«Триста метров до минного поля»: как в Донбассе живут в домах у передовой

Эти люди живут на войне в буквальном смысле. Их дома рядом с линией фронта, и поэтому гул артиллерии, прилёты и минные поля — это часть быта. Такая же неизбежная и обязательная, как огород, закрутки на зиму и починка крыши. Почему люди, живущие рядом с зоной боевых действий, решили не уезжать в тыл — в репортаже RT.

Общественный транспорт до края посёлка со странным названием 6—7 (в честь шахты №6—7 под Горловкой в Донецкой Народной Республике) не ходит. Поэтому Олеся Фирсунина и два её сына, 17-летний Денис и шестилетний Максим, от конечной остановки автобуса в Горловке возвращаются домой пешком. Олеся — после работы, дети — после дня у бабушки идут гуськом сначала вдоль дороги, потом через кусты, в темноте, даже не зажигая фонарик. Интернет на телефонах также отключают на подходе: «На всякий случай. Кажется, когда он включён, то прилетает чаще».

Обычно так, под покровом ночи или в сумерках, на позиции, где постоянные обстрелы, заходит пехота, скрываясь от противника. Но семья Фирсуниных живёт там, где воюют. От укреплений ВСУ их дом отделяет минное поле — «метров триста отсюда» — и простреливаемое пространство. Но, по мнению Олеси, дом почти на передовой — это не повод считать себя особенной. У неё с детьми «всё самое обычное», говорит собеседница RT.

Электричества в доме нет — очередной снаряд ВСУ перебил провода. Женщина зажигает свечи, делает чай, затапливает печь-голландку, высыпает на стол сладости. У младшего Максима не видит один глаз. «Ему столько внимания достаётся! Он у нас такой, своевольный немного, привык, что все им занимаются», — говорит его мама, пока сын скачет по комнатам, разгоняя тьму игрушечным мечом джедая. Потом он, как и его старший брат, утыкается в гаджет. «Знаю, что это всё не полезно, — вздыхает она. — А что делать? Во двор ребёнка рядом с позициями не выпустишь».

Связи здесь нет, поэтому для чтения, просмотра видео или игры надо что-то скачать заранее. Впрочем, в отсутствие моментального доступа к социальным сетям с истерическими постами, возможно, и кроется залог оптимизма Фирсуниных, улыбается женщина.

Для самой Олеси позитивный настрой — не пустой звук. Она работает в информационном отделе в официальных структурах и считает своим долгом поддерживать в других бодрость и жизнерадостность. «Конечно, и накатывает порой, когда полная задница, простите за нелитературный оборот, и я кричу и ножками топаю, — признаётся она. — Но час потопала — а дальше что? Собралась и делаю, и в процессе настроение поднимается».

Ужасаться и страдать некогда, считает собеседница RT. Дом требует заботы и в обычных условиях, а здание уже выдержало три попадания снарядов. Надо чинить крышу, вставлять стёкла — притом что мастера на передовую не едут и стройматериалы доставляют по космическим ценам.

«Потолок течёт, придётся брать лестницу и самой лезть наверх перестилать покрытие, закрутки на зиму делать, крольчиху для кроля нашего купить — он один из всех выжил после обстрелов», — перечисляет Олеся.

Ещё она ходит на водительские курсы. «Учусь — громко сказано, так, посещаю время от времени», — отмахивается Фирсунина. Она мечтает получить права и взять машину в кредит, чтобы не ходить по 40 минут от остановки до линии фронта.

«А ещё я снова стану мамой», — продолжает тоненькая блондинка. На немой вопрос она отвечает: «Не сейчас, года через четыре, чтобы у всех детей разница в десять лет была между собой. Рожу или удочерю девочку из детдома».

Уезжать из дома Олеся категорически не хочет: «Тут всё развалится — и куда тогда возвращаться?» Она с теплом рассказывает о своих соседях, но иногда к интонации добавляется горечь: у кого-то сердце не выдержало обстрелов, кто-то погиб от прилетевшего осколка.

Обратный путь Фирсуниных также проходит в сумерках, но уже утренних. Семья идёт от дома до конечной остановки автобуса под лай собак: «Раз есть лай, то посёлок живёт».

Заливистый лай разносится и над улицей Взлётной, рядом с донецким аэропортом. Многие строения там разбиты артиллерийским огнём во время боёв 2014—2015 годов. Но если участок охраняет пёс, то, значит, он кому-то принадлежит, даже если хозяев временно нет дома. Собак подкармливает мужчина, отказавшийся представляться. «Да зачем вам имя моё? Во мне нет ничего особенного», — практически слово в слово он повторяет Олесю. «Знакомый бизнесмен даёт пиццу с истекающим сроком годности. Пока пёс во дворе есть, дом вроде как живой», — резюмирует собеседник RT.

Через дорогу от заброшенного участка живёт Вадик. Он был мобилизован, а потом комиссован по болезни. Теперь слышит разрывы не в окопах, а во дворе собственного дома.

«В ванной прячусь, там двойные стены. Слава богу, жена уехала, а то насиделась по подвалам, — рассказывает он. — Снаряды прилетают, а сейчас пошли и дроны-камикадзе, — Вадик описывает широкую дугу рукой. — Вон на тот дом камикадзе упал, и на тот тоже».

В конце Взлётной живёт известный голубятник Николай Васильевич, в прошлом — шахтёр. Он не уехал из дома даже во время самых оживлённых артдуэлей, и его голубей не смогли прогнать даже самые ожесточённые бои. Впрочем, он говорит об обстрелах только с орнитологической точки зрения: природа настолько очистилась, что он не может выпускать птиц спокойно полетать — их сразу бьют соколы, которых развелось «кошмар сколько».

«Ещё котят мне подбросил кто-то», — ворчит Николай, стараясь не наступить на два шерстяных комка, которые вьются у его ног. На любой вопрос о том, каково это — жить почти на передовой, он съезжает на бытовые темы. «Ну да, регулярно случаются прилёты. А вот у меня урожай яблок и винограда в этом году такой, что еле нашёл, куда всё это добро девать! Плитку вот в ванной сам положил, осталось только швы заделать. Ещё недавно мне из Союза голубятников России сто тысяч прислали, просто так. Помнят о моих птицах. Сколько их останется?» — гадает старый шахтёр.

Уехать и бросить дом Николай Васильевич и не думает. Ведь обязательно наступит время, когда аэропорт будет аэропортом, а не памятником ожесточённых боёв 2014-го. Тогда можно будет выпускать голубей полетать, дома ещё восстановят, в саду можно будет сидеть, перечисляет старый шахтёр. «Почему вы говорите: «Жизнь сюда вернётся?» — удивляется он. — Она и не уходила».