Китайское экономическое чудо изнутри

<hr/>

Предприимчивый китайский социализм

Последние тридцать лет мир с завистью и тревогой следит за беспрецедентными экономическими достижениями Китая. Один из секретов успеха — совмещение несовместимого: руководящей роли коммунистической партии и свободы частного предпринимательства в национальной экономике

Мы встретились с доктором исторических наук, профессором РАН, заместителем директора по научной работе Института мировой экономики и международных отношений известным китаеведом Александром Ломановым, чтобы обсудить причины и источники удивительных успехов Китая и его возможную реакцию на возникшие проблемы.

— В чем суть стратегии Китая, которая обеспечила ему беспрецедентный рост за последние десятилетия?

— Способность Китая создавать долгосрочные стратегии производит на иностранцев глубокое впечатление, однако в начале реформ был намечен лишь общий вектор преобразований. Успех китайского подхода состоял в постоянной адаптации к меняющимся условиям. Вместе с тем в 1987 году Дэн Сяопин обрисовал грандиозный план «трех шагов», опорными точками в котором были 1990-е, начало и середина двадцать первого века. В конечной точке этого маршрута Китай должен был в основном завершить модернизацию, вывести показатель ВВП на душу населения на уровень среднеразвитых стран, обеспечить населению «сравнительно благополучный» уровень жизни.

Зарубежные исследователи, в том числе в нашей стране, обратили пристальное внимание на проходившие в Китае в первой половине 1980-х дискуссии об опыте советского нэпа и экономическом наследии Николая Бухарина. На этой основе возникло иллюзорное представление, что китайская реформа повторяет советские лекала 1920-х годов. Споры о советском социализме помогли Китаю преодолеть собственный догматизм, расширить набор инструментов при выработке стратегии преобразований, легитимировать ссылками на Ленина и советский опыт демонтаж жесткой централизованной плановой системы.

Опыт нэпа сам по себе не мог принести большой пользы в построении жизнеспособной и конкурентоспособной рыночной экономики. Маховик реформ был уже запушен. Но это помогло сгладить идеологический конфликт, успокоить сомневающихся, убедить их в том, что реформы не приведут к возрождению в Китае капитализма. В те годы была популярна грустная поговорка: «Мы тридцать лет тяжело трудились, и за одну ночь все вернулось к тому, что было до Освобождения» — то есть до победы революции 1949 года. Нужно было показать, что Китай не отступает, а движется вперед. Такое движение оказалось возможным потому, что Китай жадно впитывал новые знания, творчески осваивал зарубежный опыт, в том числе экономические реформы в социалистических странах Восточной Европы, стратегии развития новых индустриальных государств Восточной Азии.

— А когда произошло окончательное утверждение линии на реформы уже без оглядки на наш опыт?

— Это произошло уже после распада СССР. После трагических событий 1989 года Китай впал в оцепенение. Консерваторы получили возможность заявить, что экономические реформы способствуют политической дестабилизации, поскольку рыночная стихия ведет к «возрождению капитализма». Со злорадством они вопрошали: ну что, теперь убедились, к чему приводит развитие частного бизнеса, предпринимательства? Конечно, к контрреволюции, к угрозе мятежа, государственного переворота. Поэтому больше не должно быть никакого частного предпринимательства — только государственная экономика, только централизованное планирование. Реформаторы примолкли не только из-за страха, но и по причине понимания лежащей на них огромной ответственности. Тогда все боялись двигаться вперед из-за опасений дальнейшей разбалансировки страны, пережившей тяжелую внутриполитическую травму. Неудача советских реформ дополнительно усиливала эти тревоги.

В начале 1992 года Дэн Сяопин отправился в поездку на юг Китая, где успешно действовали свободные экономические зоны. Там он сделал заявления, которые помогли возобновить преобразования. Он призвал не бояться того, что в Китае «станет больше капитализма», и не приравнивать плановую экономику к социализму. Он подчеркнул, что «настоящая суть социализма состоит в раскрепощении и развитии производительных сил», для достижения этой цели можно использовать и акционирование, и рынки ценных бумаг, и частную инициативу.

Дэн Сяопин был абсолютным авторитетом. То, что он тогда сказал, оказало глубочайшее влияние на развитие Китая на пару десятилетий вперед. Во-первых, он призвал прекратить дебаты о путях развития Китая. Знаменитая фраза: «Не спорить — это мое изобретение», поскольку споры ведут к потере времени, усложнению ситуации и неудаче, — была обоюдоострой. Дэн Сяопин заставил замолчать тех, кто критиковал «капиталистическую» природу реформ. Но и атмосфера свободных идейно-теоретических дискуссий, которая царила до 1989 года, после этого заявления была утрачена полностью. Впрочем, «архитектор реформ» дал важную и очень прямолинейную подсказку: левый уклон, осуждающий экономические преобразования и открытость внешнему миру, опаснее чем правый, который привел к политическим беспорядкам. Он призвал сосредоточить усилия на критике левого уклона и тем самым расчистил площадку, на которой могли без помех продвигать свои идеи сторонники реформ.

В том же 1992 году, в октябре, XIV съезд КПК официально провозгласил цель строительства «социалистической рыночной экономики». Вектор реформ стал четким и однозначным.

— Преемники Дэна не пытались поставить эту политику под вопрос?

— Легитимность правления Цзян Цзэминя была основана на том, что он получил власть по распоряжению Дэна для выполнения его заветов. При власти Цзяна были проведены решительные рыночные реформы, которые привели к значительному сокращению государственного сектора экономики. Увеличилась безработица, возникла проблема социального неравенства, но в целом 1990-е были политически спокойными и необычайно благоприятными для укрепления позиций частного предпринимательства в Китае.

В начале 2000 года, незадолго до ухода от власти, Цзян Цзэминь поехал на юг Китая в провинцию Гуандун — параллель с поездкой Дэна в 1992-м была очевидной, — где провозгласил «идею тройного представительства».

Цзян Цзэминь заявил, что Коммунистическая партия Китая «представляет требования развития передовых производительных сил». Внешне эта фраза кажется блеклой и казенной. Наверное, ее без труда мог произнести от лица КПСС советский пропагандист 1960–1970-х годов. Однако в китайском контексте она была исторической и в чем-то революционной. Всем было понятно, что самые передовые, самые динамичные предприятия в Китае — частные. Негосударственный сектор экономики превратился в локомотив экономического развития, но легитимная формулировка для признания его созидательной роли отсутствовала. Фактически Цзян Цзэминь заявил, что партия не только не выступает против предпринимателей и даже не занимает по отношению к ним нейтральную позицию, а стоит на их стороне, поскольку именно в их руках находятся «передовые производительные силы». Необходимости в открытом разъяснении этого обстоятельства не было, сигнал был воспринят.

В 2001 году в торжественной речи в честь восьмидесятилетия КПК, Цзян Цзэминь ввел новое понятие «строитель социализма с китайской спецификой». Казалось бы, с точки зрения нашего советского опыта это какая-то пустая формалистика наподобие «строителя образцового коммунистического общества». Однако для Китая это была окончательная точка в легитимации произошедших перемен. Цзян Цзэминь сказал, что частные предприниматели, их наемные работники, сотрудники совместных предприятий, самозанятые — то есть те, кто не работает непосредственно на государство, но создает новое, генерирует прибыль и вносит вклад в развитие Китая, — также являются строителями социализма. Эти наивные и немного смешные для иностранного наблюдателя идеологические формулировки окончательно помогли Китаю преодолеть политические разногласия по поводу того, угрожает ли развитие частного бизнеса «перерождением социализма».

Нам нужно понимать, что это сейчас китайцам стало легко говорить о том, как они много лет подряд неуклонно движутся в правильном направлении, потому что КПК по-прежнему стоит у власти, государство сохраняет высокую степень контроля над экономикой. Однако путь реформирования был извилистым. Если в 1990–1991 годах там говорили о важности государственных предприятий, то в середине 1990-х провели их широкомасштабную приватизацию. Китай прошел через большое количество колебаний, поисков, преодоления стереотипов. Это продолжалось год за годом. Важнее всего было на каждой исторической развилке находить правильный ответ, который не уводит страну назад и не разрушает имеющиеся достижения.

— Но сейчас колебания по поводу стратегии реформ завершились?

— Не совсем. Вот недавний пример. Когда Китай оказался в состоянии торговой войны с США, это стало стимулом для укрепления политики импортозамещения, развития собственного потенциала в высокотехнологичных областях промышленности. В этих условиях Си Цзиньпин стал подчеркивать важность государственных предприятий, важность государственного управления экономикой. Представители определенных общественных сил увидели в этом определенные изменения в государственной политике. Осенью 2018 года в интернете появляется громко прозвучавшая статья финансового эксперта У Сяопина. Его логика соответствовала злобе дня. Он заявил, что частная экономика Китая процветала на волне участия в глобализации в 1990–2000-х годах, когда торговля с США была на подъеме. А теперь ситуация ухудшается, начинается торговая война, частной экономике уже не выжить, все, что смогла, она уже сделала, и ей пора «уходить со сцены».

Призыв создать «новую систему частно-государственного хозяйства» на самом деле был направлен в прошлое. После революции 1949 года в Китае движение по преобразованию экономики происходило намного более плавно, чем в России после 1917 года. Собственность у капиталистов не конфисковали, а создавали с ними совместные предприятия, выкупали доли, этот процесс был растянут почти на десятилетие. Однако в наши дни попытка вновь поставить предпринимателей в подчиненное положение и навязать им государственную опеку могла бы стать губительной. Это понимают все, и потому даже неофициальные идеи наступления на частный бизнес повергли деловые круги в состояние уныния и тревоги.

Си Цзиньпину пришлось специально собирать совещание с представителями бизнеса, чтобы лично сказать им, что эти заявления являются частным мнением, это не политика партии и правительства. Он заверил, что частный бизнес не только не должен «уходить со сцены», но от него ждут более активной роли в экономическом развитии.

И все же пока Китай называет себя социалистической страной, вопросы о роли государства и частного предпринимательства будут и дальше появляться в общественных и научных спорах. Речь идет не только о недовольстве условных левых процветанием частных бизнесменов, но и о неприятии условными правыми, которых в Китае обычно называют сторонниками неолиберализма, слишком большой ролью государства в экономике. Первым кажется, что в Китае одержала верх «невидимая рука рынка», вторые тревожатся по поводу вездесущей «видимой руки государства». Если посмотреть в прошлое, то после того, как Дэн Сяопин в 1992 году заклеймил левый уклон, наиболее влиятельные китайские экономисты вплоть до мирового финансово-экономического кризиса 2008 года поддерживали либеральные принципы. Они утверждали, что чем меньше государственное вмешательство в экономику, тем меньше будет ошибочного распределения ресурсов, нужно избавиться от неэффективных предприятий, сократить долю государственной собственности, уповать на рыночные механизмы.

— Вы говорите о дискуссиях в китайском обществе. То есть несмотря на жесткую идеологическую систему, по крайней мере в нашем представлении, там обсуждение этих проблем не затихает. В том числе публичное обсуждение.

— При Си Цзиньпине дискуссий стало меньше, но причина не только в ужесточении идеологического контроля и укреплении партийной власти. Политика властей стала гораздо более четкой и определенной. А ведь дискуссии возникают в ситуации, когда интеллектуалы, эксперты видят, что происходит что-то не то и непонятно, как двигаться дальше.

Я похвалил Цзян Цзэминя за создание благоприятного климата для роста частного предпринимательства. Но ведь именно во времена его правления в середине 1990-х Китае появилось очень влиятельное интеллектуальное движение «новых левых». Они были действительно новыми, заметно отличающимися от партийных «старых левых», тоскующих по эпохе Мао Цзэдуна. Китайские «новые левые» получили образование на Западе, там они почерпнули современные трактовки идей социальной справедливости, неприятия расслоения, неравенства, коррупции. Они не были принципиальными врагами рыночной экономики, однако они ополчились на неолиберальные программы экономических преобразований.

«Новые левые» смогли обрести сторонников в историческом контексте 1990-х годов. Китайские исследователи часто противопоставляют этот период первому десятилетию реформ. В 1980-е в китайском обществе лучше жить становилось всем, хотя и в разной степени, абсолютно проигравших практически не было. А вот в 1990-е масштабная приватизация вызвала столь же масштабные увольнения. Потерявшие работу немолодые работники госпредприятий оказались в незавидном положении, у них не было возможности найти аналогичную работу, не говоря уже о решимости стать предпринимателями. Измеряющий уровень

После этого в Китае началась серьезная общественная дискуссия о социальном неравенстве, об отрыве элиты от народа, о несостоятельности неолиберализма. Власть гибко отреагировала на эти вопросы. В 2000-е годы при власти Ху Цзиньтао появился лозунг «гармоничного общества», нацеленный на сглаживание обострившихся противоречий.

Если Цзян Цзэминь легитимировал богатых, то его преемнику нужно было найти возможность поддержать бедных. Государство начало создавать общенациональные системы медицинского и пенсионного страхования. При всем их несовершенстве, они играют все более важную и ощутимую роль. Проблема решается, прежние темпы роста социального расслоения остались в прошлом. Почва для дискуссии о неравенстве и неолиберализме сейчас практически исчезла.

— Некоторые эксперты утверждают, что простор для реформ Дэн Сяопина будто бы, при всех издержках, открыла культурная революция, потому что она отстранила от власти правоверных коммунистов и Дэн Сяопину оказалось легче вводить в политическое пространство новые идеи.

— Это лишь часть правды. Культурная революция — очень сложный феномен. Если в конце 1970-х ее осуждение в Китае было единодушным, то теперь о ней все чаше ведут научные споры.

Иностранцы хорошо помнят визуальные образы первого этапа начавшейся в 1966 году культурной революции — толпы молодежи с цитатниками, огромные парады на площади Тяньаньмэнь, дацзыбао, судилища, бесчинства. До сих пор кажется невероятным появление в начале 1967 года Шанхайской народной коммуны, почти на два месяца установившей в городе альтернативную «революционную власть». Полагаю, что, если бы Дэн Сяопин каким-то чудом пришел в те годы к власти в охваченной хаосом и дезорганизацией стране, у него не было бы никаких шансов начать рыночные реформы. В лучшем случае он смог бы стабилизировать ситуацию в рамках прежней модели централизованной плановой экономики.

Второй период культурной революции, с 1972 по 1976 год, позволил восстановить работу государственного организма, покончить с политическими эксцессами. Тогда появились новые научные периодические издания, обозначился интерес к обществознанию, политэкономии, международным отношениям. Хотя содержание публикаций было по большей части ненаучным и даже откровенно антинаучным, все равно это был период возрождения мысли и поиска, пусть даже в тупиковом направлении. Возник шанс создать широкий консенсус в поддержку реформ, к которому присоединились бы даже те, кого впоследствии называли «догматиками». Дэн Сяопин успешно использовал эту возможность.

— Почему в Китае спорят о культурной революции, неужели в ней можно найти что-то хорошее?

— Сторонники справедливости вспоминают о том, что тогда не было богатых и все были равны. Противники коррупции не могут забыть о том, что чиновники тогда боялись народа и были вынуждены ему служить, а не заботиться о собственных выгодах.

Но это эмоции и ностальгия. А есть еще и экономика. В годы культурной революции полным ходом шло строительство «третьей линии» военной промышленности в отдаленных центральных и западных районах страны. Мао Цзэдун таким образом хотел подготовиться к ведению войны, после того как СССР или США вторгнутся в Китай и захватят экономически развитые северо-восток и юго-восток. Военные заводы оказались ненужными, но при этом была построена развитая инфраструктура, которая пригодилась для экономического подъема в период реформ. В деревнях повсюду сооружали водохранилища, ирригационные каналы, склады, мосты, дороги, чтобы в случае войны было достаточно зерна. Угроза была мнимой, но построенные объекты были реальными.

В 1968 году власти распорядились об организации здравоохранения на селе силами «босоногих врачей» из числа самих крестьян. Они проходили краткосрочные медицинские курсы и после этого оказывали первичную медицинскую помощь, помогали роженицам, распространяли базовые знания и навыки санитарии и гигиены. Их было около полутора миллионов, и они сумели своими скромными силами снизить смертность и повысить продолжительность жизни людей. Настроение самоотверженности и служения людям сохранили фотографии и плакаты тех лет. Они запечатлели босоногих девушек с медицинскими сумками, оказывающих помощь поранившимся односельчанам, проверяющих чистоту мытья рук у школьников, бесстрашно шагающих по разбитым дорогам. Это была полная противоположность хунвейбинам, которые были охвачены политическим задором и ослеплены ненавистью к выдуманным «врагам».

Над этим можно посмеяться. Однако следует помнить, что системы профессиональной медицинской помощи на селе тогда не было. Лучше иметь такую упрощенную врачебную помощь, которая стала доступна самым широким кругам населения, чем ничего.

Ныне в Китае политику культурной революции в серьезных научных кругах никто не оправдывает. Но вместе с тем повторять старые слова об «экономической катастрофе» и «феодально-фашистской диктатуре» уже не модно. Цели развития тогда были искаженными, ресурсы уходили не туда, но все же построенная во время культурной революции инфраструктура стала трамплином, от которого можно было оттолкнуться для прыжка первые годы реформ.

— Интересный поворот. А насколько социалистическая, коммунистическая идея в условиях такого изменяющегося общества сохраняет свое влияние? Не только официальное, но и народное?

— Это ключевая тема правления Си Цзиньпина. Он пришел к власти в 2012 году с четким пониманием, что в Китае образовался серьезный разрыв между тем, что люди думают, и тем, что написано на официальных плакатах. Предпосылок к этому было много. Появились новые социальные слои с большими деньгами и влиянием, говорить о руководстве со стороны союза рабочих и крестьян стало совсем неактуально. Вариантом ответа на этот вызов стал лозунг «мечты о великом возрождении китайской нации», более пригодный для общественного сплочения.

Си Цзиньпин всерьез занялся укреплением партийных рядов. Вскоре после прихода к власти он сказал, что убеждения для коммунистов так же важны, как кальций для человеческого организма. Если не хватает кальция, у вас будут хрупкие кости. Если не хватает убеждений, то вы будете хрупкими коммунистами, и в результате партия может рухнуть. Для Си Цзиньпина очень болезненным и важным переживанием был опыт распада СССР. Он полон решимости не допустить в Китае повторения ситуации, при которой многомиллионный отряд коммунистов с безразличием взирает на спуск красного флага и его замену на другое знамя. В Китае предприняты огромные усилия по возрождению влияния идеологии на общество.

Си Цзиньпин подчеркивает, что те, кто кует железо, должны обладать крепкими мускулами. Поэтому коммунисты должны верить в свои идеалы сильнее всех прочих членов общества. Для этого задействована система политической учебы, которая обязательна для начальников всех уровней. Усилена пропаганда партийной линии среди белых воротничков, прежде всего среди научной и вузовской интеллигенции.

Такого масштабного воздействия политической идеологии на жизнь общества не было со времен Дэн Сяопина. Несколько десятилетий в стране сосуществовали параллельные идеологические миры, которые мало соприкасались друг с другом. Официально Китай идет по пути социализма, а студенты в университетах изучают общественные науки по западным учебникам. В реальной жизни западный «экономикс» так сильно потеснил марксистскую политэкономию, что власти были вынуждены реагировать и восстанавливать баланс сил путем создания преференций для марксистских кадров и государственных программ написания современных марксистских учебников. Си Цзиньпин поставил задачу создания «философии и общественных наук с китайской спецификой». Это серьезная амбициозная задача создать новое на основе синтеза марксизма, лучших достижений западных общественных наук, китайской традиции.

— Многое из того, о чем вы говорите, перекликается с нашими перестроечными обсуждениями, но видно, что они как-то нашли ответы, которые у нас не нашли…

— При обсуждении уроков распада СССР в Китае часто вспоминают пословицу «Перевернувшаяся телега впереди обоза служит предупреждением для остальных». Китайские историки, политологи, экономисты много пишут о советских уроках. Однако выводы меняются на глазах исходя из потребностей текущего момента. В 1990-е годы китайские либеральные экономисты подчеркивали, что главный урок состоит в том, что Советский Союз не пошел по пути развития рыночной экономики, все находилось в руках государства. Утрата гибкости и способности к развитию привела СССР к краху, поэтому в Китае нужно поскорее устранить государство из экономики. В трактовке Си Цзиньпина главным уроком распада СССР стало идеологическое, политическое, коррупционное ослабление правящей партии. Поэтому Китаю нужна консолидированная, сплоченная, идеологически единая правящая партия. Оба вывода построены на осмыслении распада СССР, но акценты совершенно разные.

— Вернемся к экономике. А что стало, на ваш взгляд, основой для такого ускоренного развития высокотехнологического бизнеса? Да, Китаю открыли западный рынок, и он заполнил весь мир своими изделиями легкой промышленности. Ведь началось с этого. И вдруг такой рывок высокотехнологических отраслей. Это были какие-то такие специальные меры со стороны государства или сыграла роль просто активность самих предпринимателей, увидевших в этом перспективу?

— Верно и первое и второе. Западные компании принесли в Китай в начальный период реформ сборочные производства электронной техники. Это помогло китайцам понять, что такое глобальные производственные цепочки, как устроены иностранные рынки сбыта, чего хочет потребитель, как проектировать сами эти устройства. Это был очень важный опыт. Однако просто сидеть за столом и завинчивать гайки на экспортных товарах можно десятилетиями. Создать свою продукцию невозможно, если в стране нет собственной научной и производственной инновационной базы. Но такую базу Китай в прошлом веке себе построил…

— Это уже при коммунистах?

— Не только. Коммунисты создали нынешнюю Академию наук в ноябре 1949 года, через месяц после прихода к власти. Однако не стоит забывать, что у АН Китая был авторитетный предшественник. Это так называемая Центральная академия (Academia Sinica), которая была создана еще при гоминьдановцах в 1928 году в Нанкине.

К гоминьдановцам можно иметь много претензий, достаточно обоснованных, но все же ко второй половине 1930-х годов им удалось создать передовую по сравнению со многими другими развивающимися странами тех лет образовательную и научную инфраструктуру. Многое было разрушено потом, в годы японской агрессии против Китая, однако университеты и научные институты продолжали работать в эвакуации.

Созданные по советскому образцу АН Китая и новые вузы помогли развернуть науку и образование к нуждам практики. Прежде возвращавшиеся в Китай с западными университетскими дипломами и докторскими степенями ученые могли проявить себя лишь на ниве теории. Перед образованием КНР в стране уже были собственные квалифицированные специалисты, формировались академические и университетские школы. У прибывших в Китай в начале 1950-х советских специалистов были грамотные и подготовленные собеседники

Точно так же, когда в 1980-е в Китае появились западные фирмы, они оказались в научно-инженерной среде, которая была способна понять, как работают иностранные устройства и по каким принципам они спроектированы. Они также понимали, каким образом их можно воспроизвести, видоизменить, при необходимости улучшить.

В первой половине прошлого века в Китае горячо спорили о том, следует ли двигаться по пути свободной экономики в духе Адама Смита или же прибегнуть к мерам по защите национальной экономики по рецептам Фридриха Листа. В итоге их удалось совместить, обеспечив конкуренцию внутри страны без угрозы ее подавления сильными международными игроками.

В годы реформ Китай закрыл вход западным поисковым системам, западным финансовым платежным системам. Экономический и технологический национализм был подкреплен политическими соображениями. Китай хотел иметь собственный интернет, который был бы защищен от идеологического проникновения Запада. Благодаря этим ограничениям в Китае возникли собственные аналоги YouTube и Facebook. В Китае раньше, чем в России, создали собственную платежную систему.

В Китае бизнесу помогали, но куда важнее институциональная среда. Она смогла абсорбировать большое количество китайских молодых людей, получивших образование в Америке и Европе, стремившихся к созданию стартапов после возвращения на родину. С середины 2000-х годов в Китае начали создавать мощные индустриальные программы создания собственного гражданского самолета, освоения космоса, развития атомных технологий. Объявленная в 2015 году программа «Сделано в Китае 2025» содержала претензию на обретение лидерства в новых технологиях, включая робототехнику, искусственный интеллект. Она была настолько убедительна, что переполошила западных конкурентов и стала одним из триггеров торговой войны.

Китайское государство помогает кредитами не только госпредприятиям, но и частным предпринимателям. Планов развития новых технологий становится все больше, и даже если часть вложенных денег будет утрачена, шансов на успех тоже становится все больше. Китайское общество оказалось удивительно восприимчивым и отзывчивым к новым технологиям. Возник механизм позитивного развития, когда спрос на инновации порождает предложение, которое, в свою очередь, генерирует новый спрос.

На одном из китайских пропагандистских плакатов, разъяснявших решения состоявшегося в 2017 году XIX съезда КПК, мне довелось увидеть примечательную картину: весь мир с восхищением смотрит на «новые четыре великих изобретения» Китая — скоростные поезда, интернет-шопинг, прокат велосипедов и оплата по мобильному телефону. Не будем обсуждать в деталях, появились они впервые в Китае или за его пределами. Мысль о том, что иностранцы с восторгом тянут руки к китайскому мобильному телефону с функцией платежа со считыванием QR-кода, кажется наивной. Однако очень важно, что китайцы этим гордятся. У них уже возникла психологическая и культурная потребность в том, чтобы вокруг них было много инноваций. И чтобы они могли сказать себе, что они входят в число мировых лидеров, а в будущем продвинутся еще дальше. Эта атмосфера — необычайно благоприятный фон для того, чтобы возникали всё новые и новые компании.