Медицинский бронтозавр.

Был я, когда то, молодым и глупым. Первый недостаток мною успешно преодолен. Глупость – осталась. Будь я умным - никогда бы здесь не писал.

Ну и вот. В период расцвета моей прогрессирующей молодости, мне, молодому врачу, никаких серьёзных дел не поручали.

Да и операций на живых людях мне тогда не доверяли - я только ассистировал.

Естественно, что при такой моей деятельности больные у меня не умирали и осложнений от моего немудреного лечения не случалось. Поэтому - то я и считал себя крутым специалистом и вместе с такими же, как я, шумными дарованиями, прожжёно щурясь, трактовал ошибки своих учителей, сидя в пивном баре, что на углу улицы Маяковского и Невского проспекта.

Не могу не отвлечься, раз мы уже попали в эту пивнушку. Первого нейрохирургического больного я спас именно в этом баре.

Как то, за соседним столиком я увидел сильно помятого мужчину, тупо висевшего над кружкой мутного пива. Этот мужик повисит, повисит так вот, а потом ну давай сморкаться прямо на пол!

Метрдотель с ведром и шваброй – уборщица Клава, стала гнать его тряпкой и матом прочь.

Присмотрелся я к тому, что непосвящённый человек принял бы за сопли на полу и вижу, что это не сопли, а разбитый всмятку мозг с кровью. Манная каша пополам с малиновым вареньем – точное описание этой гадости. Случается такое при переломах основания черепа: разбитые лобные доли мозга вытекают через нос.

Оказалось, что мужчину этого сегодня утром выписали из нашего славного учреждения. Там за ним наблюдали в приёмном покое в течение ночи.

Понаблюдали да и отпустили, не найдя у него ничего нейрохирургического, окромя алкогольного опьянения.

Повёл я бедолагу под уздцы назад в приёмный покой «Полена». Лечили его потом месяца два.

Не знаю, лечение ли наше помогло или просто мозги у мужика кончились, но только перестали они вываливаться через дыру в основании черепа, и ушёл от нас больной здоровее, чем был. Шутка ли – два месяца не пил!

Как там с головой – не знаю, но печень точно оздоровилась.

Вернёмся к нашим нейрохирургическим баранам.

Больше всего меня раздражала готовность моих старших товарищей бесконечно разговаривать с больными и их бестолковыми родственниками. Часами они что то объясняли, рисовали схемы операций и серьёзно отвечали на идиотские вопросы.

На негатоскопе в ординаторской, словно связка сухой воблы висели нанизанные на леску человеческие позвонки, а в шкафу лежало несколько вскрытых, как консервные банки черепов. С помощью этих наглядных пособий объяснялась суть болезней, расположение опухолей обоих мозгов и способы их удаления.

Как то я не выдержал и спросил шефа:

- Зачем мы теряем столько времени на разговоры с больными?

Шеф посмотрел на меня, как на говорящую какшку, подумал и сказал:

- Вот ты, как не глуп, но кое - что знаешь о заболеваниях головного мозга. Предположим, заболит у тебя голова от возникшей в ней опухоли, а я, вместо того, что бы посоветовать тебе выпить анальгина, предложу насверлить в голове дырок и эту опухоль удалить. Ты бы со мной сразу согласился? Ничего! Поработаешь ещё годиков десять и поймёшь, что надо делать всё, что бы больные и их родные становились твоими союзниками…. А пока пойми хотя бы то, что с ними надо как можно больше говорить для того, что бы в тюрьму не попасть. При нашей летальности – это очень просто – тюрьма.

Тогда то и произошла поразившая меня история.

Умер у нас больной со злокачественной опухолью головного мозга. С самого начала лечение его шло через пень- колоду: с диагнозом мы поначалу лопухнулись, потом операция была с большой кровопотерей… Ну, и так далее.

Оформили мы документы на умершего, сходили на вскрытие. Сидим в ординаторской, перевариваем информацию, полученную от патологоанатома.

И тут в ординаторскую заходит, опухшая от слёз, вдова умершего. Вся уже в трауре, волосы чёрной лентой перевязаны. Входит и быстро так направляется к шефу.

«Ну, - думаю, - сейчас побьёт начальника!» А вдова бросается к шефу на шею и говорит сквозь слёзы сакраментальное:

- Спасибо вам за всё, доктор!

И ну реветь!

Много лет потом прошло, но подвыпив и впав в лирическое настроение, шеф всегда с гордостью вспоминал эту женщину:

- Поняла ведь тётка, что мы очень старались. Когда они видят в нас искреннее желание помочь – многое прощают!

Я усвоил эти уроки.

Сейчас я уверен в том, что чем больше и полнее больные и их родственники знают о заболеваниях и методах лечения - тем легче с ними общаться. Тем меньше у них к врачам претензий и тем легче, в конце концов, работать самим врачам.

Я пять лет назад побывал в некоторых больницах Белгородской области. Не знаю как сейчас, но тогда медицину там контролировал не столько облздравотдел, сколько медицинская страховая компания «Макс».

 Вот только некоторые новшества, которые были этой компанией введены.

Больной при выполнении определённых условий имел беспрепятственный доступ к своей истории болезни. Более того – он имел право ксерокопировать свою историю болезни.

Ежедневно больной или его родные знакомились с листом назначения и расписывались в том, что им известно проводимое лечение, они с ним согласны и в том, что все препараты, в самом деле, введены.

Ввели персонифицированный учёт лекарств. Всегда можно было проверить на какого больного и сколько ушло таблеток и ампул конкретных препаратов. Лекарств стало хватать на всех.

К тому же оказалось, что на лекарства больница может тратить почти в два раза меньше денег, чем тратила до введения такого учёта.

Хирургические вмешательства записывались на видео и по требованию пациентов, запись эта им представлялась. Правда – за отдельную плату.

Врачи этих больниц утверждали, что трудно было только первый год. А потом стали отмечать, что жалоб практически не стало.

На что жаловаться? Лечение больным известно, им понятно и с ними согласованно. Все вопросы сняты уже в процессе лечения.

Операция записана и претензии типа «зарезали» уже не предъявишь.

В некоторых случаях, утверждали медики, они сами предлагали потенциально вирулентным больным отксерокопировать историю болезни, дабы избежать возможных обвинений в «переработке» истории врачами.

Сами истории стали писаться аккуратнее и осмысленнее. «У многих даже подчерк улучшился!» - смеялись белгородцы.

Многого я уже не помню, и наверняка там были свои подводные камни, но такая тенденция на введение «прозрачной» медицины кажется мне очень симпатичной.

В теперешней, всё нарастающей конфронтации между медиками и остальным обществом, виноваты, конечно же, медики. В конфликте всегда виноват тот, кто умнее. Хотя бы в потенции – умнее.

Впрочем, с умными в медицине – напряжёнка. Вся наша медицина похожа сейчас на ящера бронтозавра: огромное неуклюжее туловище, толстые и неловкие конечности, а на длинной шее – крохотная головка с булавочным мозгом. Питается бронтозавр зеленью.

Чудище это - спесиво и болезненно самолюбиво. Любая критика воспринимается им, как оскорбление. Выскажет, кто нибудь своё недовольство нашей медициной и тут же у медиков случается стыдная истерика: "Ах, нас обидели, на нас наехали, «набросали говна на вентилятор»!

Обязательно будет упомянута маленькая зарплата. Это, как я заметил, особенно раздражает больных: они уверенны, что врачи живут на взятки. Не могу сказать, что в этом они полностью неправы.

Истерия эта мне совершенно непонятна. Разве потребители наших услуг не могут оценивать их качество? Сами себе и своему медицинскому начальству мы можем объяснить, почему, например, младенцу с коклюшем надо было ампутировать руку. Можно ли это объяснить родителям ребёнка? Разве их реакция на случившееся – не естественна?

Обиднее всего то, что большинство скандальных случаев в нашей медицине можно было легко избежать. Для этого совершенно не нужны миллиардные вливания в утробу медицинского бронтозавра.

Советская медицина была значительно беднее сегодняшней, но такого недовольства медиками – не было! Тогдашняя нехватка медикаментов, аппаратуры, инструментов, в значительной мере компенсировалось доброжелательностью, участием и добротой медиков.

Когда то говорили, что все профессии – от человека и только три – от бога: лечить, учить и судить.

Похоже, Бог покинул медицину (о двух других специальностях – не мне судить).

Напоследок повторю слова моего давно умершего заведующего: «Если больные чувствуют, что мы очень стараемся и искренне хотим помочь, то они нам многое прощают»