Миф демократии негож для русского народа!

Если бы кто-нибудь взялся провести исследования по вопросу наиболее часто встречающегося (особенно в последние лет двадцать) в нашем языке  термина, то, наверное, нет сомнений, что пальму первенства пришлось бы отдать слову демократия. Им, как знаменем, размахивают все политические партии и течения, все предвыборные программы всех, без исключения, разнокалиберных кандидатов, как переполненные сосуды, обильно выплёскивают его в словах и словосочетаниях. Ну, а прослыть в современном политическом мире, упаси Бог, не демократом равносильно тому, что пустить своей политической карьере пулю в лоб! Даже на государственном уровне страны, которым это позволительно, грозятся тем странам, которым не позволено, жупелом непризнания тех демократическими.

Чем же понятие сие притягивает и завораживает поголовное большинство? Помнится, что будучи ещё учеником одной из тысяч школ СССР, я был в восхищении государственным устройством Древней Греции, особенно Спарты! Древний мир для меня обладал таким мощным очарованием, таким завораживающим началом, что я не мог не быть поклонником всего, что к нему имело хоть какую-то принадлежность. И, поскольку само понятие демократии восходит именно к тем далёким и седым историческим временам, любопытно, что заключало оно в себе изначально? Самый доступный и наглядный способ разобраться – примеры, дошедшие до нас.

«Спарта (Лакония, Лакедемон) – одно из самых могущественных государств Древней Греции, славное своей армией, никогда не отступавших перед врагом. Гражданская община Спарты была государством, которое не знало смут и распрей. В этой удивительной стране не было ни богатых, ни бедных, поэтому спартанцы называли себя «общиной равных».

Завоёванные земли и порабощенное население объявлялись собственностью ВСЕХ граждан Спарты. Как и всюду в государствах Древней Греции, здесь действовал принцип: сообща владеем, сообща управляем, сообща защищаем. Для сохранения всеобщего равенства в Спарте, в отличие от Афин, были запрещены золотые и серебряные монеты, а были в обращении железные. На эти деньги можно было купить только то, что производилось в самой Спарте, причём было строжайше запрещено производить предметы роскоши, разрешалось изготовлять только простую посуду и одежду. Все спартанцы, от царя до простого гражданина, должны были жить в совершенно одинаковых условиях. Специальными предписаниями указывалось, какие можно строить дома, какую одежду носить, и даже еда должна быть у всех одинаковой (был закон, ограничивающий покупку съестных припасов, регламентирующий их количество и качество). Одного спартанского юношу, за бесценок купившего землю, предали суду. В обвинении  говорилось, что он слишком молод, а уже соблазнился выгодой, а корысть – это враг каждому спартанцу.

Дети почти не принадлежали своим родителям. Их воспитывали в строгости и приучали к минимальным потребностям. Если мальчик, побитый кем-либо посторонним, жаловался отцу, считалось постыдным, если отец не побьёт сына ещё раз. Настолько спартанцы были уверены в том, что никто из них не может приказать мальчикам ничего плохого.

Полнота была порицаема всем обществом, поэтому в Спарте не было полных людей. 

Воля закона и постоянная угроза извне создали необычайно сплочённую гражданскую общину, не знавшую внутренних смут на протяжении нескольких столетий.

Но военная мощь Спарты сыграла с нею злую шутку. Она вышла победительницей из Пелопонесской войны, одержала победу над богатыми и процветающими Афинами. Война вывела Спарту из состояния искусственной изоляции, победа принесла богатство и деньги, и «община равных» вступила в период кризиса» (из Мария Аксёнова, «Всемирная история», Т1).  

Да, как всё было благородно-наивно в те далёкие времена, на заре становления человеческой цивилизации! Наивной была, в том числе, и зародившаяся тогда же демократия. В каком же виде дошла она до наших дней? Является ли она тем благом, которым её хотят представить нам со стороны? Со стороны, ибо в русском нашем обществе демократией той никогда и не пахло, да и, судя по всему, вряд ли запах её мы ощутим в ближайшей перспективе! Да и нужен ли он, заморский этот продукт нашему, ох, какому многострадальному натерпевшемуся народу?

«Демократия — не новое начало и не впервые входит она в мир. Это — старое, вековечное начало, хорошо знакомое ещё миру античному. Но впервые в нашу эпоху вопрос демократии становится религиозно-тревожным вопросом. Он ставится уже не в политической, а в духовной плоскости. Не о политических формах идет речь, когда испытывают религиозный ужас от поступательного хода демократии, а о чем-то более глубоком. Царство демократии не есть новая форма государственности, это — особый дух. Никогда ещё не торжествовала в мире в чистом виде идея демократии, да и вряд ли возможно это торжество…

Признание народной воли верховным началом общественной жизни может быть лишь поклонением формальному, бессодержательному началу, лишь обоготворением человеческого произвола. Не то важно, чего хочет человек, а то, чтобы было то, чего он хочет. Хочу, чтобы было то, чего захочу. Вот предельная формула демократии, народовластия. Глубже она идти не может. Само содержание и состояние народной воли не интересует демократический принцип. Народная воля может захотеть самого страшного зла, и демократический принцип ничего не может возразить против этого. В демократическом принципе нет никаких гарантий того, что осуществление его не понизит качественный уровень человеческой жизни... В отвлеченной идее демократии есть величайшее презрение к качествам человека и народа, к духовному их уровню. Эта идея хотела бы отвлечь человеческое внимание от содержания человеческой жизни и цели жизни и направить его целиком на формы волеизъявления. Народный суверенитет носит совершенно формальный характер. Остается неизвестным, чего захочет суверенный народ, когда всё будет предоставлено его воле, какой строй жизни пожелает создать он.

Вы поверили в демократию потому, что вы потеряли веру в правду и истину. Если бы вы верили в объективное бытие правды и истины, то должны были бы правду и истину поставить выше воли народа и им подчинить волю народа. Но для вас правда и истина то, чего захочет народ и что он скажет. Вы хотите отдать правду и истину на решение большинства голосов и провести их через всеобщее избирательное право. Это и есть неверие, это и есть безбожие, положенное в основу всей демократической идеологии. Вы хотите добыть правду и истину об общественном устроении из большинства, из количества. Но может ли иметь какое-либо отношение к критериям большинства и количества правда и истина? Правда и истина имеют иной, божественный источник, независимый от человеческого произволения. Правда и истина может быть в меньшинстве, а не в большинстве, и даже всегда она бывает в меньшинстве. И почти чудовищно, как люди могли дойти до такого состояния сознания, что в мнении и воле большинства увидели источник и критерий правды и истины!

Оправданием принципов демократии, принципов большинства и количества, может быть только скептицизм. Сомневающиеся, опустошенные, оторвавшиеся от основ жизни должны прибегать к решениям большинства, к критериям количества. Если нет правды и истины, то будем считать за правду и истину то, что признает большинство. Если и есть правда и истина, но я её не знаю и не знаю реальных путей к ней и вечно сомневаюсь в ней, то остается положиться на большинство и в человеческом количестве искать замены недостающих во мне самом качеств! Демократическая революция в мире потому и вызывает религиозный ужас, что она свидетельствует о духовном упадке человечества, о росте безбожия, о страшном скептицизме, о потере всех качественных критериев правды и истины… Вот почему рост демократии в мире имеет роковой смысл. Он идет параллельно выветриванию души, потере Бога в душе. Демократическое равенство есть потеря способности различать качества духовной жизни. Это есть смешение, допускаемое теми, которые перестали дорожить качествами. Демократическая идеология количеств не может не вести к царству худших, а не лучших.

 В основу демократии не была положена воля к повышению жизни, к её качеству и ценности. Никаких новых ценностей сама демократия из себя не создает и не может создать. Она строится вне всякой мысли о ценности и содержании жизни. И всеуравнивающая демократическая эпоха человеческой истории есть понижение качественного, ценностного содержания жизни, понижение типа человека. Демократия не имела интереса к воспитанию высокого человеческого типа, и потому она бессильна создать лучшую жизнь. Апостол демократии Ж. Ж. Руссо верил в естественную доброту и благостность человеческой природы и думал, что она обнаружится во всей своей красоте, когда будет установлена форма народовластия. Эта коренная ложь опровергнута и самой жизнью, и опытом истории…» (Н.Бердяев, «Философия неравенства»).

«Народ может держаться совсем не демократического образа мыслей, может быть совсем не демократически настроен. Так и бывало в истории при органическом состоянии народа. Демократия есть уже выхождение из органического состояния, распадение единства народа, раздор в нём. Демократия по существу механична, она говорит о том, что народа как целостного организма уже нет. Демократия есть нездоровое состояние народа. Демократия не может быть выражением духа народа, ибо дух народа выразим лишь в организме, демократия же есть механизм. Демократия берет человека как арифметическую единицу, математически равную всякой другой. Для нее народ, как органическое целое, распадается на атомы и потом собирается как механический коллектив. Народ не состоит из арифметических единиц и атомов. Народ есть организм, и в нём каждый человек есть разностороннее существо, неповторимое в своей качественности. Потому-то и воля народа невыразима в сумме человеческой, в мнении большинства. Всеобщее голосование — негодный способ выражения качеств в жизни народной. Меньшинство может лучше и совершеннее выражать волю народа как органического целого, обладающего соборным духом. Один может лучше выразить волю и этот дух, чем всё человеческое количество. На этом основано значение великих людей в исторической жизни народов, вождей, царей. Народ не есть человеческое количество, человеческая масса. Вот что забыли вы в демократический век. В ваших демократиях господствует человеческое количество, и вы думаете, что за ним стоит народ. Но это есть великая ложь, которая должна быть изобличена. Человеческое количество есть пыль, носимая волей ветра. И воля этого человеческого количества не может быть волей народа. Воля эта не может быть случайной суммой, колеблющейся от всякого дуновения. Уже одно то, что ваше царство демократии раздирается борьбой партий и что партиям отданы в нём судьбы государств, свидетельствует против вас и не позволяет верить, что народ находит в нём своё выражение. Демократическое правление есть в конце концов фикция. Я говорил уже, что в действительности возможны лишь аристократия или охлократия. Тирания партий редко бывает аристократией. Там не происходит подбора лучших и способнейших…

Царство вашей бездушной, материалистической демократии есть царство самого страшного… чудовища из миллионов голов. Страшно человеку проваливаться в эту бездну количества, в эту всепоглощающую безликую общественность. Не так страшно, когда личность притесняют, ограничивают, даже мучают, но в принципе признают личностью, чем когда в самом принципе её отрицают и заменяют безличными началами. Старое русское самодержавное царство немало притесняло и даже истязало личность человеческую, но, поскольку оно было христианским, православным царством, оно признавало личность человеческую, ценность души человеческой. И духовно не так страшна была деспотия. Старые деспотии имели религиозную основу и потому признавали духовную жизнь человека, не рассматривали человека как общественный атом. Ваша новая, демократическая деспотия не хочет уже иметь религиозной основы, она совершенно игнорирует духовную жизнь человека и оценивает человека лишь с точки зрения общественной полезности. Для этой деспотии не освящена уже ни тайна рождения человека, ни тайна его жизни, ни тайна его смерти. Человек становится рабом общественной пользы, большинства голосов, общественного мнения, рабом собственных интересов.

Ваша демократия глубоко враждебна высшей культуре. Она хотела бы понизить уровень культуры, уменьшить в культуре качественный элемент для усиления количественного. Демократическими движениями движет зависть к высшей культуре, злопамятная нелюбовь к чужим качествам. И это налагает печать неблагородства на стиль демократической культуры. Ваш демократический век начал отрицать великих людей, гениев и святых. Он борется против прерогатив творческих личностей. Эгалитарная страсть мутит ваше сознание, искажает качество вашей воли, вашей мысли и ваших чувств, она мешает подниматься ввысь. Эгалитарная страсть всегда ведет к понижению уровня личности и культуры в демократическом веке. Проникнутые пафосом демократии могут ставить себе лишь вульгарные и вульгаризирующие задачи в духовной культуре. Идеалы демократии — мещанские идеалы. Предания демократии — мещанские предания. Воля демократии направлена к понижению человеческой расы. Эта воля хотела бы не только уничтожить сословия, но и истребить все качественные различия в обществе, все качественные результаты расового подбора. Это недостижимо. Качества народа не могут быть окончательно стерты и истреблены. Но воля к этому движет демократией. Демократическое общество хотело бы быть обществом совершенно упрощенным и смешанным. Демократия слишком пленилась благами земной жизни. Она перестала верить в то, что человеческое общество имеет и сверхземную цель...

Начала космические продолжают существовать в человеческом обществе, они имеют неистребимую  основу, заложенную в самой божественной действительности. За видимой, внешней общественностью действует общественность невидимая, внутренняя. Она-то и спасает мир от распадения, не допускает возвращения его к хаосу. В человеческих обществах действуют таинственные силы, которые не учитываются всеми рационалистическими теориями общества…» (Н.Бердяев, там же).

По прочтению этих строк, написанных русским философом почти сто лет назад, может, стоит задуматься – нужна ли нашему народу эта сфабрикованная за бугром пустышка по имени демократия? Может, стоит обратиться к своим собственным истокам и устроить свою общественную жизнь по этим лекалам? И, может быть, те «начала космические», о которых упоминает философ, помогут нам в таком вселенском деле? Дай-то Бог!