Профессия - Ширвиндт

Ушёл из жизни Александр Анатольевич Ширвиндт. Всенародно любимый народный артист РСФСР, полный кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством».

19 июля нынешнего года ему исполнилось бы 90. Юбилеи и чествования «на полном серьёзе» Александр Анатольевич терпеть не мог. Собственных избегал, заблаговременно исчезая из поля зрения друзей, коллег и поклонников, а чужие, скажем, Ростислава Плятта или Леонида Утёсова, азартно и размашисто превращал в антиюбилеи, вовлекая в эту стихию всех причастных. С собственным 90-летием Ширвиндт собирался поступить точно также, устроив праздник в честь любимого театра, которому отдал больше полувека. Судьба распорядилась иначе.

В Московский театр сатиры Александр Ширвиндт пришёл в 1970 году. За плечами у него уже были театры им. Ленинского комсомола и Малая Бронная, постановки Анатолия Эфроса, Петра Фоменко, Михаила Туманишвили.

Валентин Плучек сходу ввёл его на одну из главных ролей в спектакль «Безумный день, или Женитьба Фигаро», которому предстояло стать подлинной театральной легендой. Так, как Ширвиндт, сибаритствующего графа-ловеласа до этого не играл никто. Критики удивлялись и недоумевали. «Когда Альмавива перешел от Гафта к Александру Ширвиндту, – писал Борис Поюровский, – выяснилось вдруг, что новый исполнитель вообще несколько тяготится условиями, заданными автором, хотя и вынужден ему подчиняться. В результате создалось ощущение, что будто Ширвиндтовский граф до того устал жуировать, что исключительно из уважения к Бомарше, а также, чтобы досадить Фигаро, всего лишь делает вид, что волочится за Сюзанной». Но актёр в своей трактовке был абсолютно прав, ибо следовал непобедимой мужской логике – к услугам графа вся Испания, а в дипломатической перспективе и Британия в придачу.

Потом будут Министр-администратор в «Обыкновенном чуде» и Молчалин в «Горе от ума», Думающий о России в «Привете от Цюрупы» Фазиля Искандера и Несчастливцев в фантазии Григория Горина на темы Островского, Орнифль в одноимённой пьесе Жана Ануя и Мольер в булгаковской «Кабале святош». За полвека в родном театре Ширвиндт сыграет всего три десятка ролей. Мог бы и больше? Наверняка, но по собственному признанию артиста «карьера – это мера тщеславия, а у меня тщеславие дозировано необходимостью не выпасть из обоймы достойных людей». Режиссёрских работ на его счету тоже немного – двадцать пять, но две из них безусловно вошли в золотой фонд отечественного театра – поставленный вместе с Марком Захаровым полный непотопляемого оптимизма «Проснись и пой!» и чуть печальные и мудрые «Маленькие комедии большого дома», рассказанные в паре с Андреем Мироновым.

Сделанное настоящим мастером не измеряется количественно. Сам Александр Анатольевич привычно отшучивался, ссылаясь на свою якобы неистребимую лень. Мол, его бы воля – сидел бы с удочкой на берегу и радовался жизни. Он и в самом деле был заядлым рыболовом, не признавал «коммерческих водоёмов», услужливо зарыбленных к услугам состоятельных клиентов, и никогда не преувеличивал вес своих трофеев. Истину, умело замаскированную шуткой, Ширвиндт открывал не каждому: «Сатира подразумевает злость. Мне ближе самоирония – это спасение от всего, что вокруг. Эрдман, Шварц – вот близкие мне авторы. У них нет злости, есть грусть и ирония. Волшебник из «Обыкновенного чуда» говорит замечательные слова: «Всё будет хорошо, всё кончится печально». Вот когда знаешь, что всё будет хорошо и кончится печально, – какая уж тут сатира…». Впрочем, было и еще одно немаловажное обстоятельство – в портфеле театра творений новых эрдманов и шварцев не наблюдалось. Отсюда и горькая ирония – не пора ли сменить вывеску на «театр памяти сатиры». Ежедневно играть перед залом на 1200 мест, далеко не всегда заполненным до отказа и очень часто людьми случайными, зашедшими всего лишь вечерок скоротать, может и не подвиг, но что-то героическое в этом точно есть, ведь «в любом профессиональном театре все рассчитано на публику. Иначе смысла нет...»

На рубеже веков Александр Ширвиндт примет на свои плечи нелегкий груз художественного руководства, не скрывая, что согласился на это «в силу стечения обстоятельств». Одной из любимейших ролей последнего времени стал для него Мольер.

К Жан-Батисту у Александра Анатольевича было особое отношение: «Что такое иметь свой театр, им руководить и при этом в нём играть – я знаю наизусть. Мольер в спектакле кричит, что он окружён врагами – и это единственная реплика, которую я играю гениально». Он любил свой театр с отчаянием обречённого: «Таким, каким наш театр был в иные времена, он уже не будет. Никогда! Вздыхать по прошлому – занятие безнадёжное. Бояться будущего, как минимум, глупо. Оно всё равно наступит. А всё хорошо в театре быть не может. По определению». Только человек немалого мужества может признаться себе в этом не только себе, но и окружающим.

На своё счастье Александр Анатольевич был наделён редким даром избывать горечь жизни, не давая ей переливаться через край. О знаменитых «посиделках» в Доме актёра, мотором которых был молодой и неутомимый Шура Ширвиндт до сих пор ходят легенды. Шутки из придуманных им капустников мгновенно уходили в народ, неведомым образом просачиваясь за пределы круга широкой театрально общественности.

Расцвет телевидения дал зелёную улицу дуэту Ширвиндта и Державина. Говорят, юмор быстро стареет. Возможно, но не везде и не всегда. Подборки их выступлений набирают в интернете сотни тысяч просмотров и шутки, рожденные больше сорока лет назад (первое, что приходит в голову – «всем нам хорошо неизвестный Закадр Внекадрович Нетронутый») становятся мемами. И, о чудо!, их даже понимали его питомцы, коих Александр Анатольевич бережно взращивал в стенах своей alma mater – прославленной Щуки. Он считал педагогику вампиризмом: «Приходишь после всех профессиональных мук к этим молодым щенкам, видишь их длинные ноги и выпученные глаза и поневоле питаешься от них глупостью и наивностью». Если судить по пассажам в духе «Почему вы нам не рассказываете о своих встречах с Мейерхольдом?!», и того и другого в них бывало с избытком.

«Ирония судьбы, или С лёгким паром», «Трое в лодке, не считая собаки», «Небесные ласточки», «Забыта мелодия для флейты», «Принцесса цирка», «Вокзал для двоих», «Самая обаятельная и привлекательная»… Много снимавшийся в кино, причём у таких мэтров как Георгий Натансон и Карен Шахназаров, Эльдар Рязанов и Леонид Нечаев, Евгений Ташков и Леонид Квинихидзе, Ширвиндт считал себя театральным артистом, которому в кайф «спокойно посидеть перед камерой, не орать и не бояться, что перед тобой нет зрителей». Артист не боялся сниматься в эпизодах, с юмором переносил отказы режиссёров, которые иногда бывали дороже наград и премий. Глеб Панфилов, так и не снявший артиста в картине «Прошу слова», к примеру, уложил его в одну строку: «Гениальному артисту от восхищённого поклонника».

В книге «Schirwindt, стертый с лица земли», Александр Анатольевич, продолжив мысль Эрнста Неизвестного о том, что если мощность лампочки измеряют в ваттах, то мощность таланта следует измерять в «моцартах», назвал наше время «подозрительной сальериевской эпохой», в которой царствуют рейтинги и комплексы неполноценности, а потому надо успеть рассказать о моцартах, с которыми сводила его судьба. Его мемуары, полные мудрой иронии и грустного юмора, разобраны на цитаты. Уговорить его взяться за перо стоило немалых трудов, и это не было ни позой, ни кокетством. Переживший многое и многих, он понимал, как сложно остаться искренним и честным и на вопрос чего не стоит включать в книгу воспоминаний отвечал: «Всё, если боишься разоблачения». Александру Анатольевичу бояться было нечего: «Зачем-то мы родились, зачем-то служим, зачем-то наконец, живём. Может быть, кто-нибудь и сделает случайный вывод для себя из моих литературных потуг».

Он не любил слова «раньше», не сравнивал «как было» и «как стало», не жаловался, считая это проявлением слабости, которую посторонние видеть не должны: «К житейским неприятностям нельзя относиться слишком серьёзно. Иначе окажется, что они сильнее тебя. А я предпочитаю, чтобы было наоборот».

Так он и жил: «Я спринтер, вынужденный бежать стайерскую дистанцию. Когда финиш – не знает никто, но ленточка уже видна… Отчаиваться не надо, если вспомнить слова сатирика Дона Аминадо: «Живите так, чтобы другим стало скучно, когда вы умрёте».

Нам очень скучно без вас, Александр Анатольеви

В ТЕМУ

Ширвиндт, наверное, все-таки не артист, хотя умеет играть смешно и занятно. Тем более не режиссер. Хотя замечательно ставит. В театре он, скорее, генератор идей. У него профессия уникальная: он-Ширвиндт. Без всякой иронии скажу, что мне лично не попадалось в жизни, что либо на него похожее.

Марк Захаров