А вы смогли бы стать нацистом ? Не торопитесь с ответом…

Нет  убедительных свидетельств тому, что Гитлер был антисемитом в детстве или в молодости.

Часть его приятелей, с которыми он познакомился в Вене в 18-летнем возрасте, были евреями. Он был поклонником композитора Густава Малера, тоже еврея. 

Антисемитизм в ту пору был распространенным явлением, но, как писал сам Гитлер, высоколобые газеты и журналы им проникнуты не были, а антисемитские статьи печатались в «желтой прессе», выражавшей откроенное презрение к интеллектуальной культуре и ее носителям.

В родительском доме Гитлер не мог научиться ненависти к евреям, потому что его отец был космополитом, считавшим антисемитизм проявлением культурной отсталости.

До 15-ти лет Гитлер вообще не слышал слова «еврей» в политическом контексте, и считал евреев обычными немцами. Антисемитские заявления вызывали у него отвращение: с точки зрения Гитлера, евреев от немцев отличала только религия, а антисемитский тон венской «желтой прессы» казался ему отвратительным.

В «Майн кампф» Гитлер пишет, что считал антисемитизм проявлением зависти и злобы, а не серьезной политической позицией, и ему нравилось, как отвечали на подобные выпады солидные газеты. Или попросту игнорировали их – чтобы задушить антисемитизм молчанием.

 

Когда Гитлеру было около 20, он подружился с евреем Йозефом Нойманом. Они  ходили по художественным галереям, и Нойман помогал Гитлеру продавать его работы.

Еврейка, хозяйка квартиры, которую снимал Гитлер, считала его идеальным жильцом. «Он такой приятный человек», – писала она.

 

Сам Гитлер утверждал: «отношение к антисемитизму стало самой большой пережитой мной трансформацией».

К этой трансформации Гитлера подтолкнул сионизм, и отношение либеральных (светских) евреев к этому движению. Оно убедило его в том, что иудаизм – не только религия, то есть евреи – не немцы, а отдельная нация.

По мнению Гитлера, конфликт между еврейскими либералами и сионистами был мнимым, не способным скрыть национального единства его участников.

 

Вопреки его ожиданиям, либеральные евреи не отмежевались от сионистов, а отнеслись к ним как к заблуждающимся братьям, выбравшим нереалистичное и даже опасное решение.

Гитлер определил цель сионизма как подчеркивание национального характера евреев.

 

Эти сведения  принадлежат норвежскому писателю Карлу Уве Кнаусгору. Об этом он пишет в шестом томе своих мемуаров, которые называются точно так же, как книга Гитлера – «Моя борьба». По-норвежски это даже звучит почти так же, как по-немецки: «Мин кампф». Кнаусгор, сотворивший всемирную литературную сенсацию, не антисемит.

 

Кнаусгор задается вопросом: были нацисты, в том числе и Гитлер, обыкновенными людьми – или «иными», которых отличали чудовищная жестокость и бесчеловечность?

 

Часть из тех, кто занимался уничтожением людей, получили соответствующие назначения в силу присущих им жестокости и садизму. Но многие были абсолютно нормальными людьми, ставшими частью машины массовых убийств потому, что имели опыт в логистике – например, работники железных дорог и даже туристические агенты, которые быстро могли организовать доставку евреев к местам их уничтожения.

Несмотря на замечание о работавших в лагерях смерти садистах, Кнаусгор убежден: нацисты, в том числе и Гитлер, были обыкновенными людьми.

В этом контексте он подвергает критике Яна Кершоу, известного биографа Гитлера, который описывает все действия фюрера как предвестников будущего кошмара, а его самого – как выражение демонического зла в чистом виде, присущего Гитлеру едва ли не с первых дней его жизни.

Нет, утверждает Кнаусгор, Гитлер был противоречивой личностью. Он был примерным сыном, любил мать и ухаживал за ней до самой смерти. Он также очень хорошо относился к родителям своего друга Кубичека, регулярно посылал им подарки вплоть до 1944 года.

До середины 20-х годов, пока Гитлер не обнаружил в себе талант оратора, его отличала сильная застенчивость. Именно она помешала Гитлеру передать рекомендательное письмо о самом себе некому профессору, который мог помочь ему воплотить давнюю мечту – поступить в венскую Академию художеств.

 Несмотря на свое преклонение перед физической силой, он сам до середины 20- х годов страдал от разных болезней, слабости и бедности. В ту пору Гитлер был вечно голодным бездомным, стоявшим в очереди за бесплатным супом и спавшим на скамейках в парках или в тесных ночлежках, кишевших вшами и крысами, где легко можно было заразиться холерой или тифом.

 

 

 

Кнаусгор упоминает об этом не для того, чтобы заставить нас пожалеть Гитлера и смягчить свое отношение к нему.

Кнаусгор пишет для того, чтобы поколебать наши самодовольство и беспечность: он обращается к читателям, не являющимся нацистами и уверенным, что с ними этого случиться не может. 

 

По его словам, если мы видим в Гитлере «злодея», обладавшего соответствующими качествами с раннего детства, то он кажется нам «другим», не одним из нас.

В этом и заключается проблема: такой подход полностью отчуждает нас от злодеяний Гитлера и Германии. Их творили «они», и мы за них не отвечаем. Но в чем заключается «зло», находящееся за нашими личностными пределами? В чем заключается «зло», к которому мы не имеем никакого отношения?

 

Кнаусгор отвергает религиозно-теологическое определение «зла». Как гуманист, он пытается понять природу творимого людьми ужаса как проявление человеческих свойств. «Гитлер и его окружение были людьми, – пишет Кнаусгор. – Это не означает, что они не были плохими людьми, но зло и жестокость – это тоже человеческие качества».

По мнению Кнаусгора, осознание этого является неотъемлемым элементом взросления, с чем далеко не все справляются успешно. 

Кнаусгор задается вопросом, что было бы, если бы мы родились в обществе, позволяющем нацизм?

Если бы нас воспитывали как в нацистской Германии?

То есть, если бы мы были немцами, страдавшими от унижения после поражения в Первой мировой войне, от экономического кризиса и безработицы, и росли в окружении, которое обвиняло во всех бедах евреев?

По всей видимости, пишет Кнаусгор, мы бы поддерживали нацистов.

Совесть – коллективный голос внутри индивидуума, и, как писала Ханна Арендт, которую цитирует Кнаусгор, в ту пору голос совести повелевал убивать. Эти слова напоминают знаменитую формулировку Арендт о «банальности зла».

Она опровергает утверждение о том, что немцы, подобные Эйхману, представляли некое чудовищное зло неземной природы, к которому люди по определению имеют иммунитет.

Нацизм в Германии, утверждает Кнаусгор, с определенного момента стал объектом консенсуса. Он стал общепринятой и приемлемой для всех идеологией, против которой никто не осмеливался восставать – тем более в таком нетерпимом тоталитарном государстве, каким был Третий рейх. 

Нам свойственно верить в то, во что верит большинство, потому что «мы» и «все» устанавливают нормы, законы и общественную мораль. 

Единственное, на что можно надеяться, считает Кнаусгор – на то, что наше «мы» хорошее.

Но если придет зло, оно не придет как «они», закутанное в мантию чужестранца, к которому легко можно повернуться спиной. Зло придет как «мы». Зло придет как «то, что принято».

По словам Кнаусгора, все, что происходило в Германии, было проявлением человеческих свойств, и оттого оно становится еще страшнее, еще ближе к нам.

 

Это нашло проявление в знаменитом опыте еврейско-американского психолога Стэнли Мильграма, проведенного им в 60-е годы, вскоре после суда над Эйхманом.

Две трети участников эксперимента согласились нанести сидящим напротив людям болезненный, а возможно, и опасный для их жизни удар током – только потому, что получили соответствующее указание свыше.

Они не были психопатами, это были обычные, нормальные люди – можно сказать, «банальные», используя терминологию Арендт.

 

Утверждение Кнаусгора неожиданно находят подтверждение в произведениях писателя.

В конце своей жизни К.Цетник – почему-то это никак не запечатлелось в общественной памяти – отказался от слов о «другой планете», произнесенных им на суде над Эйхманом, где он выступал свидетелем.

 «Сейчас мне ясно, что Освенцим не был другой планетой, как я думал раньше, – писал он. – Освенцим создал не дьявол, и не Бог, а я и ты… Гитлер не был дьяволом. В детском саду среди 50 других детей был один по имени Адольф Гитлер. Это был человек».

Так же, как Мильграм, Арендт и поздний К. Цетник, Кнаусгор полагает, что лишь немногие способны отвергать идеологию окружающего их общества. 

Лишь немногим хватает смелости, воображения и скепсиса, позволяющих побороть стадное чувство.

 Американский историк Кристофер Браунинг в своей книге «Обычные люди» пишет, что даже те немцы, которые не были до конца согласны с идеологией большинства, боялись оказаться вне общества и соглашались убивать евреев.

наусгор честно признает: возможно, в тогдашней Германии и он не смог бы плыть против течения.

Парадоксальным образом именно тот, кто подозревает, что при определенных обстоятельствах мог бы стать нацистом, наверняка выстоял бы в трудные времена. Потому что выдержать этот экзамен позволяют знания, скепсис, способность анализировать самого себя и отказываться от эгоистических соблазнов.

Было бы ошибкой, и даже проявлением расизма утверждать, что только немцы могли стать убийцами другого народа.

Кнаусгор напоминает, что только сильные люди, вне зависимости от своей национальной принадлежности, могут противостоять давлению масс и общепринятым понятиям. Он предлагает своего рода обратный дарвинизм: в соответствии с ним, именно сильные особи оказываются в состоянии не приспособиться к окружающей среде.

Кнаусгор призывает нас быть сильными.