Лишние грезы

Называя что-то «избранным»: талант, судьбу, место («Сейшелы — рай на земле»), народ (русский, германский, англосаксы), — мы все-таки стараемся говорить о чем-то другом и высшем, нежели самоощущение. В глубине сознания, все равно, верующего или неверующего, сидит генетическая память о Богоизбранности. Моисей, чтобы не выглядеть самозванцем, требовал на Синае от Бога, чтобы Тот подтвердил Свой выбор. В особенности, когда речь заходит об избранности народа, именно Божественный знак имеют в виду люди на земле — и те, что принадлежат к этому народу и гордятся, и которые не принадлежат и протестуют. Бог не оперативный инструмент для наших рассуждений, не то, что мы о Нем думаем и каким Его конструируем, исходя из своих нужд и философии, а — Бог. Выбирает — Он, и нечего приписывать Ему наши объяснения, почему — или еще примитивнее: за какие заслуги — Он выбирает именно это племя, а не другое.

Об этом думал я, читая книгу Александра Мелихова «Биробиджан — земля обетованная». Мелихов — писатель умный и интересный, и тема мне не чужая. Во-первых, еще мальчиком видел фильм «Искатели счастья», на всю жизнь запомнил привязчивую «еврейскую» мелодию песни и слова куплетов, причем в двух вариантах. Один — как они пелись на экране, «на рыбалке у реки тянут сети рыбаки». Другой — народная пародия, как она исполнялась моими соучениками и, естественно, мною, «на рыбалке у реки потерял еврей портки». Во-вторых, Биробиджан нет-нет и упоминался родителями: глухо и как-то двусмысленно. Не без гордости, но и не без подтрунивания. Дескать, на рыбалке-то на рыбалке, но счастья вроде не доискались. А в-третьих, еще в советское время после очередного арабо-израильского конфликта прозвучало очередное мировое сочувствие палестинцам: оказалось, им негде жить, арабские братья их к себе не принимают. И я собрался «на голубом глазу» написать в «Правду», что почему бы не пригласить их к нам, туда, на Амур, переименовав Еврейскую автономную область в Еврейско-Арабскую со столицей в Биробиджане. Полсрока в Верховном совете будут представлять ее два араба, три еврея, пол — наоборот. Не написал.

Короче, я книжке Мелихова обрадовался. И начало воодушевило. Он задает две не вполне ожидаемые посылки. Что угнетенным народ становится не потому, что беден или неразвит, а потому, что вынужден стыдиться своего имени. И что нация создается не общей территорией, экономикой, кровным родством, а коллективными грезами. Но, прозвучав у автора в первый раз, эти самые «грезы» стали повторяться дважды и трижды на каждой странице. Они оказались самым частотным словом книги и, заэксплуатированные таким образом, немедленно превратились в, так сказать, поэтическую вольность. Как таковая, она была свежей, но, появившись в десятый раз, сделалась неубедительной, потом попросту наскучила. В голову пришло: почему общие грезы создают нацию, а не, скажем, общие слезы или общие угрозы? И так далее, не обязательно в рифму. Я готов принять «грезу» как одну из концепций, но сам разделяю то, что услышал на этот счет от Исайи Берлина: «Я еврей, считаю себя евреем, мне близки евреи.

В том отношении, что если какой-нибудь еврей делает что-нибудь гадкое, я не только осуждаю это — мне стыдно. А стыдно может быть, только если родственник это делает. Или кто-то очень близкий. Арестанты, политические арестанты… если какой-нибудь политический арестант предавал других — им было стыдно. Стыдно, потому что они братья. Только за братьев можно стыдиться, братьев и сестер. В этом отношении я еврей. И в этом отношении есть еврейство».

Этот мой упрек книге, однако, не уменьшает ее основательности. На глаз, добрая ее половина — цитаты. Из Сталина, из постановлений правительства, статей, но больше всего, из сочинений Ю. Ларина, из его книги 1929 года «Евреи и антисемитизм в СССР». Стиль казенных документов, отчеты о деятельности еврейских обществ, огромная статистика — все это чтение на любителя. Я таким любителем не являюсь — и все-таки читал. Не столько вдаваясь в информацию, сколько вглядываясь в происходившее с живыми людьми. Никогда мною не виденные, они были мне знакомы — повадками, внешностью, печатью гонимости на лицах, готовностью тел ко все новым ударам. Из рода в род не давала им действительность расслабиться, жить пусть трудно, с отдачей сил, исполняя требования морали, закона, правил общежития, но по-своему. Царь за них решал, товарищ Калинин, герр Маркс, процентная норма.

Их желание учиться способствовало, как отмечали руководители страны, подъему антисемитизма. Намерение возделывать землю — тоже. Переезд на север Крыма — тоже. На Дальний Восток — тоже. Хороший на их земле урожай — тем более. В общем, все способствовало. Руководители страны принимали меры для снижения антисемитизма. Снижения — повышения — снижения… Как будто это заболоченность или сухость почвы, и есть мелиорация, которая может помочь. Антисемитизм — данность, избавиться от него нельзя никаким образом, даже Освенцимом. Нужно научиться с ним жить, это нелегкая, не на одно поколение задача. И хорошо бы не добавлять к этому государственную самодеятельность в виде отправки за тысячи верст, в землянки, в голодание, в очередное умирание. И призывы к счастью, пусть искренние, и меры по его устройству, пусть с честным желанием добра, хорошо бы не навязывать тем, кто не просит. Дайте людям самостоятельно выбирать, как им становиться собой. Мелихов говорит, что уникальность судьбы евреев «заключается в уникальной прочности их [национальных] химер» и что, как бы ни трансформировалась их национальная греза, «одна составляющая в течение двух тысячелетий оставалась неизменной — мечта о Земле обетованной». И далее, что с грезой о Сионе «оказалась в состоянии соперничать только мечта по имени Биробиджан». Я хочу это оспорить еще на подходе к Биробиджану. Хочу вернуться к началу этой колонки. Не о Земле обетованной шло дело, а о Б-ге, и не мечта, тем более не химера то была, а вера. С чем у евреев всегда напряженно, это с местом. Зато чего имеется в избытке, это времени. Века Судей, века Царей, века Вавилонии, тысячелетия Рассеяния. Нет, не соперничал с грезой о Сионе этот периферийный мимолетный эпизод. Даже как литературная условность — не соперничал «с горой святой Его, благоустроенной, радостью всей земли».