«Анафема» товарищу Толстому

Типичный интеллигент наскоками посещающий храм, дабы поставить «как положено» свечечку, другую «за упокой души», «во здравие» и «на празднички», совершенно уверен, что Русская Церковь несправедливо обошлась со Львом Толстым. Как можно-то так? Великого писателя предать анафеме? Его даже в Японии и Таиланде читают и почитают. Это прямо-таки инквизиция какая-то! Позор «жирным» попам и т. д.

Действительно 7 марта 1901 года вышло «Определение и послание Святейшего Синода о графе Льве Толстом», в котором Церковь сказала, что писатель находится вне ее: «…в наши дни Божиим попущением явился новый лжеучитель – граф Лев Толстой. Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрекся от вскормившей и воспитавшей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную… В своих сочинениях и письмах, во множестве рассеиваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого Отечества нашего, он проповедует с ревностью фанатика ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской: отвергает личного Живого Бога, во Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной, отрицает Господа Иисуса Христа – Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради, человеков, и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых, отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы, Приснодевы Марии, не признает загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все таинства Церкви и благодатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из Таинств – святую Евхаристию…

Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние в разум истины (2 Тим.: 25). Молимтися, милосердый Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй и обрати его ко святой Твоей Церкви. Аминь».

И ничего более…

А Лев Николаевич искренне обрадовался и подтвердил, что в нем сидит сектантский и революционный дух-душок: «То, что я отрекся от Церкви, называющей себя Православной, это совершенно справедливо. Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на Господа, а, напротив, только потому, что всеми силами души желал служить Ему. Прежде чем отречься от Церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я, по некоторым признакам усумнившись в правоте Церкви, посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение Церкви; теоретически я перечитал все, что мог, об учении Церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие, практически же строго следовал в продолжение более года всем предписаниям Церкви, соблюдая все посты и все церковные службы. И я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же – собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающего совершенно весь смысл христианского учения».

Примечательная реакция получилась у Толстого. Гордыня так и прыщет во все стороны. За несколько лет он «сумел»ознакомиться с теоретическим и практическим учением Церкви. Представляете со всем наследием более чем тысячелетним Церкви он разобрался и все постиг!

Вот почитаешь ответ Льва Толстого на анафему (которую-то и анафемой не назвали и в храмах не провозгласили) в уме всплывет фраза из того, с чем он «разобрался»: «Егда глаголет лжу, от своих глаголет».

Нет, с падшим ангелом, Льва Николаевича сравнивать не стоит, не по чину, не тот уровень, масштабы обмана и провокации, что бы писателю о себе не думалось. Но свои аргументы писатель, возомнивший себя пророком, черпал из традиционного арсенала «адской кухни» перевертывания добра и зла.

Его хорошо раскусил ехиднейший Василий Розанов: «Чего хотел, тем и захлебнулся. Когда наша простая Русь полюбила его простою и светлою любовью за «Войну и мир», он сказал: «Мало. Хочу быть Буддой и Шопенгауэром». Но вместо «Будды и Шопенгауэра» получилось только 42 карточки, где он снят в 3/4, 1/2, en face, в профиль и, кажется, «с ног», сидя, стоя, лежа, в рубахе, кафтане и еще в чем-то, за плугом и верхом, в шапочке, шляпе и «просто так»… Нет, дьявол умеет смеяться над тем, кто ему (славе) продает свою душу.

− «Которую же карточку выбрать?» − говорят две курсистки и студент. Но покупают целых 3, заплатив за все 15 коп».

Впрочем, Розанов ошибся на счет последствий. Ильич, который обрел статус «вождя мирового пролетариата», не зря называл Толстого «зеркалом революции». Курсистки и студентики, приобретавшие фото Льва Николаевича неизбежно отходили от Господа нашего Иисуса Христа, и в лучшем случае становились «толстовцами» − непротивленцами злу силою, а в худшем пополняли ряды революционеров. Толстовский бог – это не Бог, сотворивший все и всяческое. А христианство Льва Николаевича – это идеологический оборотень и ересь.

Здесь будет уместным привести слова великого Константина Николаевича Леонтьева: «Гуманитарное лжехристианство с одним безсмысленным всепрощением своим, со своим космополитизмом, – без ясного догмата, с проповедью любви без проповеди «страха Божия и веры»; без обрядов, живописующих нам самую суть правильного учения… – такое христианство есть все та же революция, сколько ни источай она меду. При таком христианстве ни воевать нельзя, ни государством править; и Богу молиться незачем… Такое христианство может только ускорить всеразрушение.

Оно и в кротости своей преступно…»

Впрочем, утверждать, что Толстой убежал от христианства где-то не ранее, чем в 1880-х годах (по его уверению в изучении Церкви несколько лет), не следует.

1855 год. Толстому нет и тридцати лет. Он участвует в Крымской войне. Труса не празднует. И награды его не минуют. Вроде бы перед нами «верный сын Отечества, слуга Царю, ревнитель Православия». Да вот беда-то какая, существует собственноручная запись тогда еще малоизвестного широкой публике писателя: «Нынче я причащался. Вчера разговор о божественном и вере навел меня на великую и громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта – основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле. Привести эту мысль в исполнение, я понимаю, что могут только поколения, сознательно работающие к этой цели. Одно поколение будет завещать мысль эту следующему, и когда-нибудь фанатизм или разум приведут ее в исполнение. Действовать сознательно к соединению людей с религией, вот основание мысли, которая, надеюсь, увлечет меня».

В принципе здесь все предельно ясно. Никакие догматы Православия, никакое святоотеческое учение не запали в душу Толстого, она уже оккупирована позитивизмом и рационализмом.

Лев Толстой стал жертвой «западничества», масонства и «просветителей», вроде Руссо и Вольтера. Даже духовность для Толстого погружена в материю и сугубо физиологична (см. роман «Воскресение»).

Необходимо честно сказать, что великий русский писатель Лев Толстой был религиозным импотентом и всеядом. Подтверждение находим у него самого легко: «Два великих принципа Иисуса: любовь к богу, то есть к абсолютному совершенству, и любовь к ближнему, то есть ко всем людям без всякого различия, исповедовались (да и не могло быть иначе, так как эти два принципа составляют сущность истинной религии и истинной морали) с различных точек зрения всеми мудрецами мира: древними – Кришна, Будда, Лаотзе, Конфуций, Сократ, Платон, Марк Аврелий, Эпиктет и др., так и современными (чтобы назвать нескольких): Руссо, Паскаль, Кант, Эмерсон, Чаннинг и много, много других.

Религиозная и нравственная истина всегда и везде одна, и я стараюсь постигать ее везде, где нахожу, без всякого пристрастия к христианству».

Боже мой, какое уж тут исследование Православия?! В текстах Чаннинга, Эмерсона и Конфуция?..

Лев Николаевич и его литературная популярность активно работали на разрушение Империи, развенчивание и развинчивание Веры и подрыв авторитета Царя (Божиим Помазанником быть нельзя, если ориентироваться на божка, сочиненного Толстым).

В том, что приключилась революция, а потом и гражданская война, репрессии против духовенства, ГУЛАГ (исправление преступников трудом – толстовская идея!) взрывы храмов есть прямой идеологический вклад Льва Николаевича.

А еще, положа руку на сердце, скажите мне: «Хотели бы вы, чтобы вас защищал Платоша Каратаев – солдатик из «Войны и мира», так полюбившийся Пьеру Безухову?»

Армия Каратаевых совершенно не приспособлена к обороне Отечества. Неужели Толстой, сам побывавший в горниле войны, сего не понимал? В непротивлении не имеется любви к ближнему своему и желанию положить душу свою за други своя. «Каратаевщина» − это призрачно благочестивый путь к построению ада на земле.

В 1902 году Толстой написал письмо Государю Николаю Александровичу: «Самодержавие есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который все более и более просвещается общим всему миру просвещением. И потому поддерживать эту форму правления и связанное с нею православие можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия: усиленной охраны, административных ссылок, казней, религиозных гонений, запрещения книг, газет, извращения воспитания и вообще всякого рода дурных и жестоких дел».

В 1917 году Самодержавие упразднили. Императора свергли, как раз те самые, начитавшиеся Льва интеллигенты. Ушла отжившая (по Л. Н. Толстому) форма правления. Прошло совсем немного времени, и заключенные в советских лагерях начали вспоминать все то «насилие» Царской эпохи, как исчезнувшую «Атлантиду» честного правопорядка и милости.

Известно, что Лев Толстой отрицательно относился к революции, но лишь из-за развертывания насилия, но подлинно работал на нее и развал Российской Империи: «Что станет с Россией? Россия? Что такое Россия? Где ее начало, где конец? Польша? Остзейский край? Кавказ со всеми своими народами? Казанские татары? Ферганская область? Амур? Всё это не только не Россия, но всё это чужие народы, желающие освобождения от того соединения, которое называется Россией. То, что эти народы считаются частью России, есть случайное, временное явление, обусловливаемое в прошедшем целым рядом исторических событий, преимущественно насилий, несправедливостей и жестокостей; в настоящем же соединение это держится только той властью, которая распространяется на эти народы». И добавлял: «Для того, чтобы совершился этот великий переворот, нужно только, чтобы люди поняли, что государство, отечество есть фикция, а жизнь и истинная свобода есть реальность; и что поэтому не жизнью и свободой надо жертвовать для искусственного соединения, называемого государством, а ради истинной жизни и свободы – освободиться от суеверия государства и вытекающего из него преступного повиновения людям».

В 1917 году мы отказались от «фикции Отечества» и «суеверия государства». Лучше ли, мирнее ли, спокойнее ли и счастливее стали жить, товарищи-господа?..

А.Гончаров