Я - грамофан

Я - грамофан

   Он сбился с дороги, но, спрашивая себя, а была ли какая-то дорога, он не мог вспомнить. Как он попал сюда? -  он тоже не помнил. Джунгли были такими загустевшими, что свет не пробивался к его глазам. У подножья высоких деревьев с широкими ядовито – зелёными листьями и среди низкорослых кустарников с такими же лапчатыми листьями блуждали сумерки.  

   Он шёл по гниющей, хлюпающей, водянистой почве, засасывающей его ноги, впотьмах, наугад. Он шёл, не зная куда, и не знал, что его ждёт впереди. Он часто останавливался, замирал до остановки сердца, настороженно прислушивался и оглядывался, чтобы не выдать себя. Его, словно кто-то преследовал. 

   Он побежал бы, но вместо этого ему приходилось буквально пробиваться сквозь лианы с тонкими быстрорастущими стеблями, достигавшими в длину до ста метров. Он их никогда не видел, но знал, что это лианы. Обвивая стволы и ветви деревьев, они цепко вскарабкивались на кроны, и, выйдя на солнечный свет, начинали на его глазах разветвляться, цвести и плодоносить, будто там время текло быстрее.  

   В загрязнённых и тинных водоёмах он видел гигантские, водные лилии, которые также раньше не встречал. Попадались ему деревья со стручками с белой мякотью. Мысли чётко отрабатывали: это деревья Инга, но откуда выбирались эти названия? 

   Как они проскакивали в его сознание, если он никогда их не видел? Откуда он их знал? Он думал, что это, может быть, воспоминания из прошлого, но он не мог вспомнить даже вчерашний день. А был ли он? 

   В сознании вертелись одни слова. А если произошло перевоплощение, в это он почти никогда не верил, но страх от неясности толкал его к таким мыслям, то каким образом он исчез из одной жизни и перекочевал в другую? Как он перекатился в другую жизнь без изменений, не стряхнув с себя как бы даже пылинки. Только спортивный костюм и не зашнурованные кроссовки свидетельствовали, что он откуда-то вывалился, но откуда?  

   Должно же быть что-то такое, которое указывало бы, что он перескочил во времени в прошлое или в будущее. Или никаких намёков на этот счёт не существует. А что будет дальше? 

   Время шло, и он как бы уходил в будущее, но он ошибался. Любопытство сменялось чувством опасности, но главное, что беспокоило его, заключалось не в этом. А в том, что всё, не знакомое ему, ранее не встречавшееся, и не видимое им, всё, что попадалось ему сейчас на пути, чётко и ясно имело место в памяти, обозначалось словом, и ему не приходилось тыкать пальцем в окружающее, поднимать память и думать, а что вот это такое или выискивать, выдумывать свои названия.

    Он выдохся от вопросов и отсутствия на них ответов, неясности, что же с ним произошло, что будет дальше, и, устав, остановился возле большого закруглённого болота, в котором плавали бурые листья и пучки водорослей. Осмотревшись по сторонам, он прилёг у каучукового дерева, не обратив внимания на слегка заколыхавшуюся поверхность воды при его появлении, и тотчас заснул. 

   Сон вырвался из него, когда он почувствовал, как стягивается его грудная клетка, ломаются и хрустят рёбра, останавливается дыхание. Несмотря на боль, он с усилием разлепил глаза и увидел коричнево – зелёное туловище с бурыми пятнами, которое, наползая на него, закручивало его в свои кольца. Он хотел вскочить, но не смог вырваться из удушающих колец. Чем больше он сопротивлялся, тем ещё сильнее оно обвивало, сжимало его, смещало свою нижнюю челюсть и растягивало настолько пасть, что она оказывалась больше его головы. Потом, повернув его голову к себе, оно стало медленно заглатывать, поочерёдно перемещая челюсти, разрывая кожу острыми зубами и натягиваясь на его тело, словно чулок. Оно засасывало его в себя, обволакивало густой, вязкой слизью, которая забивала рот, не давала ему дышать и кричать, заклеивала глаза. Он погружался во что-то тяжёлое, липкое, тошнотворное, в сплошную темень, до которой не мог достать даже свет, пробивавшийся через открытую пасть.

    Он чувствовал, как рядом с ним, под его ногами ползало, дрыгалось, ворошилось, корчилось, визжало, всхлипывало и хрипело тёплое и живое. Он ощупывал руками и натыкался на лица. Он слышал пришлёпывающее чавканье, громкий и дробный смех, причмокивание не отлипающих поцелуев и даже голоса основного инстинкта, привлекающего мужчину и женщину друг к другу. 

   У него было ощущение, что жизнь перешла сюда, но почему-то не со всеми её звуками, привычками, а частично, её словно обрезали, искромсали, но главное: он был не один! Вкупе. Они приспособились жить в этом месиве, сохранив свои основные желания: есть, пить, плодиться... Это приносило облегчение, и мелькала мысль, что живут же здесь, и он тоже будет жить.  Пусть в вонючем брюхе, с затхлым воздухом, без красок и цвета, с единственной мыслью: жить не когда-нибудь, а сейчас! даже здесь! Было это в его полном сознании или в остатках сознания, догоравших и сходивших с ума. 

   В темени брызнул, разорвался и просёкся яркий свет. Ему показалось, что свет летит ему навстречу, чтобы вытащить. В голове закипело. В ней, словно просверлили дыру и начали заливать раскалённым металлом. Он открыл глаза, провёл рукой по лицу. Его будто окунули в ведро с обойным клеем. Вязкий, как та слизь.  Он прощупал грудь. Ни единой царапины, ни одного скола, но по всему телу раскатывалась, ворочалась, извивалась режущая, острая, гвоздевая боль, выливавшаяся жгучим потоком из головы. Он провёл ещё несколько раз рукой по телу: где он? -  осмотрелся, почувствовал, как схлынула боль и облегчённо вздохнул. 

   Тускло отсвечивал прямоугольный экран белого компьютера на жёлтом столе. Курсор чёрной мышки застрял на красных строчках новостей. Отогнав его, он не стал даже их просматривать. Новости были новыми, но лгали и извращали их по-старому. Его внимание привлёк широкоэкранный телевизор «SONY», в котором истошно кричали, спорили. Он прислушался.

    Спорили о прошлом и будущем и, как казалось ему, прицельно смотрели на него. Они хотели залить его сознание своими словами, затолочь своими мыслями. Подогнать под себя, чтобы в чём-то убедить, но в чём, если они не понимали даже друг друга. Однако, несмотря на это, они были спаяны в том, что думали сделать из него не собеседника, а нехитрую деревянную свистелку, просверлить в ней дырочки и дуть в неё, чтобы она играла и забавляла других. 

- Дудки вам, - бросил он.

– Не выйдет.

   Он постоял перед телевизором, разглядывая лица, но ничего интересного и никакого различия между ними не нашёл. Все они были на одну линейку. Телевизионные завсегдатаи. Они всегда вваливались в телевизор либо утром, чтобы испортить настроение на день: расстроить, озлобить, нагадить, охмурить, либо вечером, чтобы снились кошмары.

- Монстры - сказал он, -  не понимают, что нет ни прошлого, ни будущего. Есть только настоящее: здесь и сейчас, в котором они путаются, как мухи, которых пожирают пауки.

   Он погасил компьютер. Экран блеснул голубизной, замутнел и покрылся сплошной чернотой. Потом он быстро прощёлкал по телевизионным программам. Калейдоскоп исчезающих лиц, которые, словно были недовольны его поспешностью и произволом. Он сделал небольшой щелчок и согнал их с экрана. Потом зашёл в комнату семилетней внучки, спавшей на диване. Она спала, плотно свернувшись в клубок, уткнувшись лицом в цветную подушку, так что виден был только один тёмный затылок.  

   «Здесь и сейчас, - подумал он, глядя на впадину на её затылке, - если я не буду делать здесь и сейчас, а стану отсиживаться в прошлом и мудрить о будущем, то дальнейшее станет для неё мусором, болтовнёй и чистейшей хреновиной», 

   Он стал рассматривать приклеенные на стене рисунки внучки. Целая выставка. Цветы были красочными, яркими, сочными, солнечными, словно живые, взятые из природы. Они поражали своей натуральностью, близостью к природе. Ему казалось, что, протянув руку, он может сорвать цветок и поставить его в вазу. Среди цветов путались тонкие, замутнённые человеческие фигурки с размытыми лицами и с подписью: «Мама», «Папа», «Деда», «Баба». Герои мультиков - мускулистые, глыбистые, огромные, крепкие в рогастых шлёмах на голове, в чёрных плащах, с огненными мечами, какими-то нацепками на руках, испускающими пламя. Клыкастые чудовища с бронированными иглами на позвоночниках, железными щитками на морде и с огромными стреловидными крыльями. Когда его взгляд надолго застывал на шлёмах, мечах, железных намордниках, то ему казалось, что комната наполнялась металлическими звуками. Трудно было разобраться в этой галереи, но что бросалось, наотмашь било в глаза, так это то, что было немало страшилок, вытащенных не из действительности, а вымученных сознанием. Ну, откуда сознание вытаскивает то, чего нет в действительности? Или всё то, что есть в нём, есть и в действительности?

- Если последнее верно, то тогда это ужасно, - сказал он, просмотрел ещё раз рисунки и добавил. -  Пол – беды, если страшилки имеют место в жизни, но полная беда, если нестрашилкам нет места в жизни. 

    Он взял с подоконника школьный кожаный рюкзак с рисунком на спинке «Летящий Пегас» с широкими лямками: тяжёлый и поставил на зелёную низкую кушетку. Его дерматиновый портфель, который он таскал в школу в руке, а не на спине, был легче. Он вытянулся во весь рост и начал раздвигать тяжёлые коричневые шторы, чтобы впустить утренний свет.

- Включи свет в настольной лампе, - сказала внучка, - а то верхний слепит.

   Она потянулась, вскочила и, выбросив руки вверх, со смехом спрыгнула с дивана и стала натягивать белые, ажурные колготы, надевать школьную форму: синюю блузку, серый пиджачок и такого же цвета юбку: разноцветье.

- Нормалёк! В школу пойду сама. Провожать меня не нужно.

- Сегодня тебе ещё на плавание. В бассейн.

- Знаю. Запишите меня ещё в школу танцев. Я люблю танцевать.

   Она задробила ногами, потом вихрем прошлась по комнате, закружилась так, что от поднятого ветра со стола начали слетать вчерашние рисунки. 

- Слушай, - начал он, поднимая рисунки: они были такими же, как и на стене, - почему тебе нравятся мультики со страшилками. Смотри, как много страшилок в твоих рисунках. Я люблю, например, «Вини Пух», «Весёлая карусель», «Каникулы Бонифация». Рисуй их.

- Не понимаешь, - разделив волосы на две половинки, она перебросила их со спины на грудь и стала заплетать в тонкие косички. - Твои мультики мне не интересны. 

- Почему?

   Она посмотрела на него, как на нашалившего детсадовца: с всепрощающей улыбкой.

- В них нет героев, а в моих полно.

- Но в моих тоже есть герои.

- Разве Вини, Пятачок герои?

- Герои появляются там, - не сдавался он, - где есть беда.

- Ну, вот. У Вини и Пятачка нет беды, а у, - она назвала мудрёное имя, которое он не запомнил, - есть. На каждом шагу.

   Он посмотрел на её загоревшееся лицо. Она не сдаст своих героев и будет защищать, и он знал: почему? В это время мелодично запел домофон.  Он вышел из комнаты, в кухне взял пачку сигарет «LM» и направился на балкон. Не глядя, кто под балконом, он высунул руку и почувствовал запотевшую ладонь, которая быстро захватила сигареты. Это была рука её отца.

- Устроились на работу, батя, - долетел снизу помятый глухой голос, - сейчас пусть пока поживёт у вас. Накопим денег и заберём.

- Обломаетесь, - сказал он. – Жила и будет жить только у меня, пока не вылечитесь от наркоты. Да и тогда ещё подумаю.

   Ответа не последовало. Послышался треск, сдираемой с пачки целлофановой обёртки. Чиркнула спичка и, обгорев, отлетела под куст оголённой сирени. Заклубился пахучий дымок. Раздались торопливые уходящие слабые шаги.

   «Вот оно: монстры и герои мультиков здесь и сейчас, - подумал он. - Она растает среди противоречивых, не стыкующихся образов, а некоторые гораздо постарше - среди нынешних телевизионных и киношных детективов, наполненных трупами, которые буквально вываливаются из экрана под ноги, но смотреть их интересно». 

   За окном рассеивалось августовское лето, и загуливала сентябрьская осень, набрасывая жёлтую тень на деревья. Сеял тёплый дождик, клубился утренний белёсый туман, верхушки которого обрезали искристые лучи выкатывавшегося солнца. 

- Но почему мне приснился такой страшный сон о чудовище в джунглях, - сказал он. – наверное потому, что я живу в искажённой действительности.