – Французская.

В «Крушении монархии…» у Любимова прослеживается ряд методик, которые мы привычно относим не ранее чем к прошлому столетию. Исследователь раскрыл, что Французская революция показала, если использовать современную нам терминологию, и «окно Овертона», и вполне законное «капельное просачивание во власть» будущих революционеров, и достижение «гегемонии в культуре» (по Антонио Грамши). Но кто в России XX века читал Николая Алексеевича Любимова?

Наблюдая за либеральными реформами, Любимов отмечал их схожесть с аналогичными во Франции перед революцией конца XVIII в., делая, конечно, поправку на период исторического развития и этнический компонент. Причем Николай Алексеевич дает совершенно верный прогноз, что если во Франции революция обнажила центростремительные тенденции в государственном устройстве, то в Российской Империи она же должна спровоцировать центробежные.

Такое различие объясняется тем, что революционным во Франции первоначально являлось государственное этническое ядро, а в России революция явно опирается на все, противостоящее стержневому этносу Империи – русским. Это в дальнейшем и подтвердилось, когда ударные отряды большевиков стали формироваться из евреев, латышей, венгров, чехов, поляков, китайцев и т. д.

Французская революция родила понятие нации, а российская же, наоборот, постаралась растворить русский народ в советской «общности». Но последнего, слава Богу, Любимов уже не увидел.

Либеральные реформы XIX века Николай Алексеевич охарактеризовал образно и четко, использовав гоголевских персонажей: «Как изумился бы автор «Ревизора», увидев воочию, что в наше время Иваны Александровичи действительно играют в вист с французским посланником, дают направление делам и пишут передовые статьи в газетах, изобразуя собою общественное мнение. За то племя крыс-чиновников исчезло, а «пустейшие», то есть к труду простому неспособные, и до труда высшего благодаря своему пустейшему воспитанию не доросшие, стали на первый план. Представь себе царство гоголевских городничих, – плутов, но по-своему неглупых людей, как их характеризует автор «Ревизора», замененным царством усовершенствованных Хлестаковых. Можно ли было бы счесть это значительным прогрессом? Дело делать некогда и на низших, и на высших ступенях».

Разрабатывая тему Французской революции, Любимов обнаружил, что ее и делали французские Хлестаковы: недоучки, нелюбители систематического труда, лица, обладавшие туннельным политическим зрением. Они органически не могли управлять страной, а потому и прибегли к массовому террору, оправдывая свою властную импотенцию происками «врагов нации».

Николай Алексеевич, по сути, предугадал портреты российских революционеров, дорвавшихся до властных коридоров в 1917 году. Единственное, чего он, пожалуй, не провидел, что на смену Хлестакову – Керенскому придет Чичиков – Ленин.

Любимов мечтал остановить революцию. И революционной идеологии он противопоставлял патриотизм, правда, с горечью отмечая, что патриотами русские люди по-настоящему становятся лишь в экстремальных, почти катастрофических условиях: «Это минута нашего национального пробуждения в 1863 году во время Польского восстания. Вдруг стало ясным, что русский патриотизм не грубость масс, не чудачество кружка, не притворство желающих выслужиться у правительства, а сознание себя Русским, не стыдящимся истории своего народа, не отрекающимся от нее со всею ее нравственною ответственностью и трудными задачами, указываемыми вечной справедливостью, по воле которой возвышаются и падают народы. Почувствовалось, что разумный патриотизм есть истинный признак образованного народа, а пошлый космополитизм, такой же признак варварства, как и китайщина».

Любимова надо читать в XXI веке. Кажется, что наша эпоха очень сильно перекликается с XIX столетием. И враги выявились те же, и проблемы мучают схожие, да и народные настроения явно сопоставляются.

Николай Алексеевич Любимов, как и другие русские консерваторы, может указать нам правильный путь ушедшего времени. Надо только обратиться к ним и услышать их голоса