Продолжение «Перестроечные приключения провинциалки Ляпти и бывшей актрисы Капы»

 Вторая глава.  Берегитесь вокзалов, гостиниц, домоуправлений

   Вокзал напоминал купол гигантского парашюта.
   Ляптя шагнула под его стеклянные, словно зеркальные своды в жаркий летний полдень с фибровым чемоданом в стальных угольниках, на которых играли солнечные «зайчики».
   Чемодан тотчас оказался под прицелом человека с номерком 13 на затянутой в чёрную робу груди. Человек ослепил Ляптю великолепной улыбкой, поставил ее фибровый скарб на выкрашенную в зелёный цвет тележку с колёсиками в резиновых шинах, и завязал, словно свое добро. Узел был похож на увесистую, виноградную гроздь.
- Куда едем, мадам?
- Не мадам, а мисс. Мусьё.  Куда надо, туда и едем, - отщёлкнула Ляптя.
- Да ты с характером!
 Так охарактеризовал Ляптю носильщик столичного вокзала.
- А что, с характером тут нельзя?
- Можно, - добродушный ответ. -  Только тут твой фибровый норов быстро утюгом прогладят.
- А норов у нас не оловянный, господин товарищ. На паяльник не возьмешь.
   Ляптя снисходительно осмотрела носильщика. Человек кавказских кровей. Его Фортуна застряла под вокзальными сводами. Носильщик катил тележку без окриков по пробитому Ляптей проходу в толпе под величественными буквами на фронтоне вокзала. В поезде эти буквы вызвали вздох облегчения у столетнего деда и слова:
- Ну, вот и матушка наша. Тут и решим всё.
   Голос диктора дрожал, когда он говорил о "матушке". Проводница выбрасывала из накуренного тамбура мусор, который грязной шлеёй вился за последним вагоном. Ляптя стояла у окна, испытывая вулканические встряски сердца, в котором умирали пепельные посадки и задыхающиеся в пыли морщинистые акации.
   Носильщик выслушал историю Ляпти о тяжбе с родителями, распрях с директором школы, которую она изложила ему, дабы выбить у него мысли об оловянном норове, и промолчал.
- Что молчишь, мусьё? - с досадой спросила она.
- Сейчас заговорю, мисс - ответил носильщик.
   Мисс понадеялась на французскую деликатность, но разговор оказался чисто русским.  Он существенно уменьшил грошовый бюджет в мелком карманчике цыганской кофты под тупоголовой булавкой.
- Но за что? - спросила потрясенная Ляптя.
- За услугу!
   Носильщик наградил Ляптю великолепной улыбкой, показав две подковки червонного золота.
   Ляптя засунула деньги подальше, покрепче заколола булавкой карманчик, застегнула кофту на все пуговицы. Расстегнуть её она решила только в столовой.
   На площади чемодан оказался объектом великолепных улыбок человека в чёрной кожанке и со связкой разнокалиберных ключей с ярко – желтым, словно крохотное солнышко брелочком, которыми он позвякивал, чуть ли не перед носом прохожих и нашептывал медовым голосом: «Прокатиться дёшево и с ветерком по древней столице, посмотреть знаменитый паровоз, на котором везли Вождя Ренвоюции…». Великолепные улыбки Ляпте уже не нравились. Она попыталась нырнуть в толпу пассажиров, которые выдавливались из вагонов, как паста из зубного тюбика, но таксист так дружески просигнализировал ей, что пригвоздил к месту.
- Куда?
- Прямо! - бросила Ляптя, пощупав остаток бюджета.
- А дальше куда? - спросил таксист, когда дорога раздвоилась, как клешня рака. - Хочешь отвезу к паровозу.
- Да что я паровозов не видела? – ошалело бросила Ляптя.
-Тогда гони бабки.
   Город обладал гипнозом. За час он нанес ощутимый удар, который.  прорвал кофту в том месте, где еще находился островок тверди среди бушующего океана страха. Ляптя стояла возле трехглазого фонаря в позе полководца, проигравшего битву вопреки заманчивым обещаниям Фортуны, пока не вспомнила, что градостроители, закладывая фундамент города, заложили и фундаменты студенческих общежитий.
    В будке с табличкой "Справка" за адрес потребовали монету. За так информацию давал благотворительный человек. Ляптя нашла его на перекрестке. Милиционер отрабатывал свой хлеб под палящим солнцем с палкой, затянутой в шкуру «зебры». Ляптя взяла угол и почувствовала себя отмщенной, когда знакомое такси, чтобы избежать столкновения с ней, ухнуло в трехглазое чудовище, которое выбросило весь спектр солнечных цветов.
   Через два часа пёходралом Ляптя оказалась возле студенческого общежития. Его зодчий любил строгие линии и в погоне за ними достиг резкого контраста со старинным особняком с округлыми формами. Общежитие находилось возле церквушки имени Святого Пантелея и известного всем респектабельного кладбища, засеянного памятниками, под ними ютился прах великих, на берегу просторного озера, в водах которого отражались байковые одеяла и вафельные полотенца на железных спинках кроватей. Комендант общежития среди вафельных и байковых горок посоветовал обратиться в гостиницу.
- Там примут!
   Он надел чёрные очки с серебряной цепочкой, закинул её за громадные, чуть ли не в пол лица, уши, чтобы смягчить впечатление от кофты и чемодана абитуриентки.
- Там что, райские кущи? - спросила Ляптя.
   Из общежития она вышла со «стальными» пробками в ушах. Администратор загнал их, чтобы поставить на место зарвавшуюся, чемоданную абитуриентку
    Вечерело. Город погружался в часы пик. Они несли несчастье Ляпте. Жизнь обитателей города давала ей основание предполагать, что город живет в ожидании извержения космического вулкана.
   Гостиница обслуживала только интуристов. Сухопарый швейцар с золотистыми галунами отшил отечественную провинциалку, обозвав её деревенской чуркой с фибровыми амбициями, которая вполне может выспаться и в собственном чемодане.
   Ляптя устроилась спать на лавке на свежем воздухе. Чемодан положила под голову. Покрепче завязала шнурки на туфлях с обугленными подошвами. Утром она обратилась в дежурную комнату милиции, как в последнюю инстанцию. На одной из стен дежурки висело круглое зеркало, на полу валялись пуговицы, клочки волос... Ляптя дрогнула, но осталась. Она продемонстрировала старшине пустые карманы и попыталась заставить его изъять деньги у носильщика.
- Как это я должен сделать?
   Ляптя предложила прорепетировать.
- Подойди к нему. Покажи ствол. И рявкни: гони бабки, а то пришью.
- Гони бабки, а то пришью! – грянул старшина и тотчас присел.
   Чемодан прострогал его макушку. Врезался в сейф. На потолке, словно сердце запульсировала лампочка.
- Креативная реакция, - констатировала Ляптя.
- У кого, - тихо спросил старшина.
   Неожиданный поворот так притупил его, что он никак не мог сообразить, что за человек с лысой макушкой и поседевшими висками отражается в зеркале, и почему он без стука зашёл в служебку, и от чего собственная макушка моментально полысела, и что это за пятно в цыганской кофте, и как его вытурить?
   Действиями старшины Ляптя осталась недовольна и решила сама изъять деньги.
   Знакомого носильщика с проклятым числом Ляптя нашла возле гигантского, тяжеловесного, обработанного голубями мраморного памятника революционному императору с протянутой рукой и раскрытой ладонью, в которую прохожие бросали сигаретные и папиросные бычки, будто нищему на подаяние. Она помахала чемоданом и чиркнула о памятник. Мраморный император потонул в искрах. Над головой появился кровавый нимб. Носильщик полез в карман.
- Выбирай свои бабки!
   Выборка закончилась катастрофой. Носильщик ухватил Ляптю за руку и прошептал, что закричит "грабят", если она не откупится.
- Благодари Бога, что я благородный человек, - сказал он.
- Морду б тебе почистить за такое благородство, - расстроилась Ляптя.
- Чисти.
   Морда носильщика была застрахована.
    Он с ходу снял со сгорбленной спины мужика с махорочным лицом два
 краснокожих с поржавевшими застежками чемодана и бросил на тележку.
- Трудовому человеку нужно беречь здоровье для государства, - заорал носильщик и двинулся, как танковый трал на дробную старушку. - А тебе, родная бабушка, нужно беречь здоровье для внуков, - гаркнул он, выдернул из рук старушки мелкий узел (белая косыночка, завязанная чёртиком) и бросил на чемоданы махорочного. - А тебе, герой войны, что, здоровье никто не хочет беречь, - рявкнул он безногому инвалиду на тележке и загрузил его вместе с тележкой. - А Вам Ваш чемоданчик вид портит, - носильщик зацепил увесистый, крепко затянутый ремнями баул гражданина в крылатой, вороньей шляпе и тотчас очистил макияжную дамочку от бежевой в цвет шикарных ногтей сумочки, которая портила ее танцующую походку.
   Ляптя с восхищением смотрела на носильщика, пока в голове не проклюнулась идея. Возле будки "Чистка обуви», которую оккупировал песенный красавец – кавказец: «Ой – ля –ла, ой – ля – ла, чистим обувь не задарма», «отдыхала» пустая тележка. Она взялась за ручки и тотчас почувствовала, как взялись за ее плечи.
   Недостатка в размышлениях не было. Был недостаток в хлебе насущном. Ляптя сориентировалась на залохматившегося деда с пузатым рюкзаком, от которого шел такой аппетитный запах, что она заткнула нос клочками билета для проезда в общем вагоне.   
   Старик так виртуозно и лихо обрабатывал варённые, желтые яйца, что скорлупа веером разлеталась по всему вокзалу, даже вылетала в открытые двери, сыпалась на носильщиков и таксистов, которые сочно матерились, грозились найти яичную сволочь, чтобы припечь, но сволочь не находилась, так как прибывавшие поезда с хлебными провинциалами требовали самого пристального внимания.

Вдобавок дед ещё так вкусно чавкал и чмокал, что оголодавшие из - за буфетных жирных цен пассажиры смотрели на него со злобой ядовитой змеи.
- Чтоб Вы сделали, дедуля, - ласково начала она, пытаясь намагнитить прожорливого старика на добрый ломоть хлеба с яйцом, - если б узнали, что в этом городе дюже сильно страдает человек.
   Прожорливый загнал неочищенное яйцо в рот. Ляптя выдержала паузу.
- А чтоб вы сделали, дедушка, - совсем ласково заворковала она, - если б узнали, что этому человеку хочется есть?
- Пожелал бы доброго аппетита, - разрядился дедушка и подмял рюкзак под ноги.
- А если у этого человека нет даже копейки на пирожок! - возмутилась Ляптя.
- Посоветовал бы купить бублик, - припечатал взъерошенный дед и засунул руки в карманы.
- Человек с голодухи умирает.
- А я при чём.
- Яйцеед, - приварила Ляптя, не ожидавшая такого оборота, - сам гам, а другим хрен дам.
- Руп штука, - огрызнулся старик.
- Да, если б у меня был руп, - запустила со злости Ляптя, - я б тебя яйцами засыпала выеденный гриб - сморчок.
   Прокаркала. Самой стыдно стало.
   Покинув непобежденного деда, который принялся за «работу» с ещё большим усердием, Ляптя закружила, как по заколдованному кругу.
   В привокзальном парке она наткнулась на пятнистого дога, который вытаскивал пустые бутылки из - под деревянных на железных лапах лавок и затаривал их в рванные авоськи на боках.
- Креативная собачки, - сказала Ляптя, когда дог изъял у нее бутылку из- под кофты.
   Она вернулась на вокзал. Десятиминутное тщательное наблюдение за упитанными, кадушечными буфетчицами обнаружило потайные карманчики, пришитые с внутренней стороны узорчатых фартуков. Старшина отмачивал раскаленную макушку вафельным полотенцем, когда появилась Ляптя. Он отодвинулся за сейф.
- Сколько дашь бабок, - сказала Ляптя, - если я покажу тебе воров.
- Ты что, торговаться пришла? - тихо начал старшина.
   Из дежурки ее вывели без бабок и посадили на лавку, предупредив: в следующий раз выведут в колодках под ледяной душ.
   Ляптя понадеялась на милость столетней старушки с прогалинами на голове, но та умыкнула к дежурной комнате милиции, из которой старшина вел наблюдение за Ляптей в бинокль со стократным увеличением.
   Когда в желудке начались сейсмические толчки, Ляптя двинулась к буфетам, которые плотно окружали пассажиров. Она думала сама показать народу потайные карманчики под узорами.
- Что ищем? - спросили Ляптю, когда она готова была высказать свои наблюдения.
- Жрать хочется!
- Жрать всем хочется, - рявкнула с макаронными губами буфетчица. - Жратву зарабатывают гигантским трудом.
- Я живу среди гигантов, - пробормотала Ляптя.
    Пришла она в себя в медпункте: тесной каморке с лежаком и обедневшими стеклянными шкафами с множеством пыльных полочек, на которых теснились паутинные пузырьки. На электроплитке жарились блестящие шприцы. На подоконнике умирал отощавший фикус. Врач в обдерганном и замызганном халате, полы которого волочились по полу, напоил ее горькой микстурой и закрыл потускневшие глаза.
- Это от непривычки, - пояснил он. - Город. Темпы. Деревня - рай.
- От непривычки, - согласилась Ляптя, чувствуя слабость в собственных опорах, которые могли дать очередной сбой.
- И от впечатлений, - добавил врач. - У нас дворцы, театры...
   Он пропустил свою мысль по кругу: теперь в городе был рай, а в деревне - глушь.
- И от впечатлений, - согласилась Ляптя. - У вас тут носильщики, таксисты...
- Что таксисты, - врач погрузился в дрему. - Тут мировая культура. А все некогда. Труд, труд...
   Срочно нужна была копейка. Ляптя чувствовала костьми кожу, она была шершавой, как наждак, и думала: скоро кожа протрется, и она рассыплется, словно куча дров. Под вечер Ляптя уже видела дыры в тех местах, где кожа обтягивала    коленные чашечки.
    Она зашла в мебельный магазин и предложила свои услуги двум грузчикам с бусугарным запахом, которые загрузили ее трехстворчатым шкафом.
- Одна я его не утащу! - сказала Ляптя.
- А вдвоем мы и сами справимся.
   Ляптя побывала в прилегающих к вокзалу торговых точках.
- Дай рубануть, - сказала она мясникам с академическими значками.
- Рубани, - ответили они. - Вон той старушке.
   Щеки старушки прилипли друг к другу. Ляптя отхватила самый лучший кусок: телячью мясистую грудинку.
- Дура, - сказали мясники.
   Мясо оказалось у разбитной дамочки со щеками, похожими на ливерную колбасу.
   Оставалась надежда на псалмы и баян. Сто пятьдесят псалмов Ляптя знала, как таблицу Пифагора. На гармошке могла выдать барыню с переборами. Во дворце культуры для железнодорожников (в приплюснутой к земле одноэтажке) Ляптя выдала барыню.
- Ваня, - махнул стриженный под нулёвку администратор.
   С Ваней Ляптя была незнакома, но то, что он оказался неподъёмным для грошей, она узрела.
   Из культурного учреждения Ляптя переместилась в божественное: приземистую церквушку с пустотой внутри, в которой гулко раздавались шаги.
- Самому нужны бабки, - сказал с упитанными телесами поп с запахом ладана и смирны.
   Ляптя вернулась на вокзал.
- Трудно, - сказал знакомый носильщик и отослал ее к младшему бригадиру.   
Младший выслушал Ляптю, сказал, что сила нужна и обронил:
- Трудно.
   Ляптя вышла на новый круг к старшему бригадиру. Старший подчеркнул, что бригада испытывает сильнейший дефицит в рабочей силе и тоже обронил.
- Трудно.
   Спиральные витки насторожили Ляптю. Она уже смутно чувствовала иерархию в клане человечков с номерками. К концу дня Ляптю провели через дверь в стене камеры хранения. Вышла она из нее подавленная. Человек выслушал просьбу претендента на место и обронил.
- Трудно!
- Я не понимаю! - возмутилась Ляптя.
- Я тоже, - ответили ей, - но такой порядок.
   Тайну расшифровал администратор ЖЭКа. Ляптя пришла к нему, словно тащила в руках собственные кости. На последние гроши она отбила телеграмму, которая взывала о помощи.   
   Возле вывески "Домоуправление № 1» Ляптя наткнулась на человека. Его сотрясала тяжелая лихорадка, которую он пытался завязать в узел на троих. Лицо Ляпти ему понравилось.
- Не пью, - ответила она и показала на живот, похожий на морскую впадину.
- От этого раньше умирали, - услышала она, - а сейчас новая эпоха.
   С надеждой на новую эпоху Ляптя вошла в кабинет начальника ЖЭКа: продолговатую, похожую на пенал для цветных карандашей комнату. Кабинет плавал в клубах дыма, словно в него впустили восточного джинна. На ее голос никто не откликнулся.
- Да он там, - сказали ей в коридоре. - Ты только крикни, зачем пришла. Может он и проявится.
   Ляптя так и сделала.
- А не врешь? - спросил тусклый голос с одышкой.
   Голос был. Домоуправа не было. Он возник из небытия после трехчасовых заклинаний Ляпти. Администратор ЖЭКа с хорьковыми глазами усадил ее на табурет - единственное, что обладало плотью, и кротко сказал:
- Слушаю.
   После получасовой жалобы он отвел ее в. самый дальний угол и обронил, что в ситуациях, в который сейчас находится молодая девушка, нужно брать быка за рога. Из дыма вынырнули два бычьих рога, и потрясенная Ляптя истолковала слова в буквальном смысле.
   Под диктовку администратора она начертала расписку, в которой значилась сумма, взятая в долг, и срок уплаты суммы. Расписку администратор сунул в карманчик под ремнем и сказал, что завтра она может приступать к работе.
- А деньги? - спросила Ляптя.
- Какие деньги? - удивился домоуправ. — Это ты мне должна. - И показал расписку.
   Спать Ляптя пристроилась в подвале. Он был удушливый, сырой, с полутёмным светом, который с трудом пробивался через узкое вровень с землёй окошко. За ним раздавались шаги, голоса… Не было запаха степных трав: мяты, чабреца, полыни… Он остался в степи. Его место занимал тяжелый, мутный запах мокроты.
   Ляптя погружалась в воспоминания, пытаясь оживить умирающие в сердце угольные посадки, задыхающиеся в пыли морщинистые акации, степь.
   И кто только не поддавался пламенным воспоминаниям и чудному воображению с их волшебными картинками?
   Как ручеёк превращается в полноводную реку, так и промелькнувшая, зацепившая вросшую в душу корнями картинка превращается в просторную панораму.
   Когда в душе тяжело и смутно, когда настоящее задёрнуто непроницаемыми шторами, когда жизнь, словно разваливается на куски, когда черствеет память, а будущее не поддаётся осмыслению и не видно тропинку, по которой можно пройти в него, мы: и провинциалы, и самые могущественные владыки, земные боги ищем те живительные истоки, от которых закипает и бурлит кровь, светлеет затемненный ум, раскрываются сжатые в комок онемевшие чувства…
    День замкнулся на воспоминаниях, которые прервал пришедший осоловевший сторож с похожим на рыболовный крючок носом. Он достал из рассыпающегося шкафа раскладушку, которая стоила грошей.
- Нет бабок, - сказала Ляптя.
- Тогда давай кофту, - сказал сторож. - Я ее пока поношу.
   На следующий день из подвала пропало тридцать унитазов.
- Новенькая, - констатировали в домоуправлении.
   Ляптя поняла, что она оказалась в положении Сизифа, о котором вычитала в энциклопедии, где утверждалось, что Сизиф был величайшим земным     неудачником.