Смотреть своими глазами... "Хамов грех"?

Такие споры пошли на моей фейсбучной страничке вокруг двух снимков, что напросился-не спросился отдельный текст. Увы, всё это слишком показательно. Еще раз увы, я бы очень хотела пореже обращаться к этой теме, будь красные "прошлым" моей страны. Но они не только лежат под безвкусными плитами в память о Гражданской, не только оскверняют стену Кремля - они идут в Госдуму. Слившись с другими тонами левизны, как я и предупреждала.

Но возвращаясь к первой фотографии. Сначала я увидела этот снимок на чужой странице. (Некоторые говорят, что он относится к 20-м годам, но на нем все равно люди досоветской складки. Впрочем, сахарок рафинад для 20-х годов слишком хорош).

Дома рабочих. Судя по столбам, лучину в них уже провели. Впрочем, может быть столбы и телеграфные. О чем я? Телеграфа тоже быть не может ибо не может быть никогда.

Вот, каков был комментарий, меня шокировавший.

"Если на эту фотку вместо чайника поставить пивас в пятилитровой пластиковой бутылке, а рядом доширак, то бомжи бомжами из нашего с вами 21 века. Ну почему? Вроде как крестьяне? Может поэтому революция в России стала возможной?"

Вот, с каким комментарием я его перепостила.

Хамов грех?
Рассудите, господа. Я вовсе не хочу ни с кем конфликтовать, но меня огорчает, когда я подобное встречаю. Не у комми, а просто у людей.
Вот человек увидел фотографию. Почему я назвала и этот статус - Хамовым грехом?
Потому, прежде всего, что из комментирующих очень у многих семья встретила 1917 год как раз в лаптях (не у меня, у меня - только что с приема у Китайского Императора ). Возможно, эти артельщики (мне кажется, это артель) - их предки.
Что вижу я? (В отличие от автора цитируемых строк).
Я НЕ вижу оборванцев. Во всем мире тогда не существовало такого понятия, как спецовки. Для тяжелой работы люди просто надевали что поплоше, старьё. Да, это смотрелось не очень, а что - новое сукно заливать смолой или краской? Лапти? А ничего, что во Франции люди носили сабо до середины ХХ века? Лыка или деревяшек - не жалко.
Я НЕ вижу бомжей. И "пиваса" тоже не вижу. Вижу людей, присевших выпить чаю - из фарфоровой посуды, с сахаром. Конечно - с хлебом, какой же чай без хлеба на тяжелых работах? Сидят достойно, спокойно. У двоих - хорошие черты лица, двое - не красавцы, но поглядела бы я, как выглядели многие из блоггеров на их месте. Загар - спутник тяжелой работы, на черно-белом фото темнит изображение.
А главное - откуда эта связка "как же без революции-то"? Мы только думаем, что она возникает в голове самостоятельно, она потихоньку навязывается. Есть куча фотографий английских рабочих - ничуть не краше, но как-то же обошлись без революции? Откуда берется это странное чувство, что собственная страна до 1917 была Мордором? (Еще одна ложная связка - если не рай, то Мордор, хотя рая на земле не бывает...)
Поэтому я и говорю о Хамовом грехе.

На моей памяти еще ни один красный товарищ этого не решил. Но зато они умеют ужаснуться лаптям.

Многое переменили большевички в своих манерах с тех лет. Были "интернационалисты", убивавшие за "великодержавный шовинизм", стали "русские люди и патриоты". Были - убийцы духовенства и разрушители храмов - стали "православные верующие". Были "аскеты" (притворно), стали - миллионеры - открыто. Но одно не изменилось. Не могло измениться. Чтобы их племя процветало, необходимо, чтобы история начиналась с 1917 года. (Ох, не зря же французские предшественники пытались ввести новое летосчисление, с себя). Чтобы - Ильич изобрел лампочку, коммунисты отменили крепостное право, "партия изобрела самолет и пароход" (это уже не моё). А до 17-го года народ состоял из садистических салтычих и обломовых с одной стороны, с другой с копошившихся в грязи угнетаемых животных, которых для их же блага необходимо было раскулачить, прикрепить к земле, то есть - насильно осчастливить, ибо тупые и без сопротивления не осчастливятся. Тамбовские восстания устроят, по темноте.

Иначе откуда это берется - чтобы нормальная женщина сравнила чаепитие честных тружеников с пьянством маргиналов?

Оттуда. Красные метастазы всё еще проникают в мозг, и если их не остановить - страна опять захаркает кровью.

А далее я предложила посмотреть непредвзято на еще одну картинку, очень любимую всеми этими делягиными-лекухами-спицыными.

Таким был мой комментарий:

Этот снимок весьма любят использовать для иллюстрации дореволюционных ужасов. А если опять же смотреть своими глазами? (Я всегда удивляюсь, как охотно люди принимают "готовую" трактовку картин, фотографий...)

Ноша - огромная, больше девочки. Но это хворост или что-то похожее. Неудобно, но совершенно не тяжело. В крестьянской семье всегда распределялись по силам обязанности. Собрать и притащить растопки - обязанность как раз для ребенка.

Ноги значительно белее лица. Просто белые. Недавно еще было холодно и девочка бегала обутой. Стало жарко - можно и босой, да, некоторый элемент сбережения обувки есть, но не в ущерб.

А ножки - без тени рахита, прямые. Вообще ребенок здорового телосложения, не голодал.

Платок - покупной, с узорами. Почему-то в деревнях в жару считалось необходимым накручивать платки именно так, закрывая шею, что не очень изящно. Но им было виднее, я думаю.

Черты лица правильные, что кажется некрасивым?

Всё время на воздухе - лицо очень тёмное. Но это девочка, ей неважно. Года через три она начнет беречь белизну лица старым деревенским способом - сметаной. Ей за это будет прилетать от матери, но она всё равно будет мазаться сметаной, ибо - надо выглядеть перед кавалерами. А пока она с "кавалерами" только в городки играет.

Еще она морщится - то ли от яркого солнца, то ли на фотоаппарат. Ты тут тащишь этот неудобный ворох, а тебя фотографировать лезут, нашли время.

А за спиной - хорошие дома.

Кстати, в комментариях прозвучало предположение, что ноша - не хворост, а мох. Дома выглядят новостроенными, вероятно щели еще не учиханы на зиму. Но так или иначе, а мой взгляд на предмет таков.

В ответ же (между разумными комментариями, которых было, конечно, много больше) пошло, подбоченясь, знакомое:

Такого детства я уж точно не хотела бы. Ведь вязанка хвороста не единственная нагрузка за рабочий день. Ещё и прополка, и учиться доить корову, учиться прясть, следить, чтобы коршун не унёс цыплят или утят, и чтобы никто из младших не свалился в колодец и не попал под телегу, стирка, обработка продуктов перед готовкой, разложить продукты в погребе, а если ещё и родители не в духе, то совсем хорошо. Пинки, тычки и затрещины ребёнку - обычное дело, пусть скажет спасибо, что за розгу не взялись. Крестьянский труд - самое ужасное занятие на свете, тяжёлое и неблагодарное, хуже только работа в шахте.

Ну что это за винегрет в голове? Мы бы сказали, что все перечисленное (хотя стирают взрослые женщины) - обычная сельская жизнь в эпоху до электроприборов. Кошмара не видим. Видим, что крестьянский труд - на свою семью, а колхозный - за палочки. Розгу чаще знали дворянские дети, в учебных заведениях тогда секли, но и это не кошмар. Родители бывают не в духе вне зависимости от сословной принадлежности. Также мы интересуемся знать, с какого года советская власть отменила подзатыльники.

"...только мало кто представляет, каково приходится босым ножкам ходить и по подворью, и по просёлочным дорогам, и по лесу, где на земле полно сучьев и шишек. А ведь ходить так приходилось до белых мух.

Неужели - до снега? Что, на всех не хватало лаптей? Эта собеседница, что характерно, даже не слышит сказанного: ведь только что говорилось, что девочка разулась не очень давно, ноги не успели загореть.

А лицо у девочки не столько загорело, сколько обветрилось и стало дублёным даже в столь нежном возрасте.

Почему не загорело, если загорело? Почему дубленое? Загар за зиму не сойдёт? Это уже какая-то альтернативная анатомия.

Только представьте, что ребенку приходится рубить капусту с утра до вечера, или разделывать рыбу, сидя верхом на колоде, или ползать в шахте с тачкой. Этой же девочке предстоит всю жизнь гнуть спину, рожать ежегодно, хоронить своих детей плюс быть битой мужем и умереть либо от очередных родов, либо от банальной простуды.

Очередное свидетельство того, что революцию делали городские мещане. Покупавшие даже квашеную капусту на базаре. Ибо никогда не держали в руках тяпки для рубки, у нас где-то завалялась такая на антресолях, надо бы поискать. Тяжелая, с бронзовой рукоятью, никакой ребенок ее не удержит. Капусту не рубили ежедневно с утра до вечера. Капусту рубили - всей семьей, всем помещичьим домом, всей деревней - сразу на всю зиму. (Отсюда и взялось слово "капустник", прижившееся без понимания и при советах. Капустник - это праздник, веселье, песни, кокетство девушек, хрустящие кочерыжки для детворы). На какой "колоде верхом" разделывают рыбу? Рыбу разделывают на столе. Родами и от инфлюэнцы умирали во всех сословиях, но средства от родильной горячки и антибиотики изобрели не Ежов с Калининым. Во всех сословиях считалось нормой похоронить одного или двух детей. О шахтах - разговор сильно отдельный, но к крестьянскому ребенку отношения не имеющий.

Но задано считать жизнь крестьянина беспросветной, об этом даже разночинец Чехов сказал, когда писал про Ваньку Жукова. (Когда Чехов забывает обличать, он пишет совсем другое, но этого сам не замечает).

Но, чем больше знаешь, тем уже щели для пропаганды. Никифоров-Волгин - не Чехов, он сын бедного крестьянина. Может быть эта девочка - как раз его будущая мать, описанная в прекрасной книге о русском деревенском детстве?

А тут вообще песня:

Как появлялись богатые мужики на селе? Возьмет жену с приданым, забьет её насмерть. Женится ещё раз, опять заграбастает приданое, и эту в гроб вгонит. Женится на третьей. И получается, что имущество жён остаётся ему, а их общие дети по законам того времени обязаны были работать по приказу отца на него же абсолютно безвозмездно.

А откуда брали бедные мужики жён с приданым, чтобы их потом забить? - поинтересовалась (не дождавшись ответа) одна из дам. Мало кто из богатых семей отдавал дочку вдовцу, который забил не одну жену.

И, словно из иного мира, звучит им неведомое:

"Однажды я заявил отцу с матерью:

— Очень мне хочется в алтарь кадило батюшке подавать или на клиросе петь, но как это сделать, не знаю!

— Дело это, сынок, простое, — сказал отец, — сходи седни или завтра к батюшке или к регенту Егору Михайловичу и изъяснись. Авось возьмут, если они про твое озорство не наслышаны!

— Верно, сынок, — поддакнула мать, — попросись у них хорошенько. Господу хорошо послужить. В алтарь–то, поди, и не примут, а на клирос должны взять. Петь ты любишь, голос у тебя звонкий, с переливцем, яблочный… И нам будет радушно, что ты Господа воспевать будешь. Хорошую думу всеял в тебя ангел Божий!

Однако голос у мальчика оказывается лучше слуха. На клиросе его не оставляют.

"Закрыв лицо руками, я шел по церкви к выходу и всхлипывал. На меня смотрели и улыбались. В ограде ко мне подошла мать и стала утешать:

— Это ничего, это тоже от Господа. Он, Батюшка Царь Небесный, улыбнулся, поди, когда голосок–то твой выше всех взлетел, один–одинешенек. Ишь, — подумает он, — как Вася–то ради меня расстарался, но только не рассчитал малость… сорвался… Ну, что же делать, молод еще, горяч, с кем не бывает… Не кручинься, сынок, ибо всякое хорошее дело со скорби начинается!"

Да, всякое хорошее дело начинается со скорби, права мудрая мать крестьянка, воспитавшая одного из самых ясных русских писателей. Но в головах современников до сих пор туман критического реализма, в котором сгущаются лживые образы пропаганды.

Елена Чудинова