Юлькина беда

С самого первого класса Настёна и Юля - неразлучные подружки, часто сидевшие вместе за одной партой. Если у одной из них не оказывалось денег на покупку булочки или коржика, они покупали что-то одно на двоих. Идут, бывало, по коридору, тесно прижавшись друг к дружке, и кусают по очереди то, что купили в школьном буфете: раз одна откусит, раз – другая, и даже оставшийся кусочек разделят поровну.

Как водится, уже в начальных классах у них были женихи. Но у Настёны они менялись, у Юли же воздыхатель волочился за ней до самого пятого класса, пока родители его не переехали в другой район. «Волочился» - в буквальном смысле этого слова: уцепится Олег Скрипкин, бывало, за Юлькину ногу и тащится по коридору - и ни затоптанный пол, ни смех всей школьной братии его не смущали. Со звонком поднимется, отряхнётся от пыли, похлопав себя по животу, и как ни в чём не бывало бежит на своё место. И когда предмет увлечения Скрипки слишком долго не обращал на него внимания, он снова повторял развлекательный номер на большой перемене, тем более, что Юлька и не возражала против такого действа и, улыбаясь, с усилием волжского бурлака тащила за собой живой груз до самого конца коридора.

Душа и сердце девочки вместе с весенними птицами пели гимны школьной жизни, училась легко, читала стихи, сначала заданные, на оценку, потом избранные на школьных вечерах.
       Вы слышали молитву птиц,
       Что в предрассветном восхищенье
       Всю радость маленьких сердец,
       Всю душу вкладывали в пенье?

Дома с мамой Верой они и родственные души по крови, и откровенные верные подружки. Мама - медсестра и после работы часто задерживалась по просьбе своих пациентов; зарплата маленькая, и подработки помогали свести концы с концами: то уколы делает, то капельницы, то просто зайдёт к одинокой старушке напомнить, какие лекарства надо пить до еды, а какие – после.
Часы ожидания для Юли – самые долгие и грустные. Но вот скрипнула калитка – и всё изменилось в доме: ярче стала гореть лампочка под абажуром, заулыбались разноцветные глоксинии в горшках, вытянув свои нежные граммофоны; лиловые, как   принцы в бархатных кафтанах, - сдержанно и загадочно, белые с розовой окантовкой смеются – по-детски откровенно и даже, как слышится Юле, взахлёб и с перекатами.
.
   - А я вот сегодня, представляешь, мамуль, на физкультуре прыгнула дальше всех девчонок, ни капельки не напрягаясь, просто слегка оттолкнулась и полетела.

- От чистоты мыслей и доброты у людей вырастают крылья ангелов, вот они и летают, легко, невесомо и без всяких усилий.
   - Ты вся пропахла лекарствами, мамуля, там уже полная ванна тёплой воды, и запасной халат я для тебя выстирала и погладила, завтра придёшь на работу вся беленькая и хрустящая, тоже похожая на ангела, только большого…

   После ужина и расслабляющей ванны мама Вера, сонно улыбаясь, только кивает головою, соглашаясь со всем, о чём рассказывает ей дочь, - да, да, ну конечно, всё правильно, моя хорошая… Юлька давно сидит за столом, выполняет уроки назавтра, а мама, уже в постели и во сне поддакивает ей до тех пор, пока дочь не погасит свет.

В выпускных классах средней школы неофициально разрешалось посещать вечерние сеансы в поселковом клубе, а после кино – танцы, кто ж из старшеклассников откажется от такого удовольствия?
А танцевать хотелось до дрожи в ногах, до лёгкого приятного кружения головы. Танцующих мальчишек – раз-два и обчёлся, но девчонок это ничуть не смущало, кружились друг с дружкой весёлыми цветными бабочками в вальсах, фокстротах и замедленных танго.

 Вдыхая розы аромат,

Тенистый вспоминаю сад

И слово нежное «люблю»,

Что вы сказали мне тогда.

Зажгли вы вдруг во мне любовь,

Ушли и не вернулись вновь,

Но слово нежное «люблю»

Я не забуду никогда.
 

Позже зазвучат в эфире голоса других известных исполнителей этого замечательного романса, но душу до сих пор тревожит только голос Георгия Виноградова, потому что он, этот голос, остался в юности, в  начале шестидесятых.

Но вот в клубе появилось новое лицо, так заметное среди немногочисленного населения небольшого посёлка городского типа. «Лицо» это усаживалось на первый ряд и, почти не обращая особого внимания на танцующих, нагнув голову, что-то писало карандашом в журнале. Пока меняли пластинку, девчонки воробьями рассыпАлись на первом ряду, чтобы, обмахиваясь платочками, немного передохнуть. И вдруг незнакомец повернул голову к оказавшейся рядом Юле и спросил так, как будто они давно друг с другом на «ты»: »Устаревшее название ссоры, раздора, шесть букв»? Почти не задумываясь, Юля ответила – «распря». Лицо улыбнулось, сверкнув золотой фиксой, и, одобрительно кивнув головой, произнесло врастяжку – «пра-а-вильно». Но записывать не стал, и Юле показалось, что это была проверка знаний на словарный запас школьницы. «Фу ты, проверяльщик нашёлся», - мелькнуло в голове на какой-то миг и затем исчезло в вихре очередного вальса. Позже заметили, что девчата постарше знают его, стараются оказаться рядом и как ни в чём не бывало болтают и смеются, запросто, как старые знакомые, шутя толкают в бок или похлопывают его по плечу.

- Как ты думаешь, - негромко, приложившись к уху подружки, спросила Юля, кивнув в сторону незнакомца, - сколько ему лет?

         - Даже не знаю, как его окрестить: то ли дядька, то ли парень, но явно не мальчик. А откуда он взялся, представления не имею, - ответила она.

   Любитель кроссвордов, не дожидаясь конца танцев, поднялся – довольно высокий, сухопарый, девчатам сказал «пока, голубицы!» и ушёл.

Юля возвращалась домой в приподнятом настроении, будто бы несла в себе комочек приятной новости, чтобы поделиться с мамой Верой.
     - Дочь, я, кажется догадываюсь, о ком ты говоришь. Это ж Васяка Дольчин.
     - Мама, почему «Васяка», а не Вася?

     - Да его весь посёлок так называл. Оболтус был ещё тот: еле осилил семилетку, до армии болтался, ни на какой работе не задерживался, но служить попал в Венгрию. Может, там верхушек нахватался? У Дольчиных родня в Харькове, там он вроде бы где-то работал после армии. Зачем он сюда вернулся, непонятно. Здесь устроиться можно только на буровых вышках, но вряд ли он туда пойдёт, там труд нелёгкий и в постоянных разъездах.
- А не его ли сестра, Катя Дольчина, в прошлом году школу закончила?

- Она и есть, никуда не поступала, потому что надо срочно замуж выходить…
- Как это – срочно? – засмеялась Юля.
- А так, очень просто: ребёнок у неё скоро будет. Это хорошо, что парень совестливый попался, берёт её наперекор родителям. – Я хорошо знаю их мать, Полину Дольчину, - неспешно продолжала мама Вера, - приходилось лечить её от запущенного остеохондроза и сердечной болезни; женщина-труженица, оставшаяся одна с четырьмя детьми (муж без вести пропал). Так вот она жаловалась, что младшие у неё дети как дети, а Васька – по поговорке: первый блин комом. Ленивый, ни к чему не стремится, ему уже под тридцать, а он болтается, как г.. в проруби, девчат только и способен портить.

   Юля приняла информацию мамы Веры равнодушно, без всяких эмоций: какое ей дело до какого-то там Васяки, давно потерявшего интерес к семейной жизни, но всё ещё умевшего завладеть вниманием противоположного пола своей привлекательной развязностью.

   Однажды в клубе раньше времени погас свет, и завклубом, дорабатывающий до пенсии, рад был объявить, что «кина» не будет и танцев тоже не стоит дожидаться. Но на улице было достаточно светло: в небе неровно поджаренным блином плыла полная луна, упрощая жизнь тем, кому надо по разбитой дороге добраться до дома.
Подругам идти вместе всего один квартал, постояли, поговорили ни о чём, а дальше, как говорится, одна – направо, другая – налево. И Юля, не умеющая ходить, весело поскакала, ловко лавируя между глубокими выбоинами и засохшими верхушками глинистого гравия.

Впереди замаячили двое, Юля быстро оказалась рядом с ними. Оппаньки! Дольчин (так она окрестила его для себя) провожал Ольгу Кирьянову, девицу в возрасте, после семилетки работавшей на молокозаводе. Она весело смеялась, а спутник её, ударяя на «О», рассказывал старую байку так, как вроде он её только что сочинил сам. «Однажды отец Онуфрий, отслужив обедню и обожравшись оладьями, отправился обследовать окрестности Онежского озера…» В финале рассказа после слов «Ольга, отдайся!» далеко не «отроковица» Ольга хохотала, схватившись за живот со всхлипами, а рассказчик, довольный произведённым эффектом, улыбаясь, с высоты своего роста взирал на неё. А тут некстати и Ольгин дом. Приостановившись, провожатый спокойно, подав на прощание свою не по-мужски узкую ладонь – Юля ухватила это быстрым взглядом, - пожелал спутнице спокойной ночи и продолжил путь вместе с Юлей.

Бедная «отроковица», ошарашенная поступком развесёлого сопроводителя, перестала смеяться и почти бегом достигла калитки дома.

     Продолжали идти молча, в душе Юли билась двойная мысль: с одной стороны, коварность поведения Дольчина по отношению к девушке ( а может, они оказались рядом случайно? И он не набивался ей в провожатые?), а с другой стороны, гаденькое чувство превосходства,   ведь он предпочёл проводить меня, а не Ольгу?

Юлин дом – через три двора. И она, напустив на себя серьёзность, уже готовилась сказать – до свидания. Но у калитки, ещё не успев открыть её, стояла мама Вера, как всегда задержавшаяся у своих пациентов. И какие планы были у Дольчина, осталось неясным. На ходу пожелав друг другу доброй ночи, пошли каждый своей дорогой.

     - Он что? Набивается в друзья к тебе? – был первый вопрос матери.
     - Да нет, мамуль, мы просто случайно оказались рядом.
     - Будь осторожна, дочь, у перестарков парней к неопытным девочкам одно стремление, не самое удачное ….

   - Ма-а-а-ма, - не дала договорить раздражённая Юля, - ты мне это уже говорила, и я помню об этом.

     Оля Кирьянова вдруг стала проявлять интерес к Юле, дожидалась её у своей калитки, а потом вроде бы по случайному совпадению они шли вместе в клуб. Юлю тяготило это общение, Пушкин бы сказал, что «вода и камень, лёд и пламень не столь различны меж собой». Расставаясь, подруги нарочито долго обсуждали школьные дела, надеясь, что Ольга уйдёт домой одна. На ум пришла задача о передвижении в пространстве двух объектов с разными скоростями: через сколько времени должен отправиться объект с бОльшей скоростью, чтобы не догнать в пути объект с меЕньшей скоростью. Ах, беспечная юность! Даже в задачах по математике, применив их условия к необъяснимой жизни, девчонки находили смешное.

Дольчин избрал тактику загадочного поведения: посидит в клубе, собрав вокруг себя девчат, потом вдруг вскочит и сделает вертуозный реверанс перед одной из них, будто бы приглашая к танцу. Девица зардеется вся и уже встанет с места, а развесёлый кавалер как бы в изнеможении опустит вдруг руки и скажет: «Простите, мадам, я ведь не танцую». И эта шутка воспринималась окружающими как удачный трюк клоуна на арене цирка: все весело хохочут, а кто-то даже аплодирует в экстазе.

   И снова, внезапно исчезнув из клуба, он оказывался впереди идущим по дороге к дому Юли. И если она медлила, чтобы не догнать его, он стоял стражем у её калитки. Постоит минут пять-шесть в разговоре ни о чём и, пожелав спокойной ночи, продолжит свой путь по заранее намеченному маршруту. Интересно, кого он навещает в столь позднее время?

- Юля, ты с кем-то разговаривала за двором? – спросит мама Вера.
         - Да, всё тот же Дольчин, пожелав спокойной ночи, куда-то спешит.

- Так половина посёлка знает, куда он спешит поздним вечером.

- И куда же?

- На параллельной с нашей улице живёт его зазноба «в высоком терему» - смеясь, рассказывает мама Вера. – Раечка Гончаренко, они вместе самилетку заканчивали в нашем посёлке. До армии он болтался без дела года три, Раечка же работала в столовой нефтяников. Были у них отношения или нет, никто толком не ведал, а когда люди ничего не знают, тогда их фантазии не знают пределов. В общем, через несколько месяцев, но не более девяти после ухода Васяки в армию, Раечка родила девочку. Говорят, что это его ребёнок, потому и принимает его Раечка, ничего не требуя.

- Вот ка-а-к, - разочарованно протянула Юля. Но в душе будто похолодело, и сердце забилось реже и сильнее. Значит, развесёлый парень за одной шарит глазами, а у другой ночует? Ну молодец! Да что это я? Влюбилась, что ли, вместе со всеми?

Где-то читала, что мужчина, который нравится всем женщинам, по-настоящему не влюбится ни в одну из них. Потому что, говорила бабушка, на одну глянет, а всех жалко.
Ладно, попробуем сделать длительную паузу. И со своим ещё детским максимализмом Юля решила в клуб пока не ходить. Пока.

     Наступил конец лета, и подруги наложили табу на танцы и всякие дурные мысли об ухажёрах; с лёгкостью учениц, ещё не закончивших школу (остался последний год), они простили себя за все придуманные грехи, оправдывая своё увлечение тем, что на безрыбье и рак – рыба. Когда близкая подруга не скрывает от тебя своих переживаний и чувств, каковы бы они ни были, тогда невольно становишься её двойником в мыслях, поступках, желаниях. Опасное состояние души для той, которая лишь свидетель чужой жизни. Именно такая роль выпала Настёне, роль второстепенной героини.

     После чистки всех своих внутренностей девчонки словно переродились и вернулись в детство, когда ели вместе один коржик, а на Юлькиной ноге тащился через весь коридор преданный ей Олег Скрипка – так они именовали его между собой. Они снова хохочут по поводу и без повода, резвые, как котята, умеющие запросто разгонять мрачные мысли. Вспомнили, как после школы бежали за пирожками с вишнями к Ашоту на автобусной остановке. Потому что с вишнями пекли в духовке только один раз, и с утра. Остаются лишь с ливером, зажаренные до коричневого цвета в кипящем масле.

   Как только Ашот прославился своей выпечкой, образовался небольшой базарчик, и поселковые бабки заняли позиции по бокам двора со своими немудрёными товарами: редиской в пучках, фруктами в эмалированных чашках для первого блюда, жареными семечками в двухсотграммовых стаканах, малиной в кулёчках на глаз – в общем, со всеми огородными и садовыми дарами по сезону.

И тут появилась не бабка, а вроде бы тётка с тёмным, с синеватым оттенком лица и красной отвисшей губой. Перед ней стояло ведро с варёной кукурузой, ещё горячей. Она ловко подцепляла початок вилкой и, не жадничая, отматывала длинную ленту туалетной бумаги в качестве упаковки продукта. Горячая ведь кукурузка! Пассажиры из подошедшего автобуса, вроде бы слегка смущённые, молча расплачивались, и лишь одна женщина интеллигентного вида не слишком сердито возмутилась: « Что ж ты, дорогуша, в туалетную бумагу  продукт пакуешь?

   - И что такого, - ничуть не смутившись, ответила торговка, - она же не использованная!

   Девчонки покатились со смеху, но кукурузы им сразу расхотелось.
Потом вспоминали про это случай не раз и, слегка выпучив глаза якобы на покупателя, повторяли: « Но она же не использованная!!»

   За лето подруги почти забыли, что в посёлке есть очень даже приличный книжный магазин с букинистическим отделом. Вошли в прохладный зал с таким знакомым особым запахом новой бумаги и книжной пыли.

   - Давненько вас не видно, девчоночки, проходите, выбирайте. Есть новые поступления – книжки-невелички.

За неимением денег покупали отдельные рассказы или отрывки из книги какого-нибудь известного писателя, например, адаптированный рассказ из романа Виктора Гюго «Отверженные», книжонка называлась по имени девочки - «Козетта». Юля по рекомендации Мариванны и краткому пересказу содержания купила неизвестную «Козетту». «Местные люди звали девочку-сироту Жаворонком, потому что она была не по годам маленького роста и занимала места не больше птички…»

Настёна выбрала «Олесю» Куприна, которого дети знали по рассказам о животных – «Белый пудель», «Ю-ю», «Завирайка»; после прочтения ради экономии скудных средств обменивались купленным чтивом.

Вначале в нашей самой читающей стране выпускались иллюстрированные книжки из серии «Малая книга с историей», потом стали издавать упрощённые варианты – без всяких картинок.
По сути, это было знакомство с писателями-классиками, зарубежными и русскими, а уж большую книгу понравившегося автора они прочитают позже, когда подрастут.

- Юля, ты, кажется, неплохо рисуешь, - обратилась к ней продавщица, - посмотри, на столике лежат уценённые альбомы с картинами известных художников. Такая прелесть, но мало кто у нас интересуется живописью.

   Три тяжёлых альбома большого формата, с иллюстрациями на хорошей плотной бумаге один на одном сиротливо лежали в сторонке, не привлекая особого внимания редких покупателей. Взяла в руки лежащий сверху. « Живопись. Брюллов Карл Павлович (1799 – 1852)». Открыла наугад. «Портрет Ю.П. Самойловой с Джованиной Пачини и арапчонком. 1834 г.»

И всё окружающее Юлю растворилось, растаяло, исчезло. И только она одна, невидимая, в этой сказочной картине рядом с женщинами неотразимой красоты – взрослая, в её порывистом движении, и совсем юная, ещё не девушка, но уже барышня с осиной перетянутой талией. И заглядывающий в лицо красавице арапчонок.

   Юля будто почувствовала запах только что распустившихся магнолий и явно услышала шелест шёлковых платьев…
   Настёна тащит её за руку: «Пойдём, подруга, магазин закрывается на перерыв; а за книгой придёшь позже, если у твоей мамы найдётся столько денег». Уценённый альбом стоил целых восемь рублей, это в четыре-пять раз дороже, чем обычная книга.

   Мама Вера сама принесла дочери облюбованный ею альбом – и первая ночь от перевозбуждения прошла без сна, как случалось с её покойной бабушкой, обременённой болезнями и всякими тяжкими думами. От недосыпания целый день ходила вялая телом, но преисполненная впечатлениями от картин Великого Карла – так называли художника его современники.

   - Так дело не пойдёт, - забеспокоилась мама Вера. – Надо уметь чередовать физический труд с умственным напряжением. Кстати, сотрудница очень просила помочь в приготовлении обеда для поминок-сороковин после смерти её матери.
Вот вы с Настёной и сделайте доброе дело: готовить будут взрослые люди, а вы как помощницы - с утра начистить картошки, овощей, ну ещё на раздаче побегаете своими резвыми ножками.

   Пришли подруги пораньше, делали всё, о чём просили взрослые, быстро и качественно, они ведь сельские девчата.
Начали разносить первое блюдо – традиционный борщ. Один мужик, неряшливо одетый и уже заметно подшофе замахал протестующе руками: «Не-не, я борщ не ем, я со второго начинаю», - а сам уже бутылку в руках держит.
- Второе надо подождать.
- Конечно, конечно, я что? Против?
Берет в руки ложку и через стол тянется в чашку мужика, у которого налит борщ.

Хлебнул раз, потянулся в другой раз. Мужик, вытаращив совсем трезвые глаза, возмутился: «Чё ты, блин, лезешь в мою чашку?»
- Не-е, я первое не ем, я просто попробовать…
Помощницы прыснули от смеха, ведь так всегда: невозможно удержаться, когда смех некстати или просто не та обстановка. Дальше пошло ещё интересней.
Выпив поминальную рюмку, противник первого блюда снова протянул руку с ложкой через стол. Но не дотянулся. Возмущённый мужик закрыл свою чашку руками и прорычал, аки пёс над сахарной костью: « Я щас встану и таких тебе фонарей наставлю, что тебе и ночью светло покажется».

Борщ горячий, руки трясутся от смеха, бабки неодобрительно поглядывают на легкомысленных помощниц, дескать, нашли место для веселья. Им-то не слышно, что там происходит в конце стола.
Возмущённый мужик продолжал гневно пыхтеть над борщом, как самовар, готовый расплавиться от непомерного жара.

   - Ты мне дома, б… , надоел своими зАхерами, и тут тебя черти усадили напротив меня (оказывается, они непримиримые соседи: один трезвенник, трудяга-хозяин, другой – забулдыга пьяница, не пропускающий ни одних похорон и без приглашения сидящий на поминках).

- Зверь ты, а не человек – огрызается «любимый» сосед, - тебе этого пойла жалко, что ли? Тьфу, чтоб тебя черти с маком съели.
Повернул голову назад через плечо и, закрыв одну ноздрю большим пальцем, через другую смачно высморкался прямо на Юлькину ногу…
Трагикомедь, да и только, нарочно не придумаешь.

Смешные случаи словно ходили рядом с ними, мама Вера говорила, что смех на пользу человеку, что он накапливает здоровые силы на всю жизнь.

Юля засиживалась над альбомом, но преимущественно днём, когда мама на работе.
К каждой картине был комментарий, но, к сожалению, очень короткий: год создания картины, место работы художника над ней, дальнейшая судьба шедевра.
А шедеврами было всё, что выходило из-под кисти художника-гения: картины, портреты, рисунки. Юля робко пробовала себя в рисунке карандашом. Как-то после работы мама Вера сидела за столом за блюдом с черешней. Рука как бы застыла в пространстве, опираясь на локоть, а в трёх зажатых пальцах две тёмно-красные черешенки на соединённых черенках.

- Мамуль, ну-ка подержи руку в таком положении хотя бы несколько минут…
   И быстро, словно боялась что-то потерять, не заметить, стала рисовать на бумаге- ватмане…

   - Ну, покажи, что у тебя там получилось, Юля…
   - Показывать нечего, можно сказать, что ничего не получилось. И спрятала рисунок. Потом она вернётся к нему не раз, добиваясь красоты и достоверности изображения: согнутая под тупым углом кисть руки с зажатыми тремя пальцами; безымянный чуть возвышается над средним от сустава; и кокетливо оттопыренный мизинец …Ну, с изображением ягод проще… А вот кисть руки… Не зря же художники должны хорошо знать анатомию человека.

   В небольшом букинистическом отделе книжного магазина сидела Антонина Гавриловна, до пенсии долгое время работавшая секретарём в школе. Она не просто сидела, она всегда что-то читала, поднимая голову только при появлении потенциальных покупателей. Двум подружкам она обрадовалась, потому как хорошо знала их по школе, и без всяких предисловий начала нахваливать книгу, которую читала. - Это хороший писатель, девочки. По нём можно изучать историю нашей страны, без скучных многочисленных дат для запоминания. Валентин Пикуль. «На задворках великой империи». КупИте, не пожалеете. Вот избавляются же люди от таких прекрасных книг, она совсем новая, видимо подаренная, потому как чистый лист от обложки аккуратно отрезан ножницами. Перечитываю её повторно, и как будто бы заново знакомлюсь с давними событиями нашего государства; вторичное восприятие книги всегда отличается от первого.

Читать подруги любили, их не надо было уговаривать, и они с готовностью пионеров уже рылись в своих кошельках, чтобы в складчину купить одну книгу на двоих; потом, после прочтения по очереди, они разберутся, кому она достанется для домашней библиотеки.

Это было первое знакомство с Валентином Пикулем.
Вскоре после приобретения достаточно объёмной книги среди книжек-невеличек появилась новинка, уже теперь со знакомым именем – Валентин Пикуль. Прекрасно иллюстрированная книжка для детей, в которой речь шла о двух выдающихся мастерах в разных видах искусства – Карле Брюллове («Удаляющаяся с бала») и бароне Пётре Клодте («Наша милая, милая Уленька»), с общим подзаголовком – исторические миниатюры. Юля уцепилась в книжку двумя руками – здесь она найдёт подробности о знакомой ей по альбому интересной картине Брюллова.

О скульпторе Петре Карловиче Клодте (не хочется как-то склонять его немецкую фамилию) школьницы только слышали - знаменитые в Петербурге кони Клодта.

   Юля ждала маму Веру поздним вечером с нетерпением: ей она читала самые интересные отрывки из книг.

- Мамуль, вот послушай, как надо уметь ругаться, восхваляя что-то. Валентин Саввич Пикуль приводит интересное высказывание художника Перовского, не лишённого зависти к таланту Брюллова, к тому же поссорившегося с ним.

- Заметь, как прекрасно этот подлец нарисовал всадника, мошенник такой! Как он сумел, эта свинья, выразить эту канальскую гениальную мысль, мерзавец он, бестия! Как нарисовал он всю эту группу, пьяница он, мошенник и негодяй…

   Смеялись от души вместе, Юля готова была читать маме всё подряд, но видела, как от усталости у неё закрывались глаза, а губы оставались растянутыми в улыбке.

Вот она, муза Брюллова, графиня Юлия Павловна Самойлова, внучка богатейшего в Италии адмирала Юлия Помпеевича Литта, который буквально обрушил на неё своё колоссальное наследство в Италии и в России, сделав Юлию не в меру расточительной и легкомысленной.

   В доме князя Гагарина уже заканчивался ужин, когда, ошеломив гостей, вдруг стремительно появилась статная рослая женщина, само воплощение той особой красоты, которую хотелось бы лицезреть постоянно. Хозяин дома дружески предупредил художника:
   - Бойтесь её, Карл! Эта женщина непохожа на других, она меняет не только привязанности, но и дворцы, в которых живёт. Не имея своих детей, она объявляет чужих своими. Но я согласен, и согласитесь вы, что от неё можно сойти с ума.

   Многочисленные портреты графини Самойловой Брюллов считал незаконченными, ибо Юлия Павловна не любила позировать – некогда. Ей всегда было некогда. Этот порыв в движениях как непременный элемент её характера в двух картинах, которые Юля могла сравнить без помощи описания известных литераторов. Первая по написанию – «Портрет Ю.П. Самойловой с Джованиной Пачини и арапчонком», 1834 год. А вот известная многим и подробно описанная «Удаляющаяся с бала», 1842 год . На первой молодая цветущая женщина в голубом шёлковом платье с глубоким декольте. На второй она же, несколько располневшая, но всё ещё неотразимая во всём: в порыве движения, в богатой одежде, в выражении прекрасного лица.

Когда Юля прочитала, что Брюллов в его знаменитой картине «Последний день Помпеи» изобразил Самойлову четырежды, она, не заглядывая в ответы, стала искать её сама. И нашла. Не найти её было невозможно, так примечательно было лицо итальянки с тёмными волосами. Вот она: женщина с кувшином на голове (левая часть картины); прибившаяся насмерть женщина (в центре); мать, привлекающая к себе дочерей (левый угол); женщина, закрывающая детей и спасающая их вместе с мужем (центр).

   Графиня Самойлова была неподражаема и непредсказуема во всём, например, в отношении к мужчинам. Когда в светском обществе возникал мучительный спор о чистоте отношений художника и взбалмошной графини, она в раздражении отвечала:

   - Ах, оставьте! Поймите, что между мною и великим Карлом ничего не делалось по вашим правилам… Правила могли существовать для всех, но только не для меня и не для Карла!

Из биографии графини известно, что второй муж её, тенор Перри, умер в Венеции от чахотки. Вдовий траур жены был своеобразным. На длиннейший шлейф траурного платья Самойлова сажала детвору, словно на телегу, а сама, как здоровущая лошадь, катала хохочущих от восторга детей по зеркальным паркетам своих дворцов.

Ну что тут скажешь? Богатым, красивым и дерзким позволено многое.

Интересно было узнать, что на картине «Всадница» Брюллов изобразил приёмных дочерей Самойловой – Джованину и Амацилию Пачини, оставшихся сиротами после смерти отца, известного в Италии композитора Джованни Пачини.

   Картины известных классиков русской школы, история их создания, чтение художественной литературы, добрые, умные разговоры с мамой Верой, хорошие и отличные оценки в школе – всё это делало жизнь Юли наполненной и возвышенной.

Для таких детей проза жизни, от которой не уйти никому, часто оказывается тяжело переносимой. И они, как нежный весенний цветок среди чертополоха, начинают медленно увядать, не понимая, в чём их беда, что они делают не так.

   Перед Новым годом, в поздний вечер после школьного праздника, посвящённого творчеству Сергея Есенина, у калитки дожидался её уже затерявшийся в мыслях Дольчин.
- Юлька, я по тебе соскучился…
Какую девчонку не смутит столь неожиданное признание? Хотела рассмеяться, напустив на себя безразличие и весёлость, - и почему-то не получилось. А он, притянув её плечи, вдруг поцеловал её в щёку своими жаркими сухими губами, потому как Юля успела отвернуть голову в сторону.

   - Ну что ты, девочка, я постоянно думал о тебе… Вот пришёл сказать, что уезжаю в Краснодар на учёбу.
- Куда именно? – спросила она тихо. – Учиться на водителя, - ответил таким важным тоном, будто собирался быть принятым в академию. Юлька уловила этот контраст, словно услышала от школьника, что он мечтает стать пастухом овечьей отары. И весёлые чёртики запрыгали в душе, дотрагиваясь до тех струн, которые вызывают непозволительный смех. Однако сдержалась.

Порывшись в записной книжке, достал фотографию.
   - Вот тебе на память…
   - Ну ты же не на Северный полюс собираешься, - сдерживая смех, ответила Юля.
   - Нет, конечно, на выходные, наверное, буду приезжать. Это чтоб ты меня ждала.
И снова смешинки завертелись густым тополёвым пухом, как первый ноябрьский снег. Не вытерпела, засмеялась обильно рассыпанным горохом по начищенному  паркету… Тррррррр … - Мне нравится твой смех, - невозмутимо отреагировал матрос очень дальнего плавания. – Надеюсь, скоро увидимся. И они расстались без прощального поцелуя.

   В душе весело запрыгали зайчики-малыши, и она на цыпочках прошла мимо сладко посапывающей на кровати мамы Веры, наверное, потому, что помнила её неприязненное отношение к поселковому гулёне Васяке. Пусть их отношения пока останутся тайной, а потом, когда шаловливый котёнок наиграется с этим самоуверенным «всехним» любимцем, она со смехом и юмором, не без прикрас расскажет маме, как она, её Юлька, водила за нос давно созревшего для женитьбы ухажёра.

   Приближались зимние школьные каникулы с весёлыми рождественскими праздниками; в посёлке ещё не умерли старые традиции, и с наступлением вечера на улицах усиливались детские голоса и надрывный лай обеспокоенных дворняг. Ранним утром Светлого Рождества мужики не ленились встать пораньше и постучаться в окно или ворота недремлющих селян, потому что появление в доме первого мужчины со славословием Христа приносило в дом всякие блага – здоровье, благополучие и сытную жизнь. Щедрые хозяйки расплачивались праздничной закуской и обязательной рюмкой водки. Иные «нахристосывались» так, что их под ручки с обеих сторон хозяева с великим трудом доставляли домой. Но в такой день всё всем прощалось.

   Вечер Рождества был чисто женским: девчата, молодицы собирались в компании и шли щедровать, заходя в основном в благополучные небедные семьи. В разных областях нашей России так называемые колядки проходят по-разному, в большинстве случаев – под Старый Новый год, детишки и реже взрослые ходят посевать: сею, вею, посеваю, с Новым годом поздравляю… Сохранилась эта традиция и у нас на Кубани. Но вот рождественские вечерние девчачьи колядки – это что-то особое, не характерное для большинства других мест.

   Юлю уговорила пойти на колядки всё та же Ольга Кирьянова, девчата там собрались постарше, и школьнице не хотелось затеряться меж ними, как годовалой телушке среди вызревших для обгула тёлок ( в наше время это слово ещё не обозначало – гулящая девка). Но всё-таки согласилась.

   Шли весёлой гурьбой с песнями, смехом; падая, кувыркались в глубоком снегу.
Стучались в ворота только к знакомым людям или по приглашению заранее. И дошли до дома Дольчиных. – А чё? И зайдём, посмотрим, чем нас будет угощать наш Василий Павлович (они даже отчество его знали).

Собачонка заполошно залаяла около будки, но, услышав стук в калитку и беспорядочные громкие голоса, испугалась и юркнула в свой домик и замолкла. Низкая калитка оказалась закрытой на крючок изнутри, но развесёлые щедровальщицы, быстренько нашли способ открыть её, и вся орущая компания ввалилась в незапертые сени. Дверь в комнату тихо скрипнула, но в доме – никого.

Девчата притихли, огляделись, на всякий случай поаукали – никого нет. Юле, как и всякой девчонке, интересно было побывать в доме вроде бы неравнодушного к ней человека. Две крохотные комнатки, выбеленные подсиненной известью, прозрачные короткие занавесочки на окнах, чисто и уютно. Но как-то пусто. На столе в развёрнутой рыжей бумаге килька, которую в спешке не успели убрать. И нарезанный серый магазинный хлеб. Рождественскими праздниками тут и не пахло. Интересно, куда все подевались? Известно, что Катя уже жила в семье мужа, возможно, мать ушла к сестре, которая часто болела. Но Василий-то? Сбежал, что ли? И Юле сразу пришла на ум картина Павла Федотова «Завтрак аристократа», под которой были напечатаны чьи-то стихи в качестве объяснения её сути.

         Закрыв скорее чёрный хлеб,

         Скрывая бедность, как больной заразу,

          Аристократ скорее бы ослеп,

         Чем выдал свою тайну лишней фразой.

         Залаял пудель на входную дверь,

         Ему сегодня не по нраву гости.
         Всё было хорошо, но вот теперь

         Хозяин редко покупает кости.

     Да уж! Хоть и говорят, что с милым и в шалаше рай, но Юле не хотелось бы попасть в такой рай. Тем более – с не совсем милым. Однако ж интересно всё это увидеть.

Девчата, покрутившись, уходя, стали хватать по одной кильке за хвостик – хоть какое-то угощенье от всеобщего балагура и любимца. Выходили шумно, со смехом и запоздавшими колядками :

      Коляд – коляд – колядныця,
       Добра с маком поляныця,
       А без маку – нэ така,
       Давай, тётка, пятака.

Ну вот ещё одна картинка к житию будущего жениха…А главное, что он дома, но глаз не кажет никуда – ни в клуб, ни на свидание. Скорее всего, очередь до свидания с Юлей ещё не дошла…

Ладно, подумала она легко и без всякого огорчения: посмотрим, как события будут развиваться дальше. Но маме – ни слова. Только подружке.

   Воздыхатель явился на третий день Рождества. Тонко и непронзительно свистнул у калитки, разбудив испуганного кобелька. Благо, мамы Веры ещё не было дома. Выйти или сделать вид, что не слышу или меня нет дома? И снова лёгкий свист, будто хочет раздразнить бушующего в заливистом лае дворового стража. Нет, надо всё-таки выйти, но быть неприступной и равнодушной, дать понять, что совсем не измучена ожиданием встречи. В общем, оно так и есть, но что-то неспокойное шевелится в душе и не даёт жить ещё недавней детской жизнью: смеяться, напевать индийский назойливый мотив из кинофильма «Господин 420», прыгать с чердака, оттолкнув лестницу, драться с рассерженным взъерошенным петухом, пугать задремавшего около будки кудлатого Шарика, а потом просить у него прощения и первой в знак примирения подавать ему свою «лапу».

Вышла-таки, вся озабоченная неотложными делами, дескать, на завтра много задали уроков.

   _- Посмотри, что я тебе привёз из города…Открывает зелёную коробочку, а там на белом атласе сидит … муха. Хоть и зловредное насекомое, но какая красавица! Ажурные прозрачные золотые крылышки, изумрудные грудь и брюшко, под которым виднеются извилистые ножки-ниточки, и чёрная головка с красными глазами (это уж вольность художника, подумалось Юле).

Юля даже растерялась, как реагировать на такой подарок… - А для чего она, эта муха? – Это такая брошь, - был ответ дарителя. - Брошь-муха? И чтоб я поцепила её на свой свитер? Как-то странно это…
- Ну, не хочешь носить как брошь, можешь посадить её на занавеску, ведь красивая же… - Красивая, согласна, спасибо, конечно… И вроде бы нехотя взяла коробочку.

А у самой в голове вертится мысль: что я скажу маме, ведь обязательно спросит, откуда у дочери вовсе не дешёвое на вид ювелирное изделие?

   Вели разговор, можно сказать, ни о чём, больше рассказывал он: как продвигается учёба, как непросто проходит практика вождения в краевом городе, и какое это диво – широкоформатные фильмы: будто сам участник всех событий. Смотрел фильм «Мачеха», там в главной роли Татьяна Доронина. Знаешь такую актрису?

- Мммм…- промычала Юля, будто что-то вспоминая.   И задала встречный вопрос: - А ты смотрел фильм «Три тополя на Плющихе»? - Что-то не припоминается, может, забыл. – Такие фильмы не забываются, мы с Настёной дважды бегали в наш поселковый клуб, чтобы ещё раз встретиться с прекрасными актёрами – Татьяной Дорониной и Олегом Ефремовым. «Проверяет меня на предмет развитости», - подумала Юля. Потом говорил ещё о чём-то, всё тише и тише озвученном, иногда совсем сходящим на нет. Юля крутила головой, стараясь отогнать наплывающую дрёму. Резко подняла голову вверх и пошире открыла глаза – и снова Васин монотонный рассказ о его житье-бытье. Потом опять тишина, звёзды задрожали в небе, будто крупной солью был посыпан каравай чёрного хлеба. И вдруг она непроизвольно вздрогнула в коротком отгоняемом сне.

Василий, конечно, всё понял. – Эх, холодна ты, кольчужка, холодна, - произнёс он разочарованно. – Ладно, иди спать, раз я тебе так скучен. Юля вмиг пришла в себя, стало неловко перед этим взрослым человеком: он к тебе с подарком и открытым сердцем, а ты, спишь, словно тебя баюкает бабушка своей незатейливой песенкой: баю-баюшки, баю, не ложися на краю…

   Сухо попрощавшись, разошлись, ни о чём не договариваясь. Она открыла калитку - и сна как не бывало: легкокрылой ласточкой он улетел куда-то высоко, не оставив и следа   вялости и томления в ожившем теле. – Что же это со мной происходит? – подумала она. - На уроках никогда не хотелось спать, как ни скучны некоторые из них ни были. Всегда находила замену скуке: то отвечала на записочки воздыхателей, то рисовала в ответ смешного поросёнка с закрученным хвостиком.

- Не созрела я ещё для любви, - подумала о себе Юля. - Отчего же появляется чувство ревности, если Василий развлекает соседку Ольгу или, попрощавшись, торопится к другой? Непонятным делается взросление человека, то ли дело школа: выучил урок – получай хорошую оценку, нет – значит, лентяй ты и слабак. А Юле всегда хотелось быть лучшей.

   Уже была весна, конец последней в обучении четверти. Выпускной бал, а потом - кто куда. Юля мечтала попасть на худграф в КГУ (Краснодарский государственный университет). Но, наверное, сработала усталость после десяти лет учёбы, или просто захотелось побыть свободной от ученичества, почитать необязательную художественную литературу, снова пересмотреть альбомы полюбившихся художников, попытаться самой что-то изобразить, ну хотя бы своего Шарика, спящего у будки. Именно спящего, потому что неподвижно позировать он не согласится ни за какую кость.

Юля решила, что поступать  в вуз будет, но без подготовки, поедет с тем запасом знаний, который накопился за время учёбы. Эта внезапно созревшая мысль успокоила подруг и стёрла собственные обвинения самих себя в лености и легкомыслии. На душе стало легко, и явилось благостное ощущение свободы. - Читаем и перечитываем то, что хотим, а не то, что нужно по программе. Они с лёгкостью расстались с придуманным табу бегать в клуб на танцы, купались в пруду сколь душа пожелает, а ещё им нравилось наводить порядок в доме: скромные букетики полевых цветов, засушенные пучки ягод, пахучий полынёк по углам: и свежий запах, и, как говорила бабушка, нечистую силу отгоняет. А когда он совсем высохнет, надо его сунуть в собачью будку, уже с другой целью – разогнать блох и тем самым сделать счастливой собачью жизнь Шарика.

   Дольчин появлялся в клубе редко, теперь ведь он водитель грузовой машины, уважаемый и самый востребованный человек в посёлке: кому-то сено перевезти с луга, кому-то саман с пруда доставить, а по воскресеньям по распоряжению правления совхоза свозить женщин на базар.

   Однажды он появился уже после кино, в разгар танцев, похудевший, загорелый, небрежно одетый и в галошах на босу ногу. Работяга, ничего не скажешь…
   С Юлей заговорил весело и просто, будто и не было долгой разлуки.
   - Ты не убегай после танцев, я провожу тебя, давно ведь не виделись.

Юля в знак согласия промолчала. И вот они идут рядом, он держит её руку в своей, рассказывает, какой он теперь занятый человек, работа с утра до вечера, а то и ночи прихватывает. Дойдя до школы, он вдруг остановился. – Ну, ты извини меня, пожалуйста, я дальше не пойду, вышел из дому в галошах и на минутку заглянул в клуб, надеясь тебя увидеть. В другой раз, когда буду одет на выход, мы с тобой прогуляемся подольше. И притянул к себе, чтобы поцеловать на прощание. Юля, отшатнувшись, отреагировала быстро и твёрдо:

   - Ну, вот когда будешь одет на выход, тогда и поцелуемся. И, почти   вырвавшись из его объятий, легко побежала в свою сторону.
Он, удивлённый решительностью этой повзрослевшей вдруг девчонки, ещё долго стоял на месте. – Надо же, коза-дереза, норов показывает…

   Юля бежала до самого дома, а в душе родилась не то чтобы обида, а какое-то разгульное чувство мести, непредсказуемости поведения, как у героини картин Брюллова: ведь впечатляющие моменты для читателя и зрителя часто не проходят бесследно. С обидчиком она расправилась чисто по-японски: достав из книги фотографию Дольчина, она вырезала образ из фона, на глазах тушью нарисовала чёрную повязку, а на шею – петлю из подвернувшегося под руку шнурка от старого ботинка.

- Быть тебе, Дольчин, повешенным мною, - и привязала «верёвку» к гвоздю на стене. Полюбовалась, довольная собой, и с лёгкой душой легла спать, со смехом подумав, как она расскажет подруге о казни самонадеянного ухажёра.

Был воскресный день, мама Вера в такие дни разрешала себе благостный дневной сон, Юля тоже прилегла с книгой в своей комнате, посматривая на «повешенного» на стене Дольчина, которого можно было узнать по губам; они застыли в улыбке обезумевшего человека, которого привели на эшафот и уже накинули петлю ( в какой-то книге читала о таком предсмертном состоянии). А он всё улыбался.

Если долго смотреть на одно и то же, то сон наступит незаметно и быстро. И она уплыла в лёгкую безмятежную невесомость.
Мама Вера уже проснулась, когда в незапертую дверь кто-то тихонько постучал.

- А, это ты, Оля, заходи. Юля там, в своей комнате. Если спит, то можно разбудить, давно пора вставать. Ольга тут же вернулась.
- Вера Васильевна, Юля так сладко спит, я зайду попозже. И ушла. Как будто куда-то спешила.

- Приходила Оля Кирьянова к тебе, - доложила мама Вера проснувшейся дочери.
- Она была в моей комнате?
- Ну да, но разбудить тебя не захотела, ушла, сказала, что придёт позже.

И непонятно было матери, почему вдруг лицо Юли стало растерянным и как бы испуганным.
- Что-то не так, Юля?
- Да нет, мама, всё в порядке. Это я спросонья такая.

Прошла неделя в раздумьях и ожидании не самого лучшего разговора с Дольчиным. Из двух друзей, или не совсем друзей, один всегда предатель или завистник. Так оно и получилось.

Юля пошла в огород накопать молодой картошки. Мурлыча себе под нос, выбирала в ведёрко уже довольно крупные клубни. И вдруг заливистый лай Шарика. Дольчин уже открывал калитку в огород, в нарядной голубой тенниске; на шее, на узком ремешке фотоаппарат, видно, с первой зарплаты приобрёл. Но почему он так смело вошёл во двор, куда его никогда не приглашали? И почему днём, никого не стесняясь? Как будто мы уже помолвлены, и наша дружба ни для кого не секрет.

   - Ну-ка, посмотри на меня, девочка, веселей, сейчас сделаем снимок на память, - и, согнув колено, он уже нацеливался на объект.

Но в предчувствии не самого весёлого разговора Юля стояла, опершись на держак лопаты, в коротком цветном халатике, с зажатым резинкой хвостиком на опущенной голове. Совсем подросток, которого только что застали за воровством конфет, приготовленных ко Дню рождения. Это фото сохранилось у неё, как память о начале неприятностей в жизни вчерашней школьницы.

   Подошёл поближе, поправил выбившиеся волосы, откровенно и спокойно наблюдая, как постепенно, от ушей, начали краснеть щёки и шея невольной преступницы. – Да что это я ? Может быть, он и не знает о моей шалости? Зачем же сразу сдаваться? И тут Юля уловила запах алкоголя, значит, что-то задело его самолюбие, иначе бы не прибежал днём, пренебрегая всякими условностями сельской жизни.

   - Я вот решил первые снимки сделать для тебя. И для себя тоже. И потому пришёл днём. Давай ещё раз попозируй мне, только без лопаты, и улыбнись, что ты такая грустная? Насильно улыбаться Юля наотрез отказалась и сфотографироваться обещала в другой раз.

- Ну ладно. Как скажешь, - легко согласился фотограф-любитель. Я приду вечером, а ты прихвати, пожалуйста, моё фото, я его подпишу, как обещал. И посмотрел в упор, прямо в глаза.

   - Фотографии у меня нет, - ответила Юля, глядя в сторону.
- А-а-а , куда она девалась?
- Я её сдала в библиотеку вместе с книгой, не посмотрев внутрь. (Господи, зачем я вру, ведь он наверняка всё знает).
- Ну, это легко исправить, спроси у библиотекаря, у кого сейчас эта книга. Она знает, как найти.

- Хорошо, спрошу.
- Ну, тогда до вечера. Я тебя жду. Буду после девяти.
   И ушёл.

Что же делать? Как поступить? Просто запереть калитку и спрятаться в доме? Как-то уж совсем по-детски… И слышится голос мамы: надо отвечать за свои поступки.

Пойду всё-таки. И скажу, как было на самом деле. Окончательно разругаемся? Это только в лучшую сторону. Ведь не люблю я его. Что меня толкало на встречи? В первую очередь, любопытство: а как это целоваться со взрослым мужчиной? И будет ли он догонять меня, если внезапно исчезну из клуба? И смех, и грех, когда представила себе, как бежит по кочкам здоровенный Васяка, а она, присев за кустиком, наблюдает; вот бы он, споткнувшись, ещё и упал на скользкой дороге…

   Маме Вере сказала, что надо побывать у Настёны, а потом, после кино, танцы. Как же отказаться от такого удовольствия?

Вышла навстречу, чтобы не потревожить Шарика. Он шёл навстречу размашистым шагом, будто спешил на работу. Сухо поздоровались.

   - Ну что, девонька, поговорим откровенно, - сказал он, когда уселись на бревно около последнего двора односторонней улицы. – Я тебе готов простить всё, но вот дурака из меня делать не надо. Я не мальчик, и к тебе отношусь вполне серьёзно.

Он не требовал никаких объяснений, и Юля, благодарная ему за это, молчала, как напроказивший ребёнок. Расстегнул пиджак и прижал к себе. – Я люблю тебя и хочу, чтобы ты стала моею, только моею. Целовал лицо, шею, потом быстрым движением расстегнул на груди кофту. – Не надо, Вася, - впервые она назвала его по имени. Я ведь не собираюсь выходить замуж, я хочу учиться дальше, мне ведь восемнадцати ещё нет.

- Да ты не бойся, учёба от тебя никуда не уйдёт. Мы уедем с тобой в Харьков, там много вузов, и всё у нас будет хорошо.

И не слушая никаких возражений, он подхватил её на руки и быстро пошёл на противоположную, пустую сторону улицы.

- Не надо, Вася, я тебя прошу, ну хочешь, я стану перед тобой на колени, только отпусти меня.

Она начала брыкаться, совсем как ребёнок, которого хотят затащить в дом, не дав доиграть в снежки. Кричать? Это получается, что пришла к парню сама, а потом умоляет спасти её от бесчестия. Он не ласкал её, а насиловал,- грубо, жестоко, по-звериному бесстыдно, её душил запах шипра, смешанный с запахом курева. Глаза её были широко открыты, словно от удивления, что всё это так просто и совсем не так, как она читала в книгах.

Ну вот и всё. Он деловито привёл себя в порядок, подал ей руку. – Не хнычь, ничего страшного не произошло, так в первый раз со всеми бывает.

Она на цыпочках прошла мимо кровати мамы Веры в свою комнату. Что же теперь делать? Выходить за него замуж, раз такое произошло? И жить с нелюбимым мужем? А если уйти, то как объяснить другому о своём бесчестии? (Тогда ещё ценилась честность девушки, выходящей замуж). Она включила свет и судорожно начала листать свою тетрадку, куда записывала мудрые мысли из книг или просто красивые природные зарисовки, красочные, необычные сравнения.

Вот она, истина, высказанная Андре Моруа: Брак без любви - это узаконенная проституция.

Но как жить сейчас, опустошённой, лишённой детской резвости и весёлого смеха?

Ей казалось, что грех её виден насквозь, она перестала выходить на улицу, где, слегка поклонившись, вежливо здоровалась с сидящими на лавочках старушками. Они мудрые, они сразу заметят её изменившуюся походку, её печальные, совсем недетские глаза, её тихий, лишённый радости голос. – Ну всё, - скажут они, - потеряла девка своё достоинство и прыть. Так оно всегда бывает…

   Пробовала окунуться в чтение и забыть обо всём, что произошло с ней.. И тут ей тоже не повезло. Она зимой не успела дочитать до конца «Войну и мир» Льва Толстого. Теперь, на второй день чтения, дошла до описания смерти маленькой княгини, Лизы Болконской, которая по замыслу автора должна умереть при родах. Уже уходя в мир иной, с остановившимся взглядом она будто спрашивала «Ах, что и за что вы это со мной сделали?» И этот безмолвный вопрос автор при описании мучений и смерти героини повторяет четырежды, всякий раз варьируя его, не меняя смысла, как подтверждение какого-то рока. «Ах, зачем вы это со мной сделали?».

Юля отложила книгу в сторону, но эта фраза стала и её болью и жила в ней долго и мучительно, не находя ответа на вопрос, кто виноват в случившемся с нею.

   Лиза – красивая, милая женщина, по характеру похожа на ребёнка, она наивна и даже, по мнению свёкра, глуповата. Муж для неё – лишь важный элемент светской жизни. Но разве при таких несерьёзных недостатках она обуза обществу? И её за это надо умертвить?
И разве она, Юля, вчерашняя школьница, своим легкомыслием заслужила такого наказания?   После мучительных раздумий она не пощадила себя и пришла к выводу: не надо играть в любовь, это очень опасная игра.

Мама Вера, отметив у дочери перемены во внешнем виде, в разговоре, взгляде, лишних вопросов не задавала. Только, притянув к груди, успокаивала: «Всё проходит, пройдёт и это. Надо жить, но теперь более серьёзно, не повторяя ошибок. Ты уже совсем взрослая». Юля плакала и просила прощения. – Мама, я сильная, я сделаю всё, о чём мечталось. Ты ещё будешь гордиться мною. Обещаю.

   Дольчин появился через два дня, резко свистнув у калитки. Он теперь победитель, ему нет надобности скрываться.
   - Ну что, Юльча (она не любила такой фамильярности), пойдём прогуляемся, подышим озоном?

   - Никуда я не пойду, я плохо себя чувствую.
   - Кто бы возражал, а я терпеливый, могу подождать. Пришёл сказать тебе, что меня командируют в соседний совхоз на уборку пшеницы, на неделю. Сами они не успевают, техники мало. Думаю, что через неделю ты поправишься и всё у нас с тобой будет окей. Ну что? Ладушки? И потянулся к ней, чтобы попрощаться.
Юля отпрянула от него, от его удушающего шипра.

- Всего хорошего тебе.
- И вам, мадам, не хворать.
И так мило улыбнулся, сверкнув в наступающей темноте золотой фиксой.

Настёна, зная о беде, постигшей подругу, пришла к ней с хорошей новостью, чтобы отвлечь от тяжких мыслей. - На танцах я встретила – ты ни за что не догадаешься – кого. - Олега Скрипку. Тут его тётка живёт. Такой видный парень, вымахал с коломенскую версту, я его сразу и не узнала: белолицый, как девчонка, русоголовый . Ты помнишь, он же совсем белявый был в младших классах, его ещё и дразнили – Скрипка в соломенной шляпе?

О тебе спрашивал. Я сказала, что ты уехала в Краснодар сдавать документы , потом экзамены, не помню точно, в какой вуз. Я правильно сделала, Юля?

- Конечно, правильно. Мне никто не нужен: ни скрипка, ни баян, хватит мне одной пустой балалайки.

А мне, честно сказать, - продолжала Настёна, - запал в душу этот добродушный улыбчивый парень, приходил ко мне вечером домой, но все разговоры сводились только к одному – как найти Юлю, и просил прислать твой адрес. Оставил свой, но не для меня. Вот я и говорю: из двух друзей один или предатель, или завистник.

Предательницей она никогда не была для своей подруги, а вот зависть поселилась в ней , не спросив на то разрешения. Ну чем я хуже её?

   Дольчин рвал и метал, когда вернулся из командировки и узнал, что Юля уехала вроде бы в Новочеркасск поступать в политехнический (мама Вера нарочно спутала карты). Приставал к Настёне, дескать, ты ей самая близкая подруга и должна знать её адрес. Она врала и выкручивалась как только могла, но тайны не выдала.

   Юля поступила на подготовительные курсы художественно-графического факультета при КГУ, которые получили неофициальное название далёких 20 - 30-х годов, - рабфаки. Занятия начинались там в октябре, заканчивались в мае, а выпускные экзамены считались вступительными в соответствующие вузы.

Рабфаковцев зачисляли вне конкурса, и не без оснований: занятия вели там преподаватели из тех же вузов по тем дисциплинам, по которым надо было сдавать вступительные экзамены. С рабфака поступали хорошо подготовленные абитуриенты, в особенности по специальным предметам.

Настёна тоже оказалась в Краснодаре, но по семейным обстоятельствам лишь ученицей Строительного училища по специальности штукатур-плиточник. Надо было зарабатывать деньги, ибо жить на бабушкину пенсию стало тяжко, почти невозможно.

Редко, но они виделись с Юлей в городе. Её оптимизму и образу жизни опять-таки подруга завидовала, хотя и белой, не злой завистью.

Вот она спешит на занятия: загорелая после выездов на пленер, с этюдником через плечо, иногда ещё и с чёрным тубусом с плоской оттягивающейся от корпуса ручкой. Бежит ( она снова разучилась ходить), задевая прохожих своей трубой, вся целеустремлённая и вечно занятая неотложными делами. Не успев попрощаться, она со своими неудобными вещами каким-то образом оказывается не самой последней в людской толпе, штурмующей подошедший транспорт, и уже в окошко задней площадки с улыбкой машет Настёне рукой.

Вот вам портрет современной Юлии Павловны Самойловой, героини брюлловских картин. Без немыслимых богатств и завидного положения в обществе она живёт полноценной жизнью российской студентки, той жизнью, о которой мечтала. Что ещё нужно человеку для полного счастья? Любовь – скажете вы.

Однажды потерпев неудачу в этой придуманной игре по собственному легкомыслию, она, как говорится, обжёгшись на молоке, дула и на воду.

Олег Скрипкин сначала покорял своей настойчивостью её маму, уговаривая дать адрес дочери, потом ненавязчиво и с неизменной шуткой и саму Юлю. – Ну вот хочешь, уцепившись за твою ногу, буду волочиться до самой остановки? Да ведь тяжко девчонке справиться с таким грузом. Лучше уж я буду твоим верным Завирайкой, а ты моей нежной Ю-ю. И хохочут оба.

От себя, от автора этой статьи, попрошу моих читателей: познакомьтесь с одноимёнными рассказами Александра Куприна (или перечитайте), и вы убедитесь, что у животных часто больше человечности, чем у людей. Потому что Человек – это иногда звучит горько.

Октябрь, 2021 г.