Краснодарский адвокат Палибин о людоедстве во время Великого Голода 1932-33 гг

Николай Лопатин (Палибин) в 1930-е работал адвокатом в Армавире. Во время Великой Отечественной служил у немцев, эмигрировал в США, где написал книгу о советской жизни. Одна из глав рассказывает о голодоморе 1932-33 годов на Кубани. Он описывает как массовое озверение крестьян, их людоедство, так и чудовищные репрессии власти против них.

Николай Владимирович Палибин родился в 1890 году. До революции присяжный поверенный округа Московской судебной палаты. В Первую мировую войну - поручик на Западном фронте. В августе 1918 года вступил в Добровольческую армию. Затем в СССР вынужден был жить по подложным документам, на имя Лопатина. С 1923 года член коллегии защитников Кубанской области. В 1935 — "вычищен" и лишён возможности работать адвокатом. С 1937-го — скрывался по ещё одним подложным документам. В Великую Отечественную, после занятия немцами Северного Кавказа, стал бургомистром Майкопа. Ушёл с отступающей германской армией, в Берлине в 1943-45 годах работал в аппарате Министерства по восточным территориям. В 1946 году эмигрировал в США, где и умер в 1974 году. В 1955 году он опубликовал в Америке книгу "Записки советского адвоката". Одна из глав книги посвящена голодомору на Кубани.

Положение моё становилось всё плачевнее

Я имел возможность покупать только один обед в кооперативной столовой. Этот обед мы съедали с женой вдвоем. Хлеба я давно не видел. Голод подкрадывался постепенно. Это был не тот голод, который описан где-нибудь у Кнута Гамсуна, когда человек может на любой городской свалке получить если не первоклассные продукты, то во всяком случае приличный обед и, конечно, с хлебом. Это был "смертельный голод", безысходность которого заключается в том, что вы не имеете не только ничего съестного, но сознаете, что нигде и никак не можете его достать и что вас ждёт истощение и ужасный конец.

Раз я шёл по безлюдной улице, точнее - тропинке, заросшей бурьяном. Какой-то умирающий от голода человек попросил меня помочь ему встать. Я прошел мимо, так как боялся, что он ‚ обхватит меня и мы вместе уже не поднимемся с земли. На базаре лежали умирающие и мёртвые. Целые кварталы вымерли, хаты были развалены. На площади перед стансоветом умирающие лежали в бурьяне и взывали о помощи. Но стансовет остался к ним глух. По вечерам все боялись выходить из хат, так как можно было стать жертвой охотников за человеческим мясом.

Как семьи пчёл умирают к весне, если злой и хищный хозяин не оставляет им запаса меда, так вымирали целые колхозные семьи. Тогда были организованы колхозные "санитарные" бригады для собирания мертвецов по хатам. Бригады проезжали по улицам, заглядывали в дома и вытаскивали трупы на подводу, а умирающие дожидались своей очереди. В детских домах и яслях трупами детей набивали мешки и наваливали так же на подводу. Но большинство лошадей вскоре передохло, и тогда бригады эти стали пешими. На кладбищах были вырыты большие братские ямы, куда сваливали трупы. Ямы эти не закапывались, пока могила не заполнялась доверху.



Мне пришлось в это время проходить пешком через когда-то богатейшую станицу Дондуковскую. Дорогу мне пересекла похоронная процессия: два ещё живых, но истощённых до крайности человека с трудом, нагнувшись и перекинув веревки через плечи, тащили привязанного за ноги умершего. Это были кожа и кости. Он был босой, в портках и рубашке, она задралась и волочилась за ним по пыли и кочкам. Они доволокли его до края могилы на кладбище, отвязали веревки и с грубой руганью спихнули ногами в открытую "братскую могилу".

Это было "последнее надгробное рыданье"

В то время процветали так называемые голодные кражи. Например, колхозный возчик из станицы Рязанской, везя зерно на ссыпку в счёт хлебопоставки, спрятал по дороге в кустах мешок пшеницы с целью присвоить её. Кражу обнаружили и приговорили колхозника к казни. В станице Гиагинской четыре парня везли комбикорм, т.е. смесь отрубей, молотой люцерны, макухи, мучной пыли и т.п. для скота. По дороге они ели его пригоршнями, а затем похитили каждый со своей подводы примерно по пуду этой смеси. Всем им был вынесен смертный приговор.

Бывший священник станицы Белореченской, идя по дороге, срывал колосья пшеницы и, перетирая в ладонях, ел. В карманах у него во время обыска колхозный объездчик, комсомолец, также обнаружил колоски. Священник получил 10 лет. На прокурорском языке такие похитители назывались парикмахерами: стригут колоски.

В станице Некрасовской исчез медный котёл для варки пищи в степи. Подозрение в краже пало на бригадира, и он заплатил за это своей жизнью. А несколько позже, во время пахоты, котёл нашёлся. Хотя это не голодная кража, но интересный случай, образец применения декрета от 07 августа и поучительный пример советского правосудия.

Рядовая колхозница из станицы Петропавловской набрала себе в фартук чесноку с колхозного огорода - 10 лет.



Я ехал однажды с судьёй на тачанке. Дорога шла между двумя стенами тощей колхозной кукурузы. Вдруг слева открылся баштан: крупные арбузы лежали около самой дороги. Судья Филиппов промолвил: "Добрые арбузы, надо один взять на дорогу". Кучер остановил лошадей, а судья соскочил с тачанки и выбрал арбуз побольше. Лошади тронули. Кража колхозного имущества была совершена.

В это время мы увидели, что к нам бежит со стороны баштана старик с седой бородой - колхозный караульщик. Стало всем ясно, что он был вооружен не только палкой, но и декретом от 7 августа, карающим смертью, а в случае смягчающих обстоятельств - 10 годами. Здесь были два отягчающих обстоятельства: член партии и судья. Кучер был тоже членом партии . Я его знал хорошо. По его словам и выражениям можно было судить, что он из "уркачей".

Увидав надвигающуюся катастрофу, он начал кричать караульщику:

- Поспешай, поспешай, старина, нам некогда тебя дожидаться, а то уедем, не заплативши. Вы, товарищ судья, дайте ему за арбуз, как на базаре, мы, мол, покупатели, а не воры.

Караульщик подошёл вплотную, взглянул на арбуз, лежавший в тачанке, оперся грудью на палку и спросил:
- А кто ж вы будете, милые люди, и как с вами этот грех случился?

Однако судья сразу "взял его на басы", всучил ему деньги и приказал, чтобы правление колхоза выслало ему квитанцию в уплате денег.

- А если присвоишь, судить буду.

И тачанка покатила

Вот этот самый судья в эту же поездку и присудил колхозницу к 10 годам каторги за чеснок с колхозного огорода.

В какой-то момент появились "зелёные" - в зарослях камышах, в подсолнухах. Одетые в рванье и вооруженные обрезами, они разводили костры невдалеке от дороги и варили себе пищу. Вместе с тем в станице начались ежедневные грабежи. Они походили один на другой. Как только наступала темнота, какая-нибудь хата подвергалась нападению. Грабители выбивали поленом окно и влезали внутрь. Они накрывали обессилевших от голода хозяев одеялами или каким-нибудь барахлом обшаривали комнату и забирали всё съестное. Вскоре бандитов поймали.

Оказалось, что их было семеро, в том числе одна женщина. Судили их через два-три дня. Было это весной 1933 года. Они были настолько истощены, что некоторые не могли сидеть на скамье подсудимых и, лёжа на полу, отвечали на вопросы суда не голосом, а каким-то писком. Жертвы их, выступавшие свидетелями, выглядели не лучше. По требованию прокурора суд вынес им за бандитизм расстрел. Но, не дождавшись результатов кассационной жалобы, поданной мною, все приговоренные умерли в тюрьме. Между тем, жалобы рассматривались быстро, так как в Ростов-на-Дону выехала постоянная сессия Верховного Суда для усиления впечатления от выносимых в это время судами приговоров немедленным их исполнением.



Обвинение по этому делу поддерживал прокурор Кузнецов. В ту же сессию суда он поддерживал обвинение против группы активистов, красных партизан эпохи гражданской войны, которые с вечера ходили пьяные по станице вместе с местной акушеркой, вымогали самогон и закуску: огурцы, редьку, лук. Один из них во время этой прогулки изнасиловал акушерку. И прокурор предъявил всей компании обвинение в "массовых беспорядках", предусмотренных одним из пунктов 58-й статьи. Пункт этот указывал на разрушение толпой железнодорожных путей, погром общественных зданий и т.п. Прокурор насчитал за подсудимыми "массу преступлений" - у одного взяли огурцы, у другого свёклу и т.д. - и подвел их под статью 58 УК, помещенную в главе о контрреволюционных преступлениях. Вместе с ним в качестве общественного обвинителя выступал на суде и начальник политотдела машинно-тракторной станции (МТС).

И вот "представитель государственной власти" - прокурор - и начальник политотдела МТС выступали в суде вместе и придавали делу политический характер, поскольку "массовые беспорядки" происходили во время "подготовки к весенней посевной кампании" и могли, по их мнению, сорвать это государственной важности дело. Суд согласился с ними и вынес смертный приговор.

Время шло, я с трудом уже подымался по трёхступенчатому порогу своей квартиры, а надежд впереди не было никаких. Шесть серебряных столовых ложек, один половник и две небольших серебряных ризы с икон - это и был весь мой капитал. Его нужно было отвезти в Торгсин и там обменять на хлеб. Отправляюсь в Армавир.

Торгсин в Армавире

На витрине Торгсина свиное сало толщиной в две ладони, копчёные рыбцы, белая пшеничная мука, сахар, крупы разные, сливочное масло, сыр, шоколад, конфеты, печенье, рыбные консервы, колбасы разных видов - всё в огромном разнообразии и количестве, как при старом режиме. Во дворе магазина оборванная толпа с исхудалыми лицами. То и дело какого-нибудь упавшего от изнеможения человека вытаскивают и волокут из толпы, обшаривая карманы. Я получил полтора пуда кукурузной муки, оказавшейся горькой, два кило сахара и килограмм постного масла. По ценам старого режима всё это едва ли стоило полтора рубля.

Для меня это был тяжёлый труд

От коллегии адвокатов Армавира я отправился в агитационную поездку по сёлам. Девицы под гармошку пели, осипшие и охрипшие: "Мы железным конём все поля обойдем...", парикмахер подравнивал кое-кому чересчур длинные волосы, а я брехал про новый закон про продпоставки. Вернувшись из степи, мы получали на квартире кукурузную кашу с подсолнечным маслом и ложились спать на грязной соломе на полу. Очень быстро у меня завелись вши. А хлеба не ели ни мы, ни колхозники.



В эту поездку я видел особенно пострадавшие и вымершие станицы: Прочноокопекую, Дондуковскую и Гиагинскую.

Людоеды

Вернувшись в Армавир, я видел, как на базаре стояла какая-то женщина, ярко нарумяненная, с чёрными усами и волосами, растущими из ушей и из ноздрей, и держала в руках кошёлку, накрытую тряпкой. Люди подходили и заглядывали с любопытством и страхом. Заглянул в кошёлку и я: там лежала человечина, и я ясно увидел исхудавшую, сморщенную женскую грудь с соском.

- Неужели люди покупают и едят?

- Нет, - ответил мне один из стоявших, - покупают и делают котлеты, а затем продают. Женщина эта была на базаре "мясным ларьком".

Как-то возвращался я домой ночью поездом "Максим Горький". В вагонах нары в три яруса и полная темнота. Вдруг кто-то стал ругаться, так как на него с верхней полки что-то потекло. Чиркнули спичку, зажигалку - оказалось кровь. Подняли тревогу. На верхней полке лежала женщина, и у нее была отрезана и унесена голова. Спутницы её рассказали, что у убитой были коронки на передних зубах, цветом похожие на золото, и видимо, кто-то решил обменять их в Торгсине на продукты.

Проходя днём по дороге домой через станицу Петропавловскую, я зашёл раз в станичный совет. Там было какое-то смятение и толпилось несколько человек. Из рассказов я понял, что женщина, мучимая голодом и жаждавшая поесть жареной печёнки, зарезала свою восьмилетнюю девочку, разделала её на столе: ручки, ножки, головку, - вынула печенку и стала её жарить на сковороде. Кто-то это увидел, прибежали из стансовета, арестовали её и под конвоем с револьверами привели в станичный совет, а она по дороге грызла ещё не дожаренную печёнку.



Через некоторое время я подал следователю прошение от имени матери, прося его направить дочь-убийцу в психиатрическую лечебницу, так как преступление совершено несомненно в состоянии умопомрачения. Следователь на это ответил: "Мы следствия по делам о людоедстве не производим. Ваше заявление я направил в соответствующие органы, где её несомненно вылечат". В дальнейшем я узнал, что "лечение" людоедов производилось всё в том же НКВД.

Но откуда же берут человечину, чтобы торговать ею? На этот вопрос я получил на армавирском базаре такой ответ: "Что ты, малохольный? Или из Москвы приехал? Не видишь разве, что кругом мертвяки лежат? А то бывает, что "пришьют" доходягу, - вот тебе и парная говядинка".