ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО о написании "Бабьего Яра"

На модерации Отложенный

Я недавно в сообществе "Но пасаран" опубликовал воспоминания Дмитрия Шостаковича о   истории написания им 13-ой симфонии по бессмертным стихам "Бабий Яр" Евгения Евтушенко  (см.  http://gidepark.ru/community/2152/article/355090  ).

А сейчас нашел интервью с великим поэтом к пятидесятилетию его написания под названием "Стихотворение, которое потрясло мир." ( http://print.exrus.eu/index.php?option=com_content&view=article&id=272:l-r---em-&catid=42:76--2011&Itemid=153 ).

   О его гениальных стихах,  мужеству, гражданской позиции  можно написать много восхитительных слов, высказать самое высокое уважение. Но хочу обратить ваше внимание на мужество еще двух людей:  главного редактора "Литературной Газеты"  - Валерия Алексеевича Косолапова и его жены.   Ведь он хорошо представлял, что будет с ним, если опубликует эти стихи. Но он сделал это, предварительно посоветовавшись с женой.  Потерял свою должность, но опубликовал.

Вы сами прочитаете это интервью Евгения Евтушенко, но я приведу такую выдержку из его интервью.

" ...  И тогда я поехал к Косолапову в «Литературную газету». Я знал, что он был порядочный человек. Разумеется, он был членом партии, иначе не был бы главным редактором. Быть редактором и не быть членом партии было невозможно. Вначале я принес стихо­творение ответственному секретарю. Он прочитал и сказал: «Какие хорошие стихи, какой ты молодец. Ты мне прочитать принес?» Я говорю: «Не прочитать, а напечатать». Он сказал: «Ну, брат, ты даешь. Тогда иди к главному, если ты веришь, что это можно напечатать». И я пошел к Косолапову. Он в моем присутствии прочитал стихи и сказал с расстановкой: «Это очень сильные и очень нужные стихи. Ну, что мы будем с этим делать?» Я говорю: «Как что, печатать надо!»

Он поразмышлял и потом сказал: «Ну, придется вам подождать, посидеть в коридорчике. Мне жену придется вызывать». Я удивился, зачем вызывать жену. А он и говорит: «Как зачем? Меня же уволят с этого поста, когда это будет напечатано. Я должен с ней посоветоваться. Это должно быть семейное решение. Идите, ждите. А пока мы в набор направим».

В набор направили при мне. И пока я сидел в коридорчике, приходили ко мне очень многие люди из типографии. Хорошо запомнил, как пришел старичок-наборщик, принес мне чекушечку водки початую с соленым огурцом и сказал: «Ты держись, напечатают, вот ты увидишь».

Потом приехала жена Косолапова. Как мне рассказывали, она была медсестрой во время войны, вынесла очень многих с поля боя. Побыли они там вместе примерно минут сорок. Потом они вместе вышли, она подходит ко мне, не плакала, но глаза немного влажные. Смотрит на меня изучающе, улыбается, говорит: «Не беспокойтесь, Женя, мы решили быть уволенными».

И я решил дождаться утра, не уходил. И там еще остались многие.

А неприятности начались уже на следующий день.

Приехал заведующий отделом ЦК, стал выяснять, как это проморгали, пропустили? Но уже было поздно. Это уже продавалось, и ничего уже сделать было нельзя.

А Косолапова действительно уволили. Ведь он шел на амбразуру сознательно, он совершил настоящий подвиг по тем временам..."

Всем этим великим людям - самый низкий поклон.

-------------------

Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.

Мне кажется сейчас –     я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне – следы гвоздей.

Мне кажется, что Дрейфус –  это я.
Мещанство – мой доносчик и судья.
Я за решеткой. Я попал в кольцо.
Затравленный, оплеванный, оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.

Мне кажется – я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.


Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
"Бей жидов, спасай Россию!" –
насилует лабазник мать мою.

О, русский мой народ!
Я знаю – ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,  что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя "Союзом русского народа"!

Мне кажется –  я – это Анна Франк,
прозрачная, как веточка в апреле.
И я люблю. И мне не надо фраз.
Мне надо, чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть, обонять!
Нельзя нам листьев и нельзя нам неба.
Но можно очень много – это нежно
друг друга в темной комнате обнять.

Сюда идут?
Не бойся – это гулы самой весны –
она сюда идет.
Иди ко мне. Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет – это ледоход...

Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно, по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв, я чувствую, как медленно седею.
И сам я, как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я – каждый здесь расстрелянный старик.
Я – каждый здесь расстрелянный ребенок.

Ничто во мне про это не забудет!
"Интернационал" пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам, как еврей,
и потому – я настоящий русский!
1961