Противоречивый консерватизм и бесплодные поиски русского в советском

Автор: Михаил Смолин

Прочёл недавно вышедшую статью философа Юрия Пущаева «Одна или три страны? О преемственности и разрывах в русской истории» (Тетради по консерватизму. №1, 2024). Интерес к тексту был навеян другими статьями Юрия Пущаева о Дугине, весьма дельными в критике его антиконсерватизма.

Монархисты-гвозди и существует ли «антисоветчина»?

Тему соотношения «русского» и «советского» давно считаю крайне актуальной не только для общества в целом, но и для личной самоидентификации каждого, а главное — для выбора всеми нами пути в русское будущее.

Посыл статьи исходит из важности преемственности русской истории (Российская Империя — СССР — Российская Федерация), в том числе и для возможности законно претендовать на урегулирование украинской проблемы. Важность преемственности автор увязывает с легитимностью СВО, ссылаясь на некую статью либерала-эмигранта, отрицающего таковую преемственность Российской Империи с СССР и осуждающего РФ за СВО.

Ссылку на статью эмигранта не даю, для рассматриваемой темы она несущественна. Но для самого философа Пущаева она является поводом (чрезвычайно натянутым) указать на совпадение взглядов между либералом-релокантом и, как он эмоционально выражается, «радикально антисоветскими консерваторами и чрезмерно прямыми (как гвоздь) «монархистами-патриотами». Этакий прозрачный намёк в прилепинском стиле: мол, одного поля «антисоветские» ягодки-то, присмотритесь…

Давно говорю, что термин «антисоветчик» абсолютно искусственный и политически пустой, так как Советы не играли ключевой роли в системе партийного государства. К тому же не было ни одной антикоммунистической организации, которая бы главной проблемой считала институт Советов.

В СССР реальной властью обладала высшая коммунистическая партийная номенклатура, действующая в зависимости от внутри и внешнеполитической обстановки исходя из марксистко-ленинской идеологии. Советы были для коммунистов демократической декорацией. Поэтому быть «антисоветчиками» (против Советов) — всё равно что противостоять не коммунизму как идеологии и не компартии как главному институту госсистемы, реализующей на практике эту идеологию, а вести борьбу с политическими декорациями этого режима (плакатами, профсоюзами, профкомами и т. д.).

Правые консерваторы или православные монархисты в реальности являются принципиальными антикоммунистами. «Антисоветчиками» их называют люди, либо идейно «оплодотворённые социализмом» в той или иной степени, либо лично чем-либо ими раздражённые.

Важно отметить, что Юрий Пущаев декларирует, что написал статью «с христианской и консервативной точек зрения» и сам придерживается этих взглядов. В статье есть немало действительно христианских и консервативных суждений, с которыми можно согласиться. Но есть какая-то недоговорённость, так как автор предъявляет монархистам в качестве их главного политического «греха» «радикальный антисоветизм». Если «радикальный антисоветизм» является «смертным» политическим «грехом», то, вероятно, «советизм» что-то противоположно живительное. Скорее, «советизм» в статье трактуется как сложная, внутренне противоречивая, но актуальная задача.

Не могу знать, кого непосредственно имеет в виду Юрий Пущаев под этими «радикальными антисоветчиками-монархистами» с их «до предела антисоветскими идеями», как он пишет в другом месте. Такое обезличенное отношение в последнее время встречается довольно часто. Полемику всегда удобнее вести с обезличенными персонажами — им легко приписать любые произвольные взгляды. Некие «монархисты» чего-то там пишут и пишут «неправильно» или даже антисоветски «провокационно».

В принципе, эпитеты, сказанные о неких «монархистах-патриотах», могу спокойно принять на свой адрес, совершенно не утверждая, что в реальности Юрием Пущаевым имелся в виду именно я или кто-либо конкретно из моих пишущих правых единомышленников. Не скрою, воспринял написанные слова как комплимент нашему сообществу в целом, хотя и сомневаюсь, что лично я бываю всегда прямо как гвоздь. Желание есть, а вот гражданского мужества и усидчивости, пожалуй, не всегда достаёт. К тому же давно уверен, что совершенно неправильно мировоззренчески «сутулиться» или «горбиться», если занимаешься политической публицистикой. Получается либо невнятно, либо безнравственно. Публицистическое дело считаю серьёзным, случалось, что за него и убивали, а потому стараюсь относиться к нему с большим внутренним уважением.

С другой стороны, мы живём в свободной стране, и всяк имеет право держать себя как ему заблагорассудиться, прямо или в разной степени противоречивой согнутости. Да и вообще, никто никому не обязан нравиться. Всё это непринципиально при выяснении истины…

Преемственность в чём?

Значительно существенней вопрос, которым задаётся Юрий Пущаев в связи с проблемой преемственности: «Разве не одни и те же люди действовали в ходе революции, жили и там, и там — по разные стороны этих исторических рубежей?»

Казалось бы, вопрос абсолютно риторический. Но если разобраться, кто жил в это время, а кто действовал, то он предстанет совсем в другом свете.

«Жили» (просто существовали или выживали), пожалуй, действительно одни и те же люди, но вот «действовали» (властвовали, переучреждали страну) люди весьма разные.

К тому же революционные события XX столетия в этом смысле сильно отличаются от смуты XVII века. До смуты, во время смуты и после неё в Московском царстве жили и действовали в основном одни и те же русские люди. Бояре, служилый, казацкий и городской люд, священство, поначалу немало поблудив и покуролесив, вернулись к возрождению Московского царства примерно в том же социальном и человеческом составе, что и до смуты.

А вот до революции 1917 года, во время революции и после неё активно действовали совершенно разные люди. Сменился практически полностью состав «действовавших», властвовавших. Во власть пришли совсем другие люди. Хотя жили и выживали в те годы действительно всё те же самые русские люди, но уже безо всякой возможности властвовать и господствовать. Да, русские люди могли играть в коммунистическом государстве большую роль, но не как русские, а как общесоветский человеческий материал, национальный гумус, используемый другими интернациональными силами в своих интересах. «Русскость» же коммунистической властью преследовалась по всем пунктам своего проявления.

Один из главных вопросов статьи о преемственности поставлен философом Пущаевым как-то слишком общо. Преемственность в чём? В географии, в границах государства, в языке, в наличии русского народа на этой территории?

Так это и поменяться не могло ни при каких обстоятельствах. Большевики не были богами этого мира, чтобы реально разрушить его до основания, поменяв природу, географию и человеческую психологию.

У правых консерваторов нет проблемы восприятия всего, что происходило с русским народом, как потока более чем тысячелетней русской истории. И конечно, всё, что ни старалось в этом потоке нас убить, делало нас сильнее. Да даже и то, что старалось убить, делало нас сильнее. Но при всём при этом воспринимать деятельность своих убийц как новый этап осмысления русскости – это какой-то глубоко суицидальный интеллигентский декаданс, совершенно не свойственный сознанию правых консерваторов.

Вот, скажем, для греческого народа античная Греция, Римская империя, Византийская империя, Османская империя и современная Греция — это пять разных стран или одна общая история греческого народа? По-моему, и то, и другое. Хотя можно горячо спорить, что из себя представляли греки во все эти эпохи. И даже находить, что при римлянах и турках греческое общество могло иметь некоторые плюсы для своего существования. Стопроцентное зло в нашем мире представить сложно. Но утверждать, что римляне или тем паче турки, специально способствовали своей властью новому осмыслению «эллинства», странно. Вопреки властям римским и турецким возможно, но благодаря — нет.

Собственно, и периоды господства на Руси хазар, монгол, поляков с лжедмитриями, большевиков — это разные нерусские господства, разные антинациональные власти, торжество разных чуждых государств, но происходившие на полях русской истории. Да, периоды порабощения давали пищу для покаянного размышления о «русскости», о возвращении на царские пути развития православной русской цивилизации. Но вопреки, в духовном сопротивлении, а не в растворении «русскости» в «хазарскости», «монгольскости» или какой-нибудь мимикрийной стадии «евразийскости» или «советскости».

С периодами нерусского порабощения есть неразрешимая проблема преемственности как родственности, законной рождённости одного от другого, в области веры, нравственности, отношения к ближнему, власти, государству, народу и ко многому другому по сравнению с периодами, когда Россия устраивалась в той или иной степени по-русски (Рюриковичи и Романовы). Ни Рюриковичи, ни Романовы никогда добровольно не передавали преемство своей власти всем этим узурпаторам господства над русским народом. Да и сами русские, в отличие выбора монархических династий, никогда не проявляли свободного волеизъявления, согласия на нерусские господства.

«Советскость» несёт в себе черты насильственной идеологической селекции, некоей «янычарской переформатированности» и в целом не законной рождённости от «русскости». Носитель «советскости» больше ценит свой новый служебный статус, что он «янычар» на султанской службе, что он «советский человек», участвующий в мировом коммунистическом эксперименте. Иногда «советский» мог вспоминать и о своём национальном происхождении, но чаще, как интернационалист, считал его незначительной случайностью, ни к чему его не обязывающей.

Можно, конечно, ещё хоть сто лет «находить» некую философски мыслимую противоречивую «преемственность» между крестьянскими общинами и колхозами, Православной церковью и компартией, самодержавием и генсеками. Но она будет не только странной, вымученно поверхностной, но метафизически и нравственно совершенно невозможной, как совершенно невозможна «преемственность» между Христом и антихристом, верой и атеизмом, благоверностью самодержцев и конституционностью глав республик, любовью к ближнему и любовью к человечеству.

Ни Христос не порождал антихриста, ни Православная церковь — компартию, ни самодержавие — красных фараонов. Зло имеет свою родословную, отдельную от добра, и вступать в родовые отношения с диаволом на предмет улучшения породы нет никакого рационального смысла. Потомства у такого противоестественного соития никогда не будет, быть может, кроме крайне ублюдочного и нежизнеспособного. А погубить свою душу и душу народа легко.

Мировоззренческое преткновение здесь вовсе не в том, что для неких «антисоветчиков-монархистов» революция была «непредсказуемым событием». Приближение революции живо чувствовали в правом политическом спектре, быть может, как нигде в другом месте.

Не очень понимаю, что подразумевается под словосочетанием «историческая судьба» в адрес революции и большевиков. Судьба — что-то предопределённое, вне воли и милости Божией. Замысел же Божий о каждом народе вовсе не судьба, а предлагаемый путь верных, исторический цивилизационный выбор, с возможными анархистскими срывами, самочинными уходами с этого пути, с покаянием, и возвращением на него.

Юрий Пущаев настаивает, что революция не привела на русских территориях к появлению новой страны. И тут же приводит пример: мол, и после революции Франция осталась Францией, а французы — французами.

Здесь странно упускается из виду, что имя Франции, что при монархии, что при республике, никогда не пропадало из официального названия этой страны, а французы не назывались ни «советским», ни каким-либо иным искусственным новым наименованием, а оставались французами. К тому же Франция в результате революции не переучреждалась как многонациональная страна или федерация многочисленных республик, а стала, напротив, ещё более унитарным государством, чем при монархии.

И дело вовсе не в том, что «стоит различать тип государства и понятие страны». Здесь, конечно, должна идти речь не о типе государства (монархия, республика), а о принципе власти (монархический, аристократический и демократический).

Если считать, что главной связующей нитью в русской истории является наличие русского народа, то появление на месте РФ, скажем, каких-нибудь евразийских фантазий (Соединённых штатов Евразии) — от Лиссабона до Владивостока или до Ханоя — или исламского всеевразийского союзного халифата будет ли считаться новым этапом преемственности страны Россия?

Для Юрия Пущаева преемственность гарантируется лишь в территории, родовом происхождении, языке, культуре и традициях. То есть между дореволюционными, послереволюционными и послекоммунистическим временами существовала, с его точки зрения, непрерываемая преемственность в этих составляющих.

Можно согласиться, что во все эти времена существовал русский народ. Но разве народ и государство, народ и страна, народ и власть — одно и то же?

Национальную независимость хранит власть, а не народ

Здесь невозможно обойтись без такой творческой составляющей истории, как власть. Государство — это во многом юридический термин или юридическая фикция, тогда как власть — реально действующая институция, в монархической форме правления хранящая национальный суверенитет.

Разве монгольская власть, в сфере которой проживало русское население некоторое время, была родной для русских? Конечно, нет. Русские национальные интересы были вне интересов монгольской власти. Но при этом несомненно, что период монгольского владычества был периодом русской истории.

Точно так же коммунистическая власть или власть коммунистической партии в СССР была не родной, не русской властью для русского народа. Коммунистическая власть была принципиально интернациональный, и русские национальные интересы определялись ею как непосредственная опасность для своего режима (великодержавный шовинизм).

Правда, здесь надо указать и на разницу этих периодов. При монголах сохранилась русская власть (Рюриковичи), хотя и в подчинённом положении у монголов, но всё же не уничтоженная. При коммунистах же русская власть была осознанно казнена (Романовы), а само государство переучреждено, потеряв название «Россия» даже в своём наименовании.

Автор хочет списать сложность картины русской истории лишь на парадоксальность и противоречивость, которая якобы даёт нам дивную возможность соединять по живому несоединимое и противоположное. И всё объясняет только этим.

Дополню эти рассуждения своими парадоксами. На самом деле, как мне кажется, действительно «сложным» является, напротив, «простое» и «непротиворечивое» в своей сути.

Скорее, даже так. «Сложное» надо заменить на слово «совершенное». Действительно «сложным» или «совершенным» является по-настоящему «простое» и «непротиворечивое». Всё же действительно «противоречивое» кажется «сложным» лишь только потому, что является «несовершенным».

Атеизм может показаться сложнее веры, коммунистическая власть — сложнее исторического самодержавия, «советскость» — сложнее «русскости» и т. д. «Противоречивость» кажется «сложной» не только своей несовершенностью, социальной неорганичностью, но и отсутствием творческой цельности.

Остаётся ли сегодня актуальным «советское»?

Для Юрия Пущаева оказывается важным, что в коммунистический период якобы выработалось «новое понимание русскости», мол, «национальная гордость великороссов стала пониматься как гордость самого первого и самого главного революционного народа мира. И оно не было навязанным сверху».

Мысль опять парадоксальная, для времён СССР крайне противоречивая и абсолютно бесполезная в постсоветские времена. У какого числа сегодняшних русских наличествует именно эта «гордость»? Если она когда-нибудь и была в наличии (что спорно), то сейчас она характерна лишь для совершенно упоротых комми. Если таковое «новое понимание русскости» когда-нибудь и выработалось (совсем спорно), то оно к нашему времени так же благополучно уже и умерло в русской массе.

Если «советскость» есть «новое понимание русскости» и если «новое» должно заменять со временем «старое», то в нашем наличии есть несколько вполне видимых странностей.

Во-первых, «советскость» как «новое» должна была бы полностью заменить «русскость», чего не произошло ни при коммунистах, ни позже. Во-вторых, «советскость», существуя параллельно с «русскостью», с падением коммунистического режима и его пропаганды на наших глазах постепенно отмирает вместе со своими носителями, уступая место «русскости». Без компартии и СССР «советское» оказывается нежизнеспособным при всех пропагандистских усилиях современных «советских шовинистов».

Таким образом, актуальность решения проблемы восприятия «советского» из области политико-практической стремительно утекает в область чисто историческую. Из объекта внимания политиков «советское» неизбежно скоро перетечёт в сферу ответственности историков. Чем дальше мы от времен СССР, тем меньше можно говорить о «советском народе», реальное существование которого сомнительно даже и для коммунистических времён. Носители «советского» стремительно уступают место другим поколениям в силу естественности человеческой смертности.

Искусственность «советского», его нежизнеспособность вне социалистического государства и его партийной идеологии в перспективе вообще снимает проблему «советского». Если такой общественный феномен, как «советское», и был, то вне искусственно поддерживаемой социалистической среды он «не размножается» или делает это крайне антирепродуктивно, производя на свет лишь радикальные «советские» особи, фанатично погружённые в марксизм, коммунизм и анархизм.

Опасность «советского»

Философ Пущаев рассуждает о частичном консервативном повороте при Сталине и верит в частичную реабилитацию русского в 1930-е годы. Здесь мы сталкиваемся, быть может, с самыми принципиальными строчками для рассматриваемого автора и самыми противоречивыми, как любит выражаться Юрий Пущаев, утверждениями для читателя.

Во-первых, автор считает, что в СССР «между русским и советским было настолько сильное взаимопроникновение… настолько были размыты границы между ними, что произошло определенное растворение русского в советском». Во-вторых, что ««советское» и «коммунистическое» (как доктрина), конечно, не идентичны, во многом не совпадают, и, более того, каждый из этих феноменов сложен внутри себя и даже противоречив».

Описанный процесс, если его существование можно, конечно, доказать, раскрывает всю опасность «советского» для «русского».

Если «русское» растворялось в «советском», то описанный процесс является либо прямой утилизацией «русского», либо констатацией того, что русская почва использовалась для взращивания неких новых коммунистических плодов «советского», которые ранее на ней не росли или считались сорняками.

С одновременной констатацией, что «советское» существовало одновременно с «русским», автор описывает процесс либо создания нового раствора, либо поглощения одного другим.

Растворителем «русскости» здесь надо признать «советское».

Если «русское» растворилось в «советском», значит, «советское» — это растворитель, а «русское» — это нечто, подвергнувшееся растворению. Вообще, растворение есть процесс энтропии, превращения одного в другое, или на языке термодинамики процесс необратимого рассеивания энергии или появление бесполезной энергии.

В данном случае рассеивание русской энергии действительно происходило в гигантских масштабах (классовая борьба, религиозные и политические репрессии, коллективизация и прочие социальные эксперименты).

В связи с этим, возникает множество вопросов.

До какой же степени, что-то может изменяться — оставаясь тем же самым по своей сути? И если «русское» способно растворяться в «советском», то остается ли этот «советский раствор» «русским» или же продолжает быть «советским»? Если «советское» — это новое прочтение «русскости», то нужно ли оставлять старую «русскость» вообще в живых?

К тому же растворение «русского» в «советском» происходит с одновременным разрушением или отказом от прежней идентичности. Если, растворяясь в «советском», надо отказаться от веры, «старого» понимания русскости, то сохраняется ли в «советском» некое новое понимание «русскости»? И если сохраняется, то благодаря «советскому» или вопреки, в противостоянии с ней?

Не является ли проявление «русскости» в коммунистическом обществе процессом, сравнимым с прорастанием травы через асфальт. Прорастание «русскости» через идеологические препоны «советского»? Сам идеологический асфальт может ли являться сутью преемственности?

Не является ли «советское» соединением мёда «русскости» с идеологическим дёгтем «коммунистичности», на выходе дающей что-то, радикально теряющее живительную цивилизационную значимость?

Если суть «советского» — человеческий продукт, получаемый при воздействии коммунистической идеологии, то «советский человек» — это коммунист, хоть и не фанатичный в силу непогружённости в марксизм-ленинизм.

Стало ли «советское (социалистическое)» частью нашей «русскости», этапом нашего исторического развития? Вошло ли оно в духовное ядро нашей цивилизации?

«Советское» шире и включает «русское»? Или это лишь очередная попытка социальной селекции, смешения настоящего с поддельным, от которого лучше отказаться как от ненужной примеси, как от чего-то внешнего, наносного, временного?

Происхождение «советского»

Вопросов много, но автор не останавливается в своих рассуждениях и ещё более усложняет описание «советского». Оказывается, с его точки зрения «советское» и «коммунистическое» (как доктрина), конечно, не идентичны, во многом не совпадают, и, более того, каждый из этих феноменов сложен внутри себя и даже противоречив».

Здесь начинается уже настоящий непроглядный туман. Если принять на веру, что «советское» не идентично «коммунистическому» и даже «во многом не совпадают», то что же такое вообще «советское»? Существует ли оно вне философского воображения?

По мере чтения статьи автора происхождение «советского» становится всё менее и менее понятно.

То ли марксизм как отец и компартия как мать не являются законными родителями «советского».

То ли «советское» по каким-то не названным причинам самобытно настолько, что способно эмансипироваться от марксизма, коммунизма и СССР, и существовать как социальный продукт совершенно автономно, может воспроизводиться заново вне марксистских догм, коммунистических партий и СССРов.

То ли «советское» — это некий интернациональный раствор, который поглощает чисто «русское», чтобы стать новым этапом уже смешанной неорусскости, по типу «россиянства».

Сам автор описывает «советское» опять же в своём стиле — как очень сложное, противоречивое, искажённое, превращённое, ведущее своё происхождение из христианства и одновременно агрессивно враждебное христианству нечто.

Юрий Пущаев считает, что «советское» должно русским консерваторам быть «ценно и отчасти близко» своим якобы христианским происхождением и хочет зачем-то попробовать «очистить его от искажений и возвести к своему первоисточнику, понять это искажение как срыв и превратное превращение. Но в то же время и частично оправдать его, что значит — включить советскую эпоху как парадоксальную, во многом отрицающую себя, но тоже закономерную часть русской истории».

Описание «советского», как оно дано Юрием Пущаевым, скорее сходно с «сатанистическим» движением. По своему происхождению оно связано с небом, откуда низвергнуто. Как и «советское», оно порождено революцией и является одновременно агрессивно враждебным христианству.

На самом деле если и попытаться очистить «советское» от «коммунистического», оно вовсе не даст «христианское» и «русское», а скорее обывательскую смердяковщину, брежневский застой и банально западническое «догоним и перегоним Америку».

Я бы даже предложил, возможную формулу «советского»: коммунистическая власть плюс советский обыватель и минус мировая революция.

Реальная преемственность «русского» и «советского

Реальную преемственность «русского» с «советским» можно описать как незаконнорожденность одного от другого, как наследование, основанное на революционном насилии, преемство грабителя, этакий прорыв к русскому наследству партийной смердяковщины, худородной седьмой воды на киселе из Скотопригоньевска, лишь по мечтательным философским слухам объявляемое нам родственным.

«Советское» в своём захватническом преемстве не погнушалось убийствами и грабежами. «Советское» виновно, как и смердяковщина в отцеубийстве (цареубийстве), неизбежно вытекающим из своей «русофобской» составляющей, презирающей своё незаконное и сомнительное происхождение от «русскости».

«Советское» скорее западнический «подкидыш», всё время чувствующий своё подлое происхождение, чуждое отцовской «русскости», а потому агрессивно ей противодействующее и пытающееся растворить, по-советски национально обезличив и уровняв «родственников» по пролетарскому социальному плинтусу.

В романе у Достоевского Григорий, неродной отец, воспитавший Смердякова, говорит ему: «Ты из банной макроты завелся», подчёркивая тем его безродность.

Родовое происхождение «русского» и «советского» глубоко различно. «Русское» родилось из крестильной купели во времена Владимира Святого. А «советское» завелось у нас из кровавой макроты революции 1917 года, из цареубийства и братоубийства Гражданской войны. И никакого духовного преемства между «русскостью» и «советскостью» нет и никогда не будет.

Тем более что никто и никогда не сможет воскресить умершую «советскость» для этих бесполезных и опасных экспериментов.