Лярва

                                                    ЛЯРВА
 
             Кличка у кобылы, закреплённой за колхозными чабанами, была Лерка.
  Митька Жердев  не ладил с Леркой, вернее, она не ладила с ним: не нравился ей перегарный дух возницы.   Когда чабан ехал на выходной, у него под сидением бедарки каталась поллитровка с бормотухой - так называли тогда дешёвый вермут за рубль семьдесят.  Митька, расставив ноги, пытался поймать начатую бутылку, но она не давалась ему в руки из-за того, что Лерка, ощутив ослабленные вожжи, остановилась и начала нюхать снег, опустив голову вниз вместе с оглоблями. Бедарка наклонилась вниз,  и по наклонной бутылка оказалась  у самой стенки. Митька, согнувшись в крутую дугу и не удержав равновесия,  вывалился  кобыле под хвост.
   Умная лошадка переставила в сторону задние ноги,   осторожно потопталась на месте, чтоб не отдавить  мужику какой-нибудь орган обмякшего тела. Горе-возница долго возился в тесном пространстве , пытаясь встать, но со страхом поглядывал на кобыльи ноги — вдруг лягнёт копытом, мало не покажется.  Но  у неё   после  проминки давно созрела совсем другая потребность: приподняв репицу, она от всей кобылиной души рыкнула, как геликон в военном оркестре.   Митька пригнулся в ожидании более унизительного  поступка этой беспардонной животины, но нет, дальнейшего действа не последовало. И то хорошо.
  - Лярва ты, а не Лерка, -  нарочито   злобно бубнил  Митька, цепляясь за край бедарки: надо же добраться до дома, к вечеру мороз усилится, можно и крякнуть в сидячем положении. Видел он, как хоронили на хуторе замёрзшего мужика в гробовине, похожей на высокий ящик.   Не хотелось  бы такой славы бывшему морскому пехотинцу, дошедшему  в войну до самого  немецкого Одера.  Хватит с него   и того, что в госпитале оттяпали ему отмороженную половину ступни правой ноги.
   - Ннн-оо, зараза! Ишь, косится она глазом!
   Лерка послушно двинулась с места, зашагала не особо торопясь: кнут и бурые однопалые рукавицы остались чернеть на снегу между дорожками от колёс.
     Митька беспокойно крутился на месте, заглядывал под себя, искал спасительные вареги из овечьего меха — и не находил. Пальцы на руках стали негнущимися, почти деревянными... Надо как-то спасаться: мало того, что хромой, так ещё и беспалым могу оказаться.  Закоченелые руки вместе с вожжами опустил меж ног, и холодный комок вдруг  шурхнул в незастёгнутую ширинку. 
     Митька хорошо помнит, как слез с бедарки, чтобы справить малую нужду, легко совладал   с тремя пуговицами на штанах,  а вот почему они остались незастёгнутыми — один бог знает, так  уж ему было угодно. Правду говорят,  в опасной ситуации бог спасает детей и пьяниц.
   Вожжи натянулись, и Лерка, почувствовав, что ею правят, побежала лёгкой рысцой. 
             Очнулся Митька во дворе от резко заторможенной бедарки.   Очнулся, но глаз не открыл: притвориться   замёрзшим  сейчас как раз кстати. Кобыла по привычке хотела остановиться в затишке у стены сарая, но выбежавшая  во двор Нинка быстро сориентировалась в ситуации:  она, как молодая козочка, скакнула вбок, оказавшись прямо перед мордой Митькиной спасительницы.  По  неподвижной,   согбённой в три погибели  фигуре догадалась,  что сам  с бедарки он не встанет, и чем ближе к двери хаты, тем скорее дотащит она своего хозяина в спасительное тепло.
    Молча ( а что ругаться, если он от холода и пьянки вряд ли что услышит?) стащила   его на снег и поволокла, как   мешок, набитый кукурузными початками.
    - Митька, Митька, да когда же ты ума наберёшься? Знаешь, что дома всегда найду тебе выпить, зачем же черти тебя несут к октябрьским раковаркам?  (Чабарня стояла в полукилометре от хутора Октябрьский). Там, наверное, слаще? Глядишь, и мохнатую душнУю  розочку   дадут погладить... Чужая-то всегда привлекательнее.  Ну,  долго ждать не придётся: узнаю, куда ты ныряешь,  явлюсь к зазнобе неожиданной гостьей, повыдергаю ей волосёнки не только на голове.  Опыт у меня есть, справлюсь  быстро и качественно: мне это дело — что курицу ощипать.  В конце процедуры  в мясные ворота  впихну   комочек тавоту, чтоб тебе легче было её дрюкать.
     А Васька слушает да ест, как говорится.  Даже окоченевшему, ему  как назло, когда нельзя смеяться, захотелось гыгыкнуть от таких сладких речей, но схитрил: сделал гримасу, будто рот покосило в сторону, и в подтверждение  нестерпимой боли скрипнул зубами.
   Нинка  приняла притворство за предсмертное состояние и стала отчаянно хлестать умирающего по холодным и вправду побелевшим щекам .
    - Митя, очнись! - само вырвалось имя,  так редко ею употребляемое, разве что в  минуты радужного настроения да ещё интимной близости.  - Не дай бог, окочурится, а оно ж такое дело: хоть поганый плетюшок, да затишек.
      Не в первый раз она приводила в чувство своего «приблудшего кацапа», легко справилась и на этот раз: растерев тело гусиным жиром, уложила в постель, подпихнула под бока края тёплого одеяла.
    - Кобылу заведи в сарай, - еле слышно  произнёс восставший из мёртвых.
    - А-а-а, - тут же сменила спасительница  милость на гнев. - А что ты называешь сараем,  милай ты мой? - специально употребив кацапское «милай». -   Развалюху с половинкой соломенной крыши?
    - Нинк, ну не начинай, пожалей Лярву, животина тут не при чём.
    - А чем прикажешь кормить твою животину? Ты хоть бы под жопу положил для неё охапку сена, не говорю уж о комбикорме,  что чувалами возите под дворами за пол-литра самогону. - Щас пойду, у коровы выгребу половину краденного   в колхозе силоса и отдам твоей Лярве.

   Не понимая подводного смысла Нинкиного  намерения, согласно покивал головой:
     -    Так она непривередливая, пожуёт и силос.
     - Да чтоб вас черти сжевали вместе с кобылой... 
     Надо только выглядеть несчастным и немощным, Нинка, она баба добрая,  шумит много, а когда пыл пройдёт, и накормит, и обогреет, а то и рюмку нальёт.
    Злость из супружницы  не улетучилась, как бывало в начале совместной жизни, спать полезла на печь к дочке.
    Утро началось со звона подойника, с требовательного мяуканья рыжего кота.
     - Ну и долго мы собираемся ещё немощь изображать? Поднимайся, своди кобылу к речке, со вчерашнего дня стоит непоенная.
     - Дык, пойду, напою, как же...
     Вылез из-под тёплого одеяла, в голове звенело, пальцы на руках мелко потрясывало, но идти надо...
    Зашёл в сарай,  наполовину засыпанный снегом.  Лерка стояла вдоль коровьих яслей, уткнув голову в самое дно, смачно хрумала.   Медленно подняла голову на зов хозяина: глаза с редкими полуопущенными ресницами  совсем нерадостные, только что не  может высказать свою печаль  по-человечески.
    - Прости меня, Лярвочка, - тихо попросился  Митька, обняв тёплую шею кобылы. - Придёт весна, сделаю новую камышовую крышу, и будешь ты у меня гостить, как барыня, в тепле и довольстве.   А сейчас пойдём к речке, попьёшь водицы, а то, небось, силос  с кислинкой и солоноватый — непривычная для тебя еда.
     Отвязал верёвку от колышка яслей, Лерка послушно шла сзади, иногда отворачивая голову в сторону, будто ловила раздутыми ноздрями свежий ветер — от хозяина несло перегаром. Долго, не спеша пила из проруби темноватую барашковую воду,   потом, оторвавшись, поднимала голову кверху, роняя капли  серебристыми   разорванными бусами. 
    Митьку мелко трясло от утреннего холода и вчерашнего перепоя, он нетерпеливо топтался на месте. Чтоб поторопить лошадь, начал посвистывать, Лерка этот сигнал хорошо знала, послушно опустила голову в бурчливую прорубь и пила ещё, отправляя холодные глотки по шее в утробу.
    Возвращались протоптанной дорожкой между рядами старых, в комьях снега  абрикосов.   Из-за наклонённого дерева мелькнули два   чёрных, как спелая смородина,   глаза и продолговатое, чистейшей белизны туловище, с таким же по длине хвостом. Лерка, испугавшись ласки,  чуть приостановилась, выдернув из-под мышки поводыря конец верёвки.  А он, ничего не заметив, продолжал, прихрамывая, идти, поспешая к завтраку: авось Нинка по доброте душевной и рюмочку нальёт без унизительной просьбы и выражения жалких  просящих   глаз. 
   Лерка, постояв в глубоком лошадином раздумье, повернула назад. Она хорошо знала место мелкого речного переката, где можно легко пройти и зимой, и летом.   Потом  подняться  по разъезженной дороге в гору, потом  - через два поля между густыми посадками, а там и чабарня. Там, у самого деревянного вагончика, загороженный от овец по кругу стожок душистого сена, вперемешку с иван-чаем, белой речной мятой и зелёными,  немного помятыми листьями мать-и-мачехи.  Надо слегка толкнуть  головой прислонённый изнутри щит — и заходи к  выбранному месту и ешь, это для тебя чабаны приготовили зимний корм. Ночует Лерка в тёплом от овечьего духа сарае, в загородке, где в продолговатом  ящике для неё всегда насыпан свежий комбикорм, смешанный с фуражом.. 
    Митька уже заходил во двор, когда дверь из сенцев  открылась и нарисовалась Нинка с пустым ведром. — Вот чёрт возьми,   к неудаче, - недобро подумал горе-поводырь. И чё это она застыла, как статуя? И глаза по пятаку, немигающие...
     - А кобыла где?
     - Кк-ака кобыла?
    Оглянулся — и в груди захолонуло. - Да туды её растуды, эту Лярву... Вот только что шла сзади, чё ж её ветром унесло, что ли, заразу такую?!
    - Теперь запрягайся сам в бедарку и п...уй в гору, может, догонишь, чёртов недоносок. Куда ни пошли, всё сделает через жопу.  Только б водку жрать да баб щупать, на это ты мастак...
    И неожиданно, словно обессилев от ругани, замолчала: что зря стрелы метать, на нём хоть выспись теперь...
    К вечеру старший чабан Андра приехал на кобыле, без седла, переваливаясь геморройным задом то на один бок, то на другой, держа в руках истёртый недоуздок.
     -   Когда-нибудь, Антонович, лопнет моё терпение, выгоню к чёртовой матери.
     - Дык, выгоняй, у меня шея крепкая, на неё всегда ярмо найдётся, - нимало не смутившись, отвечал осмелевший  от навалившихся неудач чабан с двадцатилетним стажем работы. - На войне пуля-дура только руку задела,  другие места не тронула, постеснялась, наверное;  в ледяной воде почти сутки лежал — не замёрз, жив остался.  А уж в колхозе как-нибудь выживу, не пропаду...
     - Знаю я о твоих заслугах, Антонович, но надо же и грешить с умом: пей, да ума не пропивай.  
   Помолчали оба. - Давай запрягай Лерку, да подсадишь меня в бедарку, зад без седла разбил, шагнуть больно. Завтра заеду за тобой, не пешком же тебе хромать десять километров по скользкой дороге...
   - Не совсем пропащий человек мой курский соловей, раз с ним старший чабан так разговаривает, - подумала стоявшая в стороне Нинка.
     Уехал мужик, молча кивнув головой хозяйке. А они, оставшись вдвоём, не находили нужных слов.
    - Пожрать-то хоть дашь? - осмелел неудачник .
    - Иди, на столе всё стоит.
    - Всё? - и лыбится, вперив в неё свои глубокие, цвета вылинявшей синей рубахи глазки.
     - Не всё — так добавлю, - и засмеялась, как смеются люди, когда больно от долгой щекотки.  Лицо её вдруг помолодело и похорошело, и столько в нём было глубоко человеческого, за что можно и должно любить даже некрасивую женщину.
 
 Июль, 2020 г.