Сталин не знал о всех наших бедах

Документ № 29

Петрова Татьяна Петровна родилась в 1916 г. в Калининской области. В годы коллективизации переехала в п. Усяты Кемеровской области. Живет в Прокопьевске. Рассказ записала внучка Долгих Татьяна в марте 1998 г.

В число раскулаченных мы как бы не попали. Но в то же время и попали. Мы просто не стали дожидаться этого бедствия. Мы сбежали от коллективизации.

Когда от соседей мы прослышали о раскулачивании, то поняли, что нашей семье не избежать этой участи. Добежали, аж, до Сибири. Нам нужно было поосновательнее спрятаться. Попали мы в небольшой поселок Усяты. Потом на этом месте город Прокопьевск образовался. А тогда это было глухое место. Шахты только строились. Отец наш и устроился на шахту им. Сталина. Мама туда же пошла работать мотористкой. А я осталась присматривать за хозяйством.

Справедливо ли было забирать у кулаков скот и инвентарь? Ты, доченька, лучше и не спрашивай. Что ты! Мы трудились. Всего добивались сами. А эти идолы захотели всё у нас забрать. Разве это по-человечески, по-христиански? Сколько добра пришлось нам оставить в своей деревне! Конечно, что могли, то унесли с собой. Но много ли унесешь вшестером? Тем более что сестренка была маленькая, брату - чуть больше. Ехали на лошадях, товарняках, потом опять на лошадях. Ехали бесконечно долго: Псков, Великие Луки, ещё какие-то станции. Я уже и не замечала дороги. Мы очень вымотались. Ели то, что взяли с собой: картошку, свеклу, морковку, сало.

Никакие мы были не эксплуататоры! Работников мы никогда не держали. Работали только сами. Я не знаю, что забирали при раскулачивании. Мы же сбежали от этого. Но люди тогда говаривали, что забирали всё: и скотину, и зерно, и одежду, и даже посуду.

Помню, с каким страхом родители и соседи говорили об этом. Мы знали, что раскулачивали наши же, деревенские. Одежду тут же раздавали беднякам.

Так страшно было! Мы знали, что нас ждало такое же горе. Хорошо помню, что я испытывала злость, негодование. Почему мы должны были кому-то отдать всё заработанное нами?! Было страшно обидно! Ох, доченька! И вспоминать про то страшно! Я потом про это в книжке читала. "Поднятая целина" называется. Там всё по правде написано. Я даже плакала. Только плакала не над тем, над чем полагалось. Жалела я книжных раскулаченных.

У нас никто раскулачиванию не сопротивлялся. Это же страшно опасно было! Тогда строго было с сопротивлением властям.

Мне тогда всё думалось, что кончилась моя молодость, моё счастье!

Я очень твоего деда любила. Думала, мы убежим, а он останется. Но он поехал с нами. В Усятах мы и повенчались. А через год и дети пошли. У меня всё время страх за детей был. Что с ними будет? Какое у них будущее? Всё время одолевали думы - как жить дальше? Всё время была неопределенность.

Местные усятские жители встретили нас с пониманием. Спасибо им! Нас приютили в одном бараке, накормили тем, что было у них. А было, надо сказать, у них у самих мало. Но люди тогда совестливые были.

Сначала мы жили в бараке на "Голубевке". Это был рабочий поселок рядом с шахтой. Затем переселились в дом, за который потом выплачивали шахте ссуду. У меня тогда уже шестеро детей было. Все мои сестры постепенно разъехались из Прокопьевска. Всем хотелось получше свою жизнь устроить. Но мы не могли сорваться с места из-за недостатка средств.

А в 1953 г. деда твоего в шахте убило. Горе-то какое! Тут уж и речи не могло быть о переезде.

Когда мы жили в своей деревне, то не знали, что такое голод. Вообще как-то не ощущалась еда. Она была, - и всё. А вот как приехали в Прокопьевск, тут и началось. Я уж не говорю про войну. Тут уж мы поголодали. Но ничего, перебились. Сажали картошку. Но её часто воровали.

Голод - это страшно! Это не просто есть хочется, кушать охота. Это ощущение своего бессилия. Ни я, ни твой дед ничего сделать не могли. Голодали сильно!

Потом жизнь как-то налаживаться стала. Иногда было лучше, иногда - хуже. Конкретно по годам не припомню. Но лучше всего, по-моему, было при Брежневе. Сейчас, вот, вы мне помогаете. Тоже неплохо! В хорошие годы мы питались так: на завтрак - каша, на обед - суп, на ужин - картошка с салом. Знаешь, я вспомнила, после войны сильно голодно было. В 1949 г. как раз твоя мама родилась. И ещё раньше.

Во время войны я работала мотористкой. Все тогда думали, как бы своим трудом помочь победе над фашистами. После работы мы работали на полях в подсобном хозяйстве шахты. За это нам деньги не платили, а ставили трудодни. По ним потом давали сколько-то зерна, сколько-то овощей.

Для меня коммунистическая партия была, как мать родная. Все наши беды мы с ней не связывали. Для нас эти беды воспринимались как временные. Мы работали на государство, а государство нас не обижало насчет всяких благ: школы, больницы… .

Сталин внушал нам страх. Чувствовалась его сила. Когда он умер, было всеобщее горе. Я ревела навзрыд.

Власть? Не знаю, что это такое. Но думаю, что это то, без чего нельзя чувствовать себя уверенной, как бы нельзя полностью быть свободной. Вот у Сталина была власть! Да ещё какая! Он действовал на людей как гипнотизер. А видишь, каким он оказался в действительности! Кто бы мог подумать! Боже ты мой…!

У нас на шахте, говорят, были те, кто побывал в лагерях. Но они никогда, ничего не рассказывали. Оно и понятно! Если бы они пошли против партии и говорили про неё плохое, им бы не сдобровать. А так…, никто, ничего не знал. Все любили партию и Сталина. Ленин внушает как бы уважение и любовь. Что ни говори, но именно так я его воспринимаю. Ведь он столько сил положил, чтобы нам хорошо жилось. Он такой умный был. Столько книг написал!

Сталин внушал страх и любовь. При нем были и радости и горести. Было ощущение, что Сталин не знал о всех наших бедах. А если бы узнал, то сразу бы нам помог. К Хрущеву было недоверие. Больно резво он за всё брался. На Сталина стал наговаривать! Ельцин - плохой руководитель. Весь больной. Ему бы на отдых надо. Такое ощущение, что он вроде бы и не правит. Это кто-то делает за него. Черномырдин, кажется, деловой человек. А Кислюк - врун и обманщик! Я так скажу. А больше ничего говорить не буду.

Ты внученька, моё мнение не записывай. Я в политике ничего не понимаю. Я высказала то, что на душе.

Документ № 30

Сердюк Федор Иванович родился на Волге в 1917 г. Рассказ записала правнучка Бауэр Татьяна в октябре 1999 г.

Мою маму звали Василиса. Она была очень красива и добра. Ей не было и шестнадцати, когда она вышла замуж за красивого парня Ивана. Иван тоже был очень молод: ему было всего 17 лет. Молодая семья Сердюк осталась жить в своём селе в большом доме, который достался им от бабушки Василисы - Матрёны.

Иван Савельевич не мог насмотреться на свою ненаглядную Василисушку. Семья была очень дружной. Ну а какая семья без детей?! Детей было очень много, родители их очень любили. В свои 39 лет Иван и Василиса в 37 имели: дочь Евдокию 20 лет, дочь Марию 16 лет, сына Павла 13 лет, Алексея 11 лет, Фёдора 9 лет, Григория 7 лет, Варвару 5 лет. Ещё должны были быть дочь Настенька и сын Вася, да не судьба была им выжить: Настя умерла, не дожив 3-х дней до года, Вася умер сразу. Потом Василиса потеряла дочь в 34 года, сына в 36 лет. Больше детей у Сердюков не было.

Все дети помогали отцу с матерью. Когда отец уходил в церковь молиться Богу, матери помогали все дети. Хозяйство было большое: 2 лошади, 1 корова, 4 овцы, 30 десятин земли. Помимо этого был амбар, ветряная мельница, жатка, сенокосилка, шерсточесалка. Всё было нажито потом и кровью. Из церкви отец шёл в поле работать, где про себя молился за урожай. Иван и детей приучил молиться. Ни дня не проходило, чтобы за большим столом в хате не молились на хлеб насущный.

Отец считался кулаком, а кулаков надобно было власти раскулачивать. Всё добро, таким трудом нажитое, отец не хотел отдавать. За это и за то, что людям раздавал молитвы, отец был репрессирован тройкой УНКВД 11.03.38г. по ст.58-2-8-9-1 УК РСФСФ1, приговорен к расстрелу. Расстрелян был 25.03.38г.

О расстреле мама знала, только не хотела верить, ждала отца. В день расстрела пролежала на печи весь день (ноги не шли и сердце тревожно билось). Тогда она поняла, что её Иван больше не будет лежать с ней на печи.

Нас отправили на большом корабле по Волге (было выселение). Когда в очередной раз корабль остановился "отдохнуть", кто-то нехороший украл Вареньку, самую младшую доченьку-куколку. Мама всю дорогу не отпускала от себя её, а тут отвлеклась, не усмотрела. Плакать не было сил. Одно горюшко за другим! Седина посеребрила чёрные волосы сорокалетней женщины.

Высадили нас в незнакомой стороне. Оказалось, что это село Дубровино Завьяловского района Алтайского края. Всё приходилось начинать с начала. Вся семья трудилась день и ночь. Не хватало крепкого мужского плеча. На соседней улице жил статный мужчина - вдовец, которому давно приглянулась Василиса.

Долго он ухаживал за ней, помогал в работе. Так и стали жить вместе. Он был моложе её на 7 лет. Любил он её очень, она же не отвечала ему тем же. Уважала его и всё. Через год, зайдя в амбар, Василиса упала в обморок. Очнулась в постели. Поняла, что беременна, но умолчала. Не хотела она больше детей. Тайно, скрывая даже от своей старшей дочери, с которой делилась всем, сходила к повивальной бабке. На следующий день почувствовала боль внизу живота, повысилась температура, страшно болела голова. Обо всём рассказала дочери Марии. Силы стали покидать Василису, боль в животе с каждым днём увеличивалась. Через неделю умерла. Ей было всего сорок три года.

Через полгода началась война. Жить стало тяжело, в поле собирали гнилую мелкую картошку, рвали крапиву и варили похлёбку.

Мария и Евдокия работали медицинскими сёстрами на фронте. Мужики воевали. С войны вернулся только я - Фёдор. В братской могиле лежат тела Павла, Григория, Алексея, а также Пётра - отчима.

На войне мне полюбилась молоденькая медсестра Лиза. Она ухаживала за мной, когда меня ранили. До сих пор мы живем вместе.

Мария (старшая сестра) на войне ходила пузатой, под пулями появился мальчонка. Отец так и не увидел: был тяжело ранен в живот. Мария вторично вышла замуж за командира. Евдокия связала свою судьбу с "раненым" молодчиком.

Кладбище, на котором была похоронена Василиса, было затоплено. Мы, дети, сами сделали могилу родителей, братьев и "доброго дяди" Пети.

По сей день вся наша семья собирается за большим столом в доме у Марии.

(Вспоминая жизнь, дед всё время плакал и крепко сжимал мою руку. Я поняла, какая тяжёлая была жизнь людей при советской власти.)

Документ № 31

Валова Елизавета Васильевна родилась в 1917 г. в д. Андреевка Кемеровской области. Проживает в г. Березовском. Рассказ записала Пикунова Наталья в ноябре 1999 г.

Семья наша состояла из девяти человек: тятя, мама, четыре сестры и три брата. Отец умер рано. Мы росли сиротами. Потом братья поженились, а сестры повыходили замуж.

Остались мы с младшим братом и мамой. Но не голодали. И деньги у нас с мамой водились: выращивали поросят, возили их на Кемеровский рудник. Продашь, и себе что-то купишь. Не сказать, что всего вдоволь было. Но мы были и обуты, и одеты. Хозяйство наше было не хуже, чем у других.

А потом наступил 1931 г. Начались колхозы. Тогда у людей всё отбирали, их хозяйства разоряли, а самих отсылали в Нарым. Ни один из них не вернулся. Даже писем от них не было. Разорили и наше хозяйство. Оставили нам лошадь, корову, штуки две овечки, несколько куриц.

Нас не спрашивали - хотим мы или не хотим в колхоз. Иди, и всё! Никто не протестовал. Деваться было некуда. Если не хочешь заходить в колхоз, значит, ты идешь против власти, и тебя ссылают.

В нашей Андреевке ещё до колхозов коммуна образовалась. Тогда нашли 7 кулаков и сослали в Нарым. Но наши деревенские их кулаками не считали. Почитали их как самыми честными тружениками. Они работали, не покладая рук. Их выслали, а из их хозяйств коммуну образовали. При коллективизации эту коммуну к колхозу присоединили.

Первого председателя нашего колхоза прислали из города. Я даже фамилию его запомнила - Панарин. Его сразу незалюбили. В деревенском хозяйстве он ничего не понимал. Как он начал ездить на коне по паханному полю! Сердце кровью обливалось. Коня было жалко! Одного коня запалил. Второго запалил. Много пил. Осень подошла, собрали урожай, продали. Он все наши деньжонки забрал и уехал. Никто его больше не видел. Всё, что на трудодни нам приходилось, увез с собой. И оставил нас на целый года - ни с чем. А ведь партийный был!

Потом нам из города в председатели стали предлагать других. Но мы стояли на своём. Говорили, что никто нам не нужен, лучше поставим своего рядового колхозника. Так и сделали. Вот тогда нам легче стало жить.

В колхозе мы работали с братом вдвоем. Оба несовершеннолетние. Мама уже старая была. Но пенсию, конечно, не получала. В колхозе не было пенсионеров.

Рабочий день у нас был ненормированный. Работали с утра до позднего вечера, пока солнце не сядет, или пока работу не закончим. Например, на сенокосе не отпускали до тех пор, пока не только сено сгребем, но и в стог его не смечем, и не укроем, как следует. Только тогда запрягали лошадей и везли нас в деревню.

За работу нам ставили трудодни. Но с нас часто "высчитывали" столько, что к концу отчетного года и получать нечего. Осенью на трудодни хлеб выдавали. Его нам едва хватало до Нового года. Да и какой это хлеб! Первоклассный государству сдавали, а нам хлеб второго и третьего сорта доставался. Мясо у нас своё было, а вот хлебушка всегда не хватало. Наш председатель давал нам, женщинам, лошадь, и мы ездили за ним в магазин на рудник. Он от нас был недалеко - километров шесть. В магазине хлеба давали только по две булки в руки. Стояли в очереди весь день.

Какие копейки с продажи мяса заработаем, у нас их все по налогу забирали. Рудник был рядом. Мы могли бы уехать. Но не было паспортов. Справки, которые мы просили у председателя, нам не давали. Могли бы воровать колхозное добро. Но с этим строго было. Обнаружат в кармане зерно, дадут пять, а то и десять лет.

Но друг у друга не воровали. Это было позорно! Даже замков не было. Двери на палочку закрывали, чтобы люди видели, что дома никого нет. Не то, что сейчас… .

Был у нас в селе только один - разъединственный пьяница - Шипицын Андрей. Но он тоже работал в колхозе, как все.

Школа у нас была только до 4 классов. Я её и окончила. Открыли вечернюю школу. В неё очень много ходило взрослых. Но это ещё до колхозов. А потом, когда в колхоз загнали, учиться ни ребятишкам, ни взрослым уже некогда было.

Церковь была в Промышленке. Ходили в неё как на праздник. Бывало, мама настряпает на пасху, мы с братом пойдем в церковь, стоим всю ночь. Но её разрушили. Куда иконы делись, не знаю. А из церкви сделали амбар, куда хлеб ссыпали. Сейчас я в церковь не хожу.

В колхозе никто не жил справно. Все жили плохо. Даже на ноги обуть нечего было. Нищета была. Мне нечего больше сказать.

Да и вспоминать не хочется о такой тяжелой жизни!

Документ № 32

Мазурина Матрена Тимофеевна родилась в 1917 г. в д. Демидово-Карповка Мариинского района Кемеровской области. Живет в д. Сокольники. Рассказ записала Луконина Светлана в декабре 1999 г.

Семья моих родителей состояла из семи человек. Я - самая младшая. Когда мне было два года, умерла мама. Отец со старшими детьми уехал в Мариинск, а я воспитывалась у чужих людей. У самой меня шестеро детей, десять внуков и шесть правнуков. Богатства никакого не нажила, есть телевизор, старенький холодильник и огород.

Бедняками в нашей деревне (400 дворов) считались те люди, которые имели одну корову. Они оказывались бедняками часто потому, что в семье было по шесть - десять детей. Все - мал-мал меньше. А работал только один кормилец. Отец!

Где же одному на такую ораву напасешься? Главным продуктом на столе была картошка. Лучше жили те, у кого дети подросли, помогали отцу в поле и по дому. Скотины у них было побольше: пара лошадей, пара коров, своя борона, плуг. На своих десятинах они работали сами, никого не нанимали. Земля у всех была своя: на каждого жителя - по 42 сотки. Выращивали пшеницу, рожь, овёс, картошку, овощи, подсолнухи. Такие - считались середняками. Были люди, у которых много было скотины и целые поля земли. На них работали наемные работники. Излишки урожая они увозили на базары в райцентры. Эти считались зажиточными крестьянами и назывались кулаками.

В конце 20-х годов советская власть стала призывать крестьян объединяться в коллективные хозяйства. Уполномоченный властью приезжал в деревню, собирал крестьян на собрания и разъяснял людям, что такое колхоз. Обещал, что для всех в нём будет хорошая жизнь. Но для этого надо было сдать в общее хозяйство зерно, скотину. Народ вначале не соглашался, отказывался вступать в колхоз. Ведь у крестьян было разное хозяйство: у одних было много всего, у других - только едоки.

Находились и такие, которые охотно вступали в колхоз. Не у всех же крестьян была возможность пахать и сеять своими силами. У кого не было лошадей, кто не имел плугов, борон и семян, а кто-то вообще не имел в семье мужиков-работников. Тех, кто не хотел заходить в колхоз, сдавать скотину и зерно - раскулачивали.

Раскулачивание проходило просто. Забирали весь скот и инвентарь. У некоторых попадались и золотые монеты. Дома конфисковывали, и в них размещали сельсовет, школу, клуб.

Раскулаченных высылали в глухие места Томской области и Красноярского края. Им разрешалось брать только самое необходимое: кое-что из одежды и продукты питания на несколько дней. Те, кого высылали, не имели права возвращаться назад. Но некоторые всё-таки вернулись через год, так как их посчитали незаконно раскулаченными. Им возвращали дома.

Односельчане к ним относились по-разному. Те, кто сочувствовал и жалел кулаков, считались подкулачниками. Подкулачникам давали твердое задание по сдаче повышенных налогов, называли твёрдозаданавцами. Если они не выполняли эти задания, то их тоже раскулачивали и высылали. Были и такие, кто со зла мог наклепать на своего соседа. Говорил властям, что тот, мол, сдал зерна меньше, чем у него было на самом деле.

Во время коллективизации церкви закрывались. У нас в деревне была своя маленькая церквушка. Её не стало. Сняли колокола и кресты, но саму не разрушили. Церкви использовали под склады, куда ссыпали зерно. Священников ссылали.

Для руководства колхозами, советская власть из райкома назначала человека, который назывался председателем. В деревне был сельский совет, правление которого состояло из крестьян. Члены правления занимались агитационной работой в колхозе, разрабатывали план полевых работ, отмечали трудодни, следили за дисциплиной.

До коллективизации и после коллективизации деревня выглядела одинаково. По тем временам - неплохо. Например, как были мельницы, так и остались. Только раньше они принадлежали хозяину, а сейчас - колхозу. Если семьи были бедноватыми, то председатель колхоза выдавал им зерно. Это называлось подъёмной помощью. Худо - ли бедно жили колхозники, но голода в Сибири не было ни в 1932-33 годах, ни в 1941-46 годах. Это - не Украина и Белоруссия, где в 1933 г. свирепствовал голод, и даже было, сказывали, людоедство.

Рабочий день колхозника был ненормированным. Во время страды работали от темна до темна. Старались всё сделать, пока стояла погода. Если шёл дождь, полевые работы приостанавливались. У работников животноводческих ферм рабочий день был 12 часов. За каждые 12 часов ставился один трудодень. У нас в колхозе на него приходился один рубль. Но деньги выдавали не во всех колхозах. Это зависело в основном от председателя колхоза. Кто работал на полевых работах, у него выходило по полтора трудодня.

Дисциплина было твердой. Кто опаздывал или не выходил на работу по неуважительной причине, с того снималось сразу пять трудодней. За воровство колхозного добра, за "горсть гороха", судили и давали пять лет тюремного заключения. Да люди и не воровали. После того, как колхоз выполнил план по заготовкам пшеницы, мяса, молока, колхозникам выдавались продукты по трудодням. Колхозники могли обменять одни продукты на другие, например, мед и муку.

Кто такие пенсионеры, колхозники и "слыхом не слыхивали". Они даже не знали про такое. Работали, пока хватало сил и здоровья. Про паспорта мы тоже не имели никакого понятия. Но знали, что паспорт нам не выдавали, чтобы мы не могли уехать в другие места.

У нас на всю деревню было всего два пьяницы: сапожник и валяльщик валенок. В магазине продавали водку "Винтрест", но её не особо-то и покупали. Женщины вообще не пили.

Односельчане относились друг к другу с пониманием, жили между собой очень дружно, доверяли соседям. Дома никогда не закрывали на замок. Такого не было никогда, чтобы кто-то из сельчан залез к соседу в огород или избу и украл что-нибудь.

Колхозники были в основном неграмотными. Грамотными считались те, у кого было 4 класса образования. А те, кто закончил 7 классов, работали учителями в сельских школах. Все, без исключения, дети учились в школе. С превеликим удовольствием взрослые посещали избы-читальни, клубы. Если в какую-нибудь соседнюю деревню привозили фильм, то все сбегались и съезжались его посмотреть. После фильма затевались танцы, пляски, песни. Было очень весело.

Перед войной, в 1939-40 годах, стали создаваться машино-тракторные станции (МТС). На полях теперь работали трактора. Урожай заметно повысился. Люди стали жить лучше. Строили новые дома, возводили новые фермы, амбары для зерна. Колхозники не хотели уезжать из колхоза.

Когда началась война, то добровольцами мало кто пошёл воевать. В основном шли по мобилизации. Были и такие, кто не хотел идти на фронт и прятался по лесам. Эти дезертиры мирное население не трогали, не грабили и не убивали. С войны вернулись немногие. Из деревни взяли 60 человек, а вернулось лишь человек 15 - кто без руки, кто без ноги.

После войны семьи старались остаться жить в деревне, потому что нам давали большие ссуды на строительство. Люди старались приобретать скотину. Поднималось хозяйство. Снимали большие урожаи с полей, особенно картофельных. Началось строительство каналов, ГЭС, заводов. Из руин восстанавливались города. В 1947-48 годах продукты были дешевыми. Хорошее мясо стоило 90 копеек за килограмм. Чтобы продать свои продукты, колхозникам часто не хватало на базаре свободных мест. Лес был дешевым. Поэтому в 1950-55 годах все жители деревни построили добротные дома. Деньги потрачены были небольшие.

Люди жили на энтузиазме, получали приличные деньги, стремились к лучшей жизни.

Жизнь в годы реформ изменилась в худшую сторону. В 1995-99 годах деревни превратились в развалены. Никого, кроме стариков, в них не осталось. Ферм нет, работы нет, всё развалилось. Предприятия закрылись. Рабочих мест нет. Безработица. Кризис. Цены растут каждый день. Выход в том, чтобы выпускать свою продукцию, выращивать свой хлеб. Людям надо предоставить рабочие места, жилища. И тогда не будет столько пьяниц и бомжей, голодных и беспризорных.

Чтобы улучшить жизнь, нужно поднимать сельское хозяйство.

Документ № 33

Захарова Любовь Григорьевна родилась в 1917 г. в селе Луговом Алтайский края. Живет в г. Прокопьевске. Рассказ записала Силина Наталья в ноябре 1999 г.

У меня было пять братьев и еще три сестры. Я была самая младшая в семье. Отец умер, когда мне было 14 лет. Мама растила нас одна. Я вышла замуж в 20 лет. Имею троих детей - две девочки и один сын.

Коллективизация у меня связывается с упадком собственного хозяйства. После коллективизации достаток в семье стал совсем маленьким.

Обещали светлое будущее. Мы верили, но ничего хорошего их этого не получилось. Говорили, что когда все люди в деревне станут одной общей и дружной семьей, объединят свои хозяйства, и мы будем жить совсем хорошо.

Но оказалось, что мы все жили справно только до коллективизации. Жили в достатке, всего хватало. Во время же коллективизации постепенно жить стало хуже. Личный достаток приходил в упадок, так как хозяйство стало общим. После коллективизации - богатый колхоз, бедная деревня.

До коллективизации все было прекрасно. Семья жила в достатке. На столе всегда был хлеб и молоко. Одежду шили сами, носили аккуратно, берегли ее. Со временем еды стало не хватать, ведь весь доход семьи уходил в общую "казну" - в колхоз.

У нас в деревне кулаков было немного. Всего три семьи. Их раскулачили. Забрали все имущество. И выслали из деревни. Односельчане относились к кулакам презрительно, не любили их. Выселяли в самые разнообразные места. Разрешали взять с собой только одежду и немного еды в дорогу. Все остальное (дом, скотину) отбирали. Конфискации подлежало все.

Протест в деревне, конечно, был. Особенно со стороны тех крестьян, которые жили очень хорошо. Протестовали те, кто не хотел делить свое имущество с кем-либо еще.

Активистов в нашей деревне не было.

Председателя колхоза и бригадиров выбирали мы -крестьяне. Ими становились люди, которым все доверяли.

Мы вставали с петухами. Рабочий день начинался с 5 часов утра и заканчивался в 6 часов вечера. Я работала дояркой на ферме. Мужики работали от зари до зари в поле. Отец был трактористом.

Колхозное добро, безусловно, воровали. Сено, скотину. В народе это не считалось воровством. Если, например, своровали зерно, или другое что-нибудь, то за это могли расстрелять.

До коллективизации все в деревне жили в достатке, все работали. С коллективизацией хозяйство приходило в упадок, жить стало хуже. Стали много воровать, поэтому дома стали закрывать на замок.

Не знаю как в других деревнях, а в нашей деревне пьяниц не было. Все работали, жили дружно, бывало, выпивали наши мужики, но только по праздникам.

Да, крестьяне хотели роспуска колхозов. Хотели иметь собственное хозяйство. Работать на себя, свою семью.

До войны, и до 1931 года голода сильного не было. Во время войны мы голодали, т.к. мы все считали, что все для фронта, все для победы.

Никаких пенсионеров в деревне не было. Работали, кормили себя и свою семью, и не жаловались на свою жизнь.

Паспорта нам были не нужны. Вступив в колхоз, мы не могли уехать из этой деревни. Да и ехать было больше некуда.

Мужики и сыновья охотно шли на войну. Все хотели победы, защитить свою Родину. С войны вернулись не многие, многие погибли во время боев, многие вернулись калеками.

После войны стало жить немного лучше. Но я не имею в виду то время, когда мы жили до вступления в колхоз. С этим не сравнишь.

Образование в деревне было неполное. От 4-х до 7-ми классов. Многие вообще были безграмотные. Взрослые и дети обучались охотно. Все хотели научиться читать и писать хоть немного.

Клубы и "избы читальни" в деревне создавались для общего развития крестьян. Чтобы отдохнуть. Крестьяне относились к этому положительно.

Церковь в деревне была небольшая. Каждое воскресенье мы всей семьей туда ходили молиться, потому что верили в Бога, и в то, что будем хорошо жить. Потом церковь закрыли.

Справно в колхозе жил тот, кто много работал.

У меня три брата погибли на войне. Одна сестра умерла от тифа. Остальные разъехались кто, куда. Моих детей в деревне не осталось, там трудно стало жить, поэтому почти все поразъехались.

В сегодняшней нищете виновата власть и сами крестьяне. Все хотят хорошо жить, но никто не хочет работать. Да и в наше время скотину прокормить очень сложно.

Все приобреталось со временем. Сначала жили в общежитии, купили стол, шкаф, стулья. Через три года нам, т.е. моей семье - мужу и трем детям выдали квартиру. В скором времени купили телевизор и холодильник. Машину, к несчастью, так и не приобрели.

Сейчас, во всяком случае, хуже не стало. Было, конечно, и то, что взамен старых порядков приходили чуть измененные, новые. Жили помаленьку. Живем и в годы реформ. Будем жить и после них.

Все пережили, все стерпели! Нам не привыкать!

Документ № 34

Ляшенко Полина Степановна родилась в 1918 г. в с. Васильки на Украине. Рассказ записала внучка Курбатова Евгения в марте 1999 г.

Семья наша была большая: отец, мать, родственники отца и дети. В 1916 г. родилась старшая дочь Маша, в 1918 г. - Полина, в 1920 г. - Александра, в 1922 г. - Екатерина, в 1924 г. - Нина, в 1928 г. - Вера.

Нравы в семье были строгие, с самого детства девочки много работали, помогая по дому и в поле. Жили не бедно, но и не в роскоши. Имели несколько лошадей, коров, овец, свиней, домашнюю птицу. Дом у нас был большой и справный. Работы в таком хозяйстве хватало всем. Мне было лет семь, когда отец стал меня будить рано утром, чтобы я подоила коров.

Село наше было большое. В нем жили разные люди - и богатые, и бедные. Я хорошо помню, что деревенская беднота чаще не богатела именно потому, что предпочитала работе пьянку да болтовню. А работящие - кулаки да середняки им были не по нутру. Позже, когда в селе организовали колхоз, мой отец - Степан Ляшенко не пожелал в него войти. Он был середняком и не хотел гнуть спину на кого-либо, кроме себя и своей семьи. Потому и пострадал.

Сначала раскулачивали самых богатых людей села - кулаков. Оставляли им только чуть-чуть еды да кое-что из одежды. Сажали в вагоны и куда-то отвозили. Потом беда пришла и за середняками. Семья Ляшенко оказалась в их числе. Летом 1930 г. к нам во двор пришли какие-то военные во главе с председателем колхоза. Имущество описали до самого последнего гвоздя. Сказали, что нам предстоит дальняя дорога, и разрешили взять немного одежды и да хлеба.

Мне тогда было 12 лет. А самой младшей из сестер, Верочке, - 2 года. Отца моего отправили в лагерь на Север. А нас с мамой куда-то долго везли в товарном вагоне. Это была страшная дорога. Нам практически не давали ни еды, ни воды. Маленькая Вера заболела дизентерией и умерла. Остальные доехали до маленького шахтерского поселка, который в 1936г. стал городом Киселевском. Сначала об отце мы долгое время ничего не слышали. Лишь в конце тридцатых годов он приехал к нам в Киселевск весь больной. К тому времени мама умерла, заболев скоротечной формой туберкулеза.

Мы остались одни в чужом городе, без родни, без друзей. Старшие пошли работать, добывать младшим кусок хлеба. Я сначала нянчила детей, убирала в домах за гроши или какую-нибудь еду. Когда к нам вернулся отец, жизнь наша слаще не стала. Отец сразу же женился, а мачеха глядела на нас волком. Она даже в гости не желала нас пускать, не то, что как-нибудь помочь нам. Когда мне исполнилось 16 лет, пошла работать на шахту. Работала много. Стала получать кое-какие деньги. Смогла купить более или менее приличную одежду.

Я всегда тянулась к знаниям и образованию. Несмотря на занятость и нищету, старалась посещать школу, неплохо училась. Мечтала поступить в техникум. Такими же были и мои сестры. Мы с детства не приучены лениться. Работая на шахте, училась на вечерних курсах бухгалтеров, закончила их с прекрасными результатами. Стала работать в бухгалтерии своей же шахты - сначала младшим бухгалтером, потом "доросла" до начальника отдела.

За это время, конечно, произошло и множество других событий, одно из самых страшных - это война. Мой друг, Яша, с которыми мы стали встречаться незадолго до войны, одним из первых добровольцем ушел на фронт. До сих пор сохранились несколько фронтовых треугольничков от того молодого парнишки, который потом стал отцом твоей мамы и твоим дедом.

В войну пришлось не сладко. Помимо работы в бухгалтерии, работала на заводе, делала снаряды для фронта. А после работы еще ходила дежурить в госпиталь. Спать практически не приходилось. Домой не приходила неделями, прибегала только, чтоб вынуть из почтового ящика весточки от Яши. Муж моей старшей сестры Марии тоже воевал. Ему посчастливилось вернуться домой. Также как и моему Яше.

Скромную свадьбу сыграли сразу же после войны. В 1946 г. родилась дочь Александра, в 1948 г. дочь Татьяна, твоя мама. Жить было трудно, но всегда была вера в лучшее: война кончилась, все должно быть хорошо, будет людям счастье на века! Хотя после войны еще долго получали хлеб по карточкам. А одежда стоила огромные деньги.

И после войны приходилось очень много работать. На работе была уважаемым человеком. К моему мнению пришлушивались, называли опытным работником. Вступила в партию. Тогда, знаешь, всех, достигших определенных должностей, агитировали стать коммунистами.

Наряду с этим я всегда верила в Бога. И очень боялась, что об этом узнают в парткоме. Детей своих тайком окрестила.

Постепенно жизнь налаживалась. Хотя все время жили небогато: продукты - только самые основные, одежда - только самая простая. В 60-х годах смогли купить телевизор, холодильник. Сначала жили в комуналке, потом заняли эту же двухкомнатную квартиру целиком. Причем, обе наши дочери с семьями жили с нами, так как не могли получить собственные квартиры. Однако детям мы постарались дать образование, закончить институты.

На курортах отдыхала, но очень редко.

Теперь, вот, за раскулачивание, постигнувшее нашу семью, я получила прибавку к пенсии. Ещё так какие-то льготы. Это государство таким образом пытается загладить вину перед нами.

Но разве этого достаточно за разбитое детство, погибших близких, нечеловеческий труд и слезы?!