Канцлер Крайский доказывал критикой Израиля свою «австрийскую кошерность»

Канцлер Крайский прибывает с визитом в США в 1983 г. Фото: US DoD photo by SGT Michael W. Tyler/ Public domain

Новая книга израильского дипломата Даниэля Ашхайма посвящена Бруно Крайскому, рекордсмену по продолжительности нахождения на посту канцлера Австрии, и его неоднозначным отношениям с собственным еврейством и еврейским государством.

Более 10 лет после прихода к власти в 1970 году Бруно Крайский доминировал в австрийской политике и прочно занял место лидера этой небольшой центральноевропейской страны на мировой арене. Родившийся в богатой буржуазной еврейской семье, Крайский поставил рекорд длительности пребывания на посту канцлера Австрии, выиграв выборы четыре срока подряд. Как пишет автор в своей новой книге «Крайский, Израиль и еврейская идентичность», в глазах многих личные и политические достижения Крайского были окрашены, если не запятнаны, его «амбивалентными и часто конфронтационными отношениями с собственным еврейством, евреями и Израилем».

Попав в тюрьму гестапо вскоре после аншлюса, юный Крайский сумел бежать из Австрии и провел Вторую мировую войну в Швеции. По меньшей мере 20 членам его семьи не повезло, и они погибли в лагерях смерти. Но после возвращения в Австрию в 1945 году Крайский помог распространить и на протяжении всех лет своего правления поддерживал удобный миф о том, что его родина была пассивной первой жертвой нацистов. Миф, который, по крайней мере, на протяжении четырех десятилетий замалчивал соучастие Австрии в преступлениях Третьего рейха.

Будучи канцлером-социалистом, Крайский, спокойно назначавший бывших нацистов в свое правительство, вступил в яростную и ожесточенную вражду с Симоном Визенталем и публично защищал консерватора Курта Вальдхайма, когда тот был обвинен в военных преступлениях. Крайский, ярый антисионист, неоднократно выступал с резкой критикой Израиля, одновременно осыпая похвалами арабских деспотов и диктаторов. Расстелив красный ковер для Ясира Арафата, канцлер стал первым западным лидером, официально признавшим Организацию освобождения Палестины. Неудивительно, что Крайский регулярно становился мишенью израильской прессы, которая клеймила его как «еврея-юдофоба».

В увлекательном и скрупулезно сбалансированном рассказе Ашхайма следы мировоззрения будущего канцлера можно увидеть в его либеральном воспитании в Вене конца века. Хотя Крайские не были традиционными евреями, они не отрицали своего происхождения. С успехом интегрировавшись в толерантную, многонациональную империю Габсбургов, они редко сталкивались с антисемитизмом. Однако в подростковом возрасте Крайский отказался от иудаизма в пользу социализма. Он также не уделял особого внимания сионизму, придавая большое значение своей австрийской национальной идентичности и разделяя презрение, с которым многие ассимилированные немецкие и австрийские евреи относились к якобы отсталым, живущим в гетто «остюден» (выходцам из Восточной Европы). На протяжении всей своей жизни Крайский часто ссылался на «еврейскую религию», отвергая само понятие еврейской национальности.

Стремительно продвигаясь по карьерной лестнице послевоенной австрийской политики, Крайский определял себя просто как австрийского социалиста, отвергая мысль о том, что его еврейские корни определяют его политическую идентичность. «На религиозную принадлежность, которой в моем случае является мое еврейское наследие, нужно смотреть как на частную вещь», — заявлял он. В то же время Крайский был чувствителен к обвинениям в том, что он хотел завуалировать свое еврейство, и в частном порядке спокойно признавал, что в австрийском обществе существует антисемитизм. Позже он признался, что во время своего первого успешного участия в выборах в 1970 году он был глубоко уязвлен тем, что его консервативный оппонент был представлен как «настоящий австриец». Тем не менее, как искусно показано в книге Ашхайма, для многих австрийцев еврейская идентичность Крайского была тесно связана с прекраснодушными иллюзиями страны о ее статусе «первой жертвы нацистов». В отличие от канцлера ФРГ Вилли Брандта, Крайский предпочел не возглавлять болезненный процесс примирения с прошлым. Вместо этого он решил доказать избирателям свою «австрийскость», способствуя укреплению и развитию «национального консенсуса».

С Муаммаром Каддафи

Однако, как отметил Даниэль Ашхайм в интервью The Times of Israel, мотивы Крайского не были чисто политическим расчетом. «Он был австрийским патриотом. Он считал, что Австрия была захвачена нацистами и что нацизм не был чем-то действительно укоренившимся в австрийском обществе». Австрия, по мнению Крайского, должна была избежать «зацикливания в круге мести», преследуя тех, кого он называл «малыми нацистами». «Мы бы никогда не обрели мир», — откровенно сказал канцлер, если бы страна преследовала несколько сот тысяч австрийцев, вступивших в нацистскую партию, не говоря уже о «миллионах людей, которые не открывали рот, хотя знали, что происходит». Позиция Крайского имела решающее значение. Как утверждает социолог Карин Штёгнер, он стал, по сути, «евреем-алиби», предоставив австрийцам «то, что они искали: легитимизацию из первых рук, чтобы отгородиться от памяти и ответственности».

При Крайском прошлые преступления неоднократно вторгались в актуальный политический ландшафт, создавая сцену для яростных разборок между двумя самыми известными евреями Австрии. Вскоре после вступления Крайского в должность в 1970 году Визенталь сообщил немецкому журналу Der Spiegel, что в его кабинет вошли пять бывших нацистов, включая Отто Рёша и бывшего члена СС Ханса Эллингера. В ответ на это Крайский, защитники которого утверждают, что он не знал об их прошлом или, в худшем случае, был «немного небрежен» в некоторых своих назначениях», решил усилить свою позицию. Он обвинил Визенталя, сторонника Австрийской народной партии, правоцентристского оппонента его социалистической партии, в политических мотивах и возразил, что, как бывший узник гестапо, он может простить раскаявшихся бывших нацистов. Эта ссора стала прелюдией к гораздо более острому столкновению между двумя людьми, когда пять лет спустя Австрия снова шла на выборы. После выборов Визенталь опубликовал досье, где говорилось, что Фридрих Петер, лидер правой Австрийской партии свободы, с которой Крайский планировал создать коалицию, если социалисты потеряют большинство, состоял в бригаде СС, причастной к убийству 8000 евреев. Выступая на пресс-конференции, переизбранный канцлер защищал Петера и говорил, что через 30 лет после окончания войны пришло время «раз и навсегда стереть прошлое». Далее он заявил, что, потеряв в Холокосте 21 члена своей семьи, он имеет «моральное право» осудить поведение Визенталя. Он также обвинил его в руководстве «консервативной еврейской мафией». Крайский завершил свое экстраординарное заявление ложным намеком на то, что Визенталь мог быть пособником нацистов. (Когда он повторил эту клевету 10 лет спустя, австрийский суд оштрафовал бывшего канцлера почти на 21 000 долларов.) В то время как дипломатический корпус Израиля, рассматривая этот спор как внутреннее дело, оставался в стороне, Крайский продолжал бросать дикие обвинения, утверждая, что Визенталь состоит «на службе у Израиля». Описывая последующий телефонный звонок канцлера, израильский посол Авигдор Даган сообщил в Иерусалим о «безостановочном потоке нападок и клеветы», в котором Крайский казался «находящимся грани безумия». Влияние слов Крайского заключалось в смещении фокуса истории с прошлого Петера на явно злонамеренное поведение Визенталя, а также в легитимизации нападок насыщенной антисемитскими стереотипами австрийской прессы на охотника за нацистами.

Как пишет Ашхайм, поведение Крайского было «непропорциональным и экстремальным, почти патологическим». По его словам, в этом был и психологический аспект. «Он был настолько эмоционален, что взрывался по любому поводу, связанному с Израилем и еврейскими вопросами. Это всегда было драматично». Действительно, Ашхайм цитирует высказывание израильского историка Тома Сегева о том, что Крайский рассматривал Визенталя не столько как политического противника, сколько как «врага, представлявшего угрозу для его австрийской идентичности». Ашхайм добавляет, что «подобные заявления, будь они сделаны неевреем, были бы расценены как антисемитские», но происхождение канцлера сделало его обвинения против Визенталя «более объективными, беспристрастными и рациональными».

Первый кабинет Крайского в 1970 г.

Чуть более 10 лет спустя, уже не находясь у власти, Крайский вновь выступил в этой роли, когда защищал Вальдхайма, претендента на пост президента Австрии, после того, как против него были выдвинуты обвинения в военных преступлениях. Бывший канцлер обвинил Всемирный еврейский конгресс, который возглавил международную оппозицию Вальдхайму, в «чрезмерном вмешательстве» во внутренние дела Австрии, отметив, что «все это произошло очень давно», во времена молодости кандидата. В устах бывшего социалистического канцлера, политика международного уровня и еврея эти слова имели особый вес и широко освещались прессой, которая в очередной раз не преминула воспользоваться тонко замаскированными антисемитскими тропами, когда речь зашла о «неправомерном вмешательстве еврейских кругов». Сам Вальдхайм использовал комментарии Крайского как щит. Но, как и во время скандала вокруг Петера, вмешательство Крайского оказалось полезным отвлекающим маневром. «Вместо обсуждения роли Вальдхайма в войне дискуссия переключилась на то, законно ли вмешательство "чужаков" в австрийские дела», — пишет Ашхайм. Вальдхайм был избран, но это дело положило начало процессу, которому долго сопротивлялся Крайский, но который поддерживали более молодые австрийцы, и благодаря которому страна начала переоценивать свое прошлое. Ашхайм признает, что решение Крайского вмешаться в защиту Вальдхайма, политического противника, было «самой большой загадкой» в его исследовании. «Я не мог найти этому объяснения», — говорит он. Тем не менее, Ашхайм обнаружил намеки на то, что в конце своей жизни Крайский, возможно, сожалел об этом. В эмоциональной беседе с Барбарой Тауфар, журналисткой и дипломатом, которая была его представителем в Израиле, умирающий бывший канцлер размышлял о росте антисемитизма в Австрии. «Мы просто ничему не научились. Ничему», — сказал он ей.

Однако, как явствует из книги Ашхайма, некоторые противоречия, окружавшие Крайского в то время, стоит рассмотреть заново. При нем и по его настоянию Австрия стала жизненно важным перевалочным пунктом на пути в Израиль для десятков тысяч советских евреев, и эта политика сделала страну мишенью для терроризма. Активное участие Крайского, которое началось задолго до того, как он стал канцлером, отражало его «еврейскую совесть», — считает один из тех, кто работал с ним над этим вопросом. Но в сентябре 1973 года, когда палестинские террористы, поддержанные сирийцами, захватили в заложники трех еврейских эмигрантов и австрийского таможенника на чешской границе, принципиальность Крайского, похоже, дрогнула. К ужасу Израиля и администрации Никсона, канцлер, ссылаясь на свой главный долг «спасать человеческие жизни любой ценой», уступил требованиям террористов, позволив им покинуть Австрию и согласившись закрыть транзитный лагерь Шёнау. Голда Меир, публично осудившая сделку Крайского с «этими убийцами», вылетела в Вену, где между ней и канцлером произошла яростная ссора, во время которой она обвинила его в том, что он навлекает «новый позор» на Австрию и делает себя «героем арабского мира». Израильская пресса была едва ли более дипломатична. «Дьявол постучал в дверь, и австрийцы с радостью открыли ее», — заявила одна из газет. Мотивы Крайского опять-таки оспариваются: был ли он в первую очередь заинтересован в том, чтобы завершить дело без кровопролития, или в его расчетах сыграл роль тот факт, что Шенау находился в электорально важном районе, где проживало много бывших нацистов? В любом случае, как признала сама Меир в своих поздних мемуарах, конечный результат «инцидента Марчегга», как он был известен, оказался не таким проблематичным, как показалось на первый взгляд. Хотя сам Шенау был закрыт, Крайский вскоре открыл другие объекты, и в течение четырех недель после инцидента эмиграция из СССР через Австрию достигла самого высокого месячного показателя.

Крайский и Киссинджер в 1975 г.

Эмоциональный и гневный обмен мнениями с Меир вряд ли был единичным. Отношения Крайского с Израилем и его лидерами были непростыми. Он отмахивался от любых предположений о том, что еврейство должно влиять на его отношение к этой стране. «Я не понимаю, — утверждал он, — почему настоящая земля моих предков должна быть мне менее дорога, чем полоса пустыни, с которой у меня нет ничего общего». Сионисты, сказал он в другой раз, «приветствуют антисемитизм, потому что он подтверждает их идеи». Его нападки на страну и ее правительства часто были жестокими. Израиль в его устах был «полицейским государством, которым управляли люди с фашистским менталитетом», Менахем Бегин — «маленьким адвокатом из Варшавы с душой узколобого бухгалтера», его преемник Ицхак Шамир — «фашистом», который «желал победы Гитлера». В отличие от него, Крайский несколько снисходительно относился к «выдающимся» личностям, таким как Хафез Асад из Сирии. Наблюдатели часто недоумевали по поводу комментариев и поведения канцлера. Один редактор австрийской газеты считал, что Крайский решил доказать критикой Израиля свою «австрийскую кошерность», а израильские дипломаты размышляли о том, что в его подходе есть что-то иррациональное. Тем не менее, утверждает Ашхайм, в отношении Крайского к еврейскому государству были «противоречия и отклонения». Например, он безмерно гордился своим племянником Йоси, который служил в ЦАХАЛе и, по его мнению, представлял собой «гуманистическое творение Израиля». На менее личном уровне Бегин, который, несмотря на их двойственные отношения, по-прежнему гордился тем, что еврей смог стать канцлером Австрии, без колебаний обратился к Крайскому за помощью в переговорах об освобождении 20 израильских солдат, взятых в заложники палестинскими боевиками во время войны в Ливане.

Как и в случае с инцидентом Марчегга, подход Крайского к израильско-палестинскому конфликту, возможно, сейчас выглядит менее антагонистичным по отношению к еврейскому государству, чем некоторые считали его в то время. Несомненно, симпатия канцлера к палестинцам часто выражалась в высшей степени бесчувственно. Евреи, провозглашал он, «должны лучше понимать, что значит быть изгнанными и лишенными своего имущества». Но, как бы кто ни относился к желательности или правдоподобности решения о двух государствах, говорит Ашхайм, Крайский был первопроходцем: он был первым европейским лидером, поддержавшим создание палестинского государства, и его признанию Организации освобождения Палестины впоследствии последовали другие западные государства. В то же время, говорит автор, канцлер старался не подрывать легитимность еврейского государства, утверждал, что принцип двух государств отвечает интересам государства Израиль, и поддерживал тех в ООП, кто выступал за переговоры с Израилем.

Крайский, Арафат и Брандт на конференции по ближневосточному урегулированию в Вене в 1979 г.

Взгляды Крайского, которые сегодня являются мейнстримом в европейских левоцентристских кругах, в конечном итоге не остались без последствий. Говоря о соглашениях в Осло, Шимон Перес пришел к мнению, что усилия австрийца «подготовили почву для того, что должно было произойти позже». Бывший президент также считал, что, несмотря на настороженное отношение Израиля к его желанию выступить в качестве посредника в отношениях с арабскими странами, «Крайский сыграл важную роль в сближении Египта и Израиля». Очень важно, что, несмотря на свою оппозицию сионизму, Крайский пришел к признанию важности Израиля. «У Израиля должно быть будущее, чтобы у любого еврея в мире было убежище, если когда-нибудь ситуация, подобная Холокосту, возникнет снова», — сказал он Барбаре Тауфар.

В книге Ашхайма искусно раскрывается парадокс, лежащий в основе сложных и напряженных отношений Крайского с его собственной еврейской идентичностью и еврейским государством. Его самые близкие друзья были евреями, его жена была еврейкой, интеллектуалы, которых он любил и которыми восхищался, были евреями. «Я думаю, что внутри себя он был настоящим евреем, — говорил Ашхайму Менахем Обербаум, в прошлом израильский корреспондент в Вене. — Я уверен, что он не хотел бы услышать такое, но я настаиваю, что это правда».

Виктор Шапиро