Яков Рейтенфельс. Сказания светлейшему герцогу тосканскому Козьме Третьему о московии

1 ...41 42 43 44 45 46 47 ...67

Глава 10. О ругательствах и издевках

Русские наши в обыкновенных разговорах не прибегают, когда бранятся, как это обыкновенно делается у многих народов, к заклятиям небесным и подземным богам, но доходят почти до богохульства, пользуясь постоянно бесстыдными выражениями. Рассерженные чем бы то ни было, они называют мать противника своего жидовкою, язычницею, нечистою, сукою и непотребною женщиною. Своих врагов, рабов и детей они бесчестят названиями щенят и выблядков или же грозят им тем, что позорным образом исковеркают им уши, глаза, нос, все лицо и изнасилуют их мать, каковой род брани они удержали от венгров и татар, с коими долгое время жили вместе. Поистине, таковые смешения всегда вредят добрым нравам, так как народы либо заимствуют друг у друга пороки, либо насильно навязывают их, либо незаметно заражают ими. Если же кто-либо у мосхов, не снеся поношения горчайшею бранью, позовет обидчика в суд, то дело, по-отечески, решается тем, что взведший клевету, позорящую добрую славу кого-либо, присуждается к уплате денег, а если он не в состоянии платить, то к наказанию кнутом. На удовлетворение оскорбленной чести с виновного взыскивается сумма, равная годичному жалованью или доходам обиженного, и, кроме того, еще половина; говорят, что он уплачивает “бесчестие”, т.е. цену за лишение доброго имени. Иногда от слов переходят к крайне оскорбительным поступкам. За оскорбления, нанесенные священникам, уплачивается плата пять рублей, т.е. червонцев. Такая незначительная плата установлена, быть может, с тою целью, чтобы лица, принадлежащие к духовному званию, помнили, что им подобает терпеливо и смиренно переносить обиды. Если кто вырвет у другого бороду, то его считают нанесшим величайшее оскорбление, за которое судья должен строго наказать: в этом отношении русские сходятся с древними римлянами, которые также считали прикосновение к чужой бороде, даже поглаживание ее, поступком, требующим искупительной жертвы. Впрочем, русские, не стесняясь, задирают и иностранцев всяких, в особенности же немцев, бесстыдными речами и если встретятся случайно с ними, то громко обзывают их глупейшею бранью “шишами”: ведь право, этим шипением обыкновенно пугают птичек. И хотя эта легкомысленная дерзость языка нередко наказывается тяжким бичеванием, все-таки русские от нее нисколько не исправляются.

Говорят, что начало этому издевательству положено неким патриархом, который в начале текущего столетия, ревнуя к вере, впервые убедил царя издать приказ, наделавший много шума: чтобы все иностранцы, до сего жившие вместе с русскими, оставили бы город и поселились там, где они живут и поныне. Мысль об этом, как рассказывают, была ему внушена какими-то бабенками из лютеранок, которые перед дверями храма подняли спор о том, кто займет высшее место.

Глава 11. О распутстве и пьянстве

Мосхи хотя и проводили некогда жизнь менее пышно, чем другие народы, в настоящее время, однако, видимо, значительно подчинились влиянию греков и в одежде неразумно чрезмерно подражают азиатским народам, несмотря на то что закон их сдерживает в этом. В пище они крайне невоздержанны и с жадностью набрасываются на нее, а в чувственных удовольствиях и пьянстве могут потягаться с кем угодно. Ибо, не допуская ни под каким видом публичных домов и преследуя даже строжайшим наказанием всякое распутство, они, тем не менее, до того дошли в необузданном увлечении этим грехом, что не разбирают, принося жертвы Венере, ни пола, ни способов.

Погруженные в глубочайшее невежество, они, по правде сказать, не в состоянии понять тяжести этого преступления и полагают, что исполняют всё, что требует праведность христианина, если снимут с шеи крест или закроют изображения святых, прежде чем приступят к совокуплению с блудницею или мальчиком, ее заменяющим. Женщины питают особенное расположение и страсть к иностранцам, несмотря на то что их родственники и мужья крайне тщательно оберегают их от всякого общения с ними и даже лицезрения. Невоздержанность в пище, которою они грешат, как у себя дома, так и на торжественных пирах, до того обуяла их, что они этот гнусный порок считают удовольствием или необходимостью. Они думают также, что невозможно оказать гостеприимство или заключить тесную дружбу, не наевшись и напившись предварительно за одним столом, и считают поэтому наполнение желудка пищею до тошноты и вином до опьянения делом обычным и делающим честь. Большая часть богатых людей проводит день в спанье и еде и, благодаря бездействию, всю жизнь откармливаются. Такой образ жизни, пожалуй, освобождает их, как они довольно заманчиво выражаются, от душевных скорбей и расстройств, но на деле они, потопляя заботы, тонут и сами. В праздники им позволено, даже дано преимущественное право, напиваться безнаказанно допьяна; тогда можно видеть, как они валяются на улицах, замерзнув от холода, или развозятся, наваленные друг на друга, в повозках и санях по домам. Об этот камень часто спотыкается и слабый пол, а также и непорочность священников и монахов. История прошлого показывает, что из-за этого же порока нередко погибало войско и многие города, а именно: когда Стефан Баторий, знаменитый непобедимый король польский, вел войну против царя Ивана Васильевича ради возвращения себе Ливонии, то он, хорошо зная природу русских, послал весьма вместительную бочку с водкою московскому гарнизону в осаждаемой им крепости Динабург, как бы в знак своего к ним сострадания. Когда же гарнизон, опорожнив ее, лежал весь распростертый и безопасный, король приступом взял крепость без битвы. Хотя русские и стараются извинить свое постоянное пьянство, ибо они предпочтительно пьют водку и днем и ночью, тем, что кроме давнишней привычки (весь север-де уже сыздавна много пьет), оно им еще необходимо для защиты от холода, но все-таки им не удается вполне смыть с себя позорное пятно пьянства.

Глава 12. О приверженности к древним обычаям

Дабы открыто явить себя ревностными хранителями стародавних обычаев, русские не допускают всех, без разбора, чужестранцев вовнутрь страны, а тех, кои допущены и кои начнут говорить об изменении существующего порядка, тех они выслушивают неблагосклонно, не выезжают, наконец, за пределы отечества с целью попутешествовать. Мало того, говоря об иностранных делах, они обыкновенно упорно твердят: хорошо это у них делается, да только не по нашему обычаю. Ибо они легковерно ласкают себя льстивым убеждением, что кроме Московии нигде ничего хорошего не делается, и что людям хорошо только у них. Конечно, своим свой Ферсит кажется красавцем, а полное незнание чего бы то ни было лучшего не допускает, понятно, никакого сравнения.