Александр Бродский - О национальном самосознании

В современных общественных науках большим авторитетом пользуется т.н. конструктивистская теория наций. Согласно этой теории, появившиеся в XIX веке национальные идеологии не только способствовали созданию национальных государств, но и сформировали сами нации. Национальные идеологии и государства создают нации, а не возникают из уже готовых этнических сообществ. Убеждение, что нации есть естественные, Богом или Природой установленные классификации людей – националистический миф.

На мой взгляд, эти рассуждение справедливы во многих отношениях. Однако механизмы такого конструирования остаются все-таки не ясными. Как происходит отбор специфических черт нации? Откуда берется материал для этого отбора? По каким принципам складывается реальное национальное своеобразие культуры? И наконец, если не впадать в крайности постмодернистской культурологии, считающей идеологическими конструкциями даже расы и пол, то необходимо ответить на вопрос, какую роль в этом процессе играют биологические и генетически передаваемые свойства?

Предлагаемая статья не претендует дать ответы на эти вопросы, но представляет собой попытку наметить общий подход к решению обозначенных проблем.

Материалом для настоящей статьи является культурная история восточноевропейских евреев конца XIX – начала XX века, т.е. евреев западных окраин Российской и восточных окраин Австро-Венгерской империи. Это вызвано тем, что,

во-первых, еврейская история того времени демонстрирует ментальные механизмы формирования национального самосознания в «чистом виде», без участия государственного фактора. 

во-вторых, в еврейской истории наиболее явственно представлен конструктивный элемент национальной культуры, поскольку основные факторы национальной жизни – от языка до 3 государственности – являются здесь результатом творчества вполне конкретных людей, которых можно перечислить по именам.

в-третьих, в истории восточноевропейских евреев наиболее ярко представлен фактор межкультурных влияний и отторжений.

Тем самым я отказываюсь от привычного отношения к истории евреев как к особенной, нетипичной истории, непохожей на истории других народов. Еврейская история, напротив, очень даже типична и в некотором смысле демонстрируют судьбу любой нации в идеальном, то есть очищенном от всего случайного и несущественного, виде.

1. Похвала глупости

До XVIII века евреи жили в Европе достаточно обособленно и воспринимали свою обособленность как нечто само собой разумеющееся. Замкнутые в своих гетто, они не испытывали значительного влияния европейской культуры и в таком влиянии не нуждались. Разумеется, случаи вхождение евреев в европейскую культуру встречались, но были редки и, как правило, приводили к разрыву со своими соплеменниками и единоверцами. Ситуация изменилась в век Просвещения, когда в Европе возобладали идеи автономии разума, равенства людей перед законом и свободы. В этот период у евреев появилось дотоле отсутствовавшее стремление к эмансипации и ассимиляции. В еврейской среде возникло движение Гаскала, которое предполагало приобщение к европейской науке, секуляризацию образования и организацию жизни на «разумных началах».

Центральной фигурой «еврейского Просвещения» был известный философ, последователь Х.Вольфа, Моисей Мендельсон. Именно Мендельсон заложил основную парадигму всех последующих стремлений евреев к эмансипации: евреи – не нация, а религиозная конгрегация. С секуляризацией европейских государств и рационалистической реформацией иудаизма все барьеры между евреями и христианами исчезнут. Мендельсон верил, что ни сегодня, так завтра евреи Германии превратятся в «немцев иудейского вероисповедания».

Полвека спустя похожие идеи стали высказывать деятели Гаскалы в России. Например, публицист Лев Осипович Леванда на страницах журнала «Русский еврей» призывал способствовать всему тому, что ведет к бесповоротному перерождению русского еврея в «русского гражданина с оттенком религиозного своеобразия». Такая позиция отвечала установкам многих прогрессивных европейских политиков того времени, считавших, что евреи как особая нация не могут быть терпимы ни в одном государств, но что каждому еврею в отдельности должны быть предоставлены все права «человека и гражданина», в том числе и свобода вероисповедания. «Евреям как нации надо отказывать во всем, евреям как людям следует все предоставить» - такими словами выразил суть еврейской проблемы во Франции член национального собрания, либерал С. Клермон-Тоннер.

С самого начала Гаскала была неоднородна. Разумеется, она породила немало евреев, совершенно оторванных от своих национальных и религиозных корней, стремящихся во всем жить, думать и поступать по-европейски. Из этой среды вышли такие общественные деятели, как, например, Ф. Лассаль или К. Маркс, которые не только не хотели ничего слышать о своих еврейских корнях, но и относились к ним с ненавистью и презрением. Характерно, что в своей знаменитой работе 1844 г. «К еврейскому вопросу» К. Маркс вообще объявляет евреев «химерической национальностью». Евреи, по Марксу – это не национальность, а некое религиозно-сословное образование или образ жизни. Ассимилировавшееся еврейство лишь трансформировало традиционный иудаизм, которому всегда была свойственна практически-материалистическая установка, в культ денег, торговли, барышей. Тем самым ассимилированные евреи сами воспроизводят то устройство общества, в котором существует отчуждение, и в котором евреи не могут быть эмансипированы.

Споря с Б. Бауэром, утверждавшим, что эмансипация евреев произойдет лишь при полном освобождении общества от религии, Маркс настаивал, что такая эмансипация предполагает освобождение общества от еврейства [Маркс 1955, 382 – 413].

Однако большинство евреев придерживалось все-таки более умеренной позиции, которая находила свое интеллектуальное выражение в религиозном модернизме и попытках переосмыслить иудаизм в духе современной философии. Религиозные реформаторы, вроде Самуила Гольдгейма или Авраама Гейгера, стремились в первую очередь очистить иудаизм от всего «специфически национального» и максимально сблизить его с христианством (прежде всего, с протестантизмом), выявив общую для обеих религий моральную основу.

А еврейские ученые, вроде психолога Морица Лацаруса и философа Германа Когена, утверждали, что, в отличие от христианства, в иудаизме связь человека с Богом осуществляется не через мифологию или метафизику, а исключительно через мир нравственный, в результате чего иудаизм наиболее соответствует кантовскому идеалу «религии в пределах только разума».

Однако в национальном вопросе и реформаторы, и Лацарус, и Коген считали, что евреи должны полностью отождествить себя с немцами. «У нас – немецких евреев – нет иной истории, кроме истории немецкого народа – писал Лацарус. – Все, что было радостью и болью для него – все это наше». «Поскольку все основные потенции ума и мышления формируются языком, – писал Коген, – постольку общий долг всех евреев с благоговейным почтением относится к Германии как к своей духовной родине».

Едва ли стоит рассказывать о том, насколько несостоятельным оказался весь проект «еврейского Просвещения». Что бы ни предпринимали те же немецкие евреи в плане своей германизации, и какие бы умильные речи не произносили они о своей любви к германской культуре, в них всегда видели не «немцев иудейского вероисповедания», а иную расу, глубоко враждебную германской расе. Как писал один из предшественников сионизма, немецкий социалист Моисей Гесс,

«те евреи, которые, желая слиться с немцами, реформируют в протестантском духе иудаизм или вовсе отказываются от него, никак не могут взять в толк, что немцы ненавидят не религию евреев, а самих евреев. Вся суть вопроса заключается в том, что евреи не религиозная секта, а народ, нация, существование которой отрицают лишь евреи»

Развивающийся повсеместно в Европе национализм, утверждал. Гесс, является «противоядием всем тем нивелирующим стремлениям современной цивилизации, которые грозят убить всякую самостоятельную жизнь». И евреям не следует отставать в этом от остального прогрессивного человечества: им, как и другим народам, надо покончить с тем космополитизмом, который, по выражению Ж.-Ж. Руссо, «заботится обо всех, чтобы не заботиться о ближних».

В России провал идеи еврейской ассимиляции стал очевиден в конце 70-х – начале 80-х годов XIX в., когда в русской печати развернулась антисемитская пропаганда, а по стране прокатились еврейские погромы. Вопреки ожиданиям инициаторов Гаскалы, она не только не уменьшила, но, напротив, увеличила антисемитские настроения, поскольку евреи стали внедряться в те сферы жизни, в которых их никто не ждал и не желал видеть.

Но важнее остановиться на другом. Гаскала с неизбежностью предполагала критику традиции, мифологии, а иногда и религии в целом, то есть всего того, что ставит барьеры между народами.

В результате, образ еврея в Европе стал прочно ассоциироваться с образом скептика, циника, не имеющего ничего святого, ни во что не верящего и не уважающего никаких национальных традиций.

Даже люди, далекие от банального антисемитизма, как, например, польский философ XX в. Ю. Бохеньский, были убеждены, что евреям чуть ли не изначально присуще «пренебрежение к религиозным и патриотическим чувствам». При этом, как правило, не берется в расчет то, что евреи, которым действительно присуще такое пренебрежение, с не меньшим пренебрежением относятся к религиозным или национальным чувствам самих евреев.

Это убеждение в «цинизме евреев» интересно сравнить с одним наблюдением. В «Апокалипсисе нашего времени» В.В. Розанова мы встречаем следующие суждения: «Евреи сентиментальны, глуповаты и преувеличивают… Только по глупости и наивности они пристали к плоскому дну революции… Евреи наивны».

Как следует из контекста, под наивностью и глупостью евреев Розанов разумеет то, что они до сих пор верят в свободу, равенство и братство. На самом деле, глупость и наивность евреев, о которых пишет Розанов, и пресловутый еврейский скептицизм – явления одного порядка. По крайней мере, со второй половины XIX в. евреи – единственный народ, который все еще верит в идеалы Просвещения, в идеалы Вольтера и энциклопедистов. Критика традиции и религии является непременным условием такой веры. Но для евреев утраты веры в Просвещение означает крушение всех надежд на ассимиляцию.

=====

Это лишь первая глава, начало общения с читателем, поэтому так много провокационных моментов. Но дальше автор приходит к очень интересным выводам о механизмах формирования любой национальной идентичности. 

=====

2. Песнь о «нибелунгах»

Разумеется, в еврейской среде всегда существовала религиозная ортодоксия, которая воспринимала Гаскалу не просто как заблуждение, но как национально-религиозную трагедию. Особенно сильно обскурантистские настроения проявлялись у евреев Восточной Европы (Польши, Румынии, Галиции, России), которые в меньшей степени были подвержены ассимиляции, чем евреи Германии или Франции. Характерен рассказ о литовском раввине Израэле Салантере, который, узнав, что его сын отправился в Берлин изучать медицину, разулся и сел на пол, чтобы соблюсти традиционные семь дней траура по умершему близкому родственнику.

«Западному европейцу, наверно, ближе Индия, чем мир, в котором живет еврей Восточной Европы», – писал в 20-х годах прошлого века галицийский писатель Йозеф Рот. Для первых поколений ассимилированного западноевропейского еврейства их восточноевропейские предки и сородичи были лишь предметом стыда, вытеснения и отчуждения. Однако вытесненная природа, так или иначе, напомнит о себе. «Ведь у каждого ассимилированного еврея найдется родственник, еврей до мозга костей..., который одной своей внешностью ставит под угрозу пошедшую в гору карьеру и портит новичку репутацию».

И многие ассимилированные евреи, покоряясь судьбе, стали, напротив, подчеркивать свое еврейство и относиться к евреям местечек Польши, Украины и Белоруссии не просто с уважением, но даже с благоговением. Считалось, что именно восточноевропейские евреи, несмотря на все притеснения и гонения, сохранили свою национальную идентичность. Как пишет в наши дни историк еврейской культуры Л. Ботстайн, «идеализированный образ восточного еврея из местечка, нетронутого цивилизацией, превратился в некий миф, который по силе притягательности и “романтической чистоте” мог сравниться разве что с вагнеровскими мифами».

Конечно, в реальности стихийный консерватизм восточноевропейских евреев сильно отличался от того идейного «почвенничества», которое стали культивировать многие еврейские интеллектуалы во второй половине XIX века. Последнее само во многом опиралось на европейские философские идеи своего времени, и носителями его чаще всего выступали люди, воспитанные в духе Просвещения и ассимиляции.

Важнейшим вопросом «еврейского почвенничества» стал вопрос о языке. «Без иврита нет Торы, а без Торы нет еврейского народа» – утверждал один из первых деятелей еврейского культурного возрождения Перец Смоленскин.

Решающим событием в становлении еврейского национального самосознания стала реанимация иврита в качестве разговорного языка, предпринятая Элиэзером Бен-Иегудой. Само убеждение, что в основе любой национальной культуры лежит язык – типичный европейский философский предрассудок XIX – XX вв.

Это убеждение не основано ни на каких фактах. История и этнография свидетельствует скорее об обратном: язык не имеет большого значения для национальной и культурной самоидентификации людей. Нации иногда меняют язык, сохраняя во всем остальном свое культурное своеобразие; существуют единые национальные культуры, носители которых говорят на разных языках; не редки случаи, когда люди, говорящие на одном и том же языке, относят себя к различным цивилизациям.

Вера в первостепенную культурную роль языка является, на самом деле, чисто умозрительным и отчасти идеологическим образованием. Она подразумевает, что язык есть некое мироистолкование, предпосланное любым актам сознательной рефлексии. Эта вера возникла как своего рода реакция на просветительский рационализм, с его верой в суверенность Разума. Языковой фетишизм XIX – XX вв. порожден желанием найти для человеческого сознания и мышления более глубокие основания, чем самоочевидные посылки чистого разума, стремлением вывести человеческий разум из чего-то такого, что само по себе разумом не является.

О том, насколько «еврейское почвенничество» конца XIX – начала XX в. было связано с европейской философией своего времени, красноречиво свидетельствует творчество создателя т.н. «духовного сионизма», одесского публициста Ахад -Гаама (Ашера Гинзберга), который в основание еврейского культурного возрождения положил идеи Ф. Ницше.

По мнению Ахад-Гаама, ошибка Ницше состояла в отождествлении еврейства с христианством.

На самом деле, еврейская этика никогда не придавала особого значения самоотречению и милосердию, но предполагала «твердость духа, бескомпромиссность в преследовании моральных целей, непримиримость к пороку и мнению толпы». Поэтому именно на еврейской почве возможно осуществление ницшеанского идеала сверхчеловека, «белокурой бестии», которая вовсе не обязательно должна быть белокурой.

Гневно обличая идеологов ассимиляции евреев, Ахад Гаам отрицательно относился и к еврейским ортодоксам, которые, цепляясь за внешние формы национального существования, утратили внутренний духовный стержень нации. Политическим кумиром лидера «духовного сионизма» был Петр I, который, по его мнению, показал, как волевым усилием отдельной личности можно изменить внешнее бытие нации, сохранив при этом ее внутреннюю сущность.

Нет ничего удивительного в том, что, на фоне охватившего Европу на рубеже XIX – XX вв. увлечения «тайнами Востока», некоторые еврейские национальные движения попытались отождествить еврейство с этим самым Востоком. Некогда последователи М. Мендельсона выдвинули девиз: «Прочь от Азии!». Теперь же сын Элиэзера Бен-Иегуды, первый человек, воспитанный на иврите – Итамар Бен-Ави – обратился к соплеменникам с призывом: «Мы – азиаты!».

«Восточноевропейские евреи – писал другой деятель еврейского национального возрождения – Фриц Штернберг, – до сих пор остаются почти совершенно восточными людьми»

Евреи – выходцы из Азии, и, следовательно, люди с «восточной душой». Именно на Востоке, а не в Германии или где бы то ни было еще в Европе, евреи должны искать свою «духовную родину». Возрождение еврейской культуры предполагает, прежде всего, освобождение от европейских влияний и возвращение к своим «восточным корням». «К Востоку! К Востоку!» – такими словами оканчивался гимн организации религиозных сионистов «Мизрахи».

Религиозно-философской основой еврейского почвенничества «восточного направления» чаще всего становился хасидизм. Возникнув в XVII в. в качестве исключительно народной, плебейской религиозности, хасидизм к концу XIX в. стал обладать особой притягательной силой для значительной части еврейской интеллектуальной элиты. В хасидизме их привлекал традиционализм, сакрализация всех сторон жизни, доходящий до экстаза мистицизм, пантеистическая убежденность в повсеместном присутствии Бога. По словам известного философа XX в. М. Бубера, хасидизм – это «каббала ставшая этосом». Интеллектуалы не без основания противопоставляли хасидизм «раввинской учености», с ее сухим рационализмом и формалистической этикой.

Говоря о еврейском «восточничестве», особо следует остановиться на т.н. «евразийстве». В 20-х годах прошлого столетия евразийский автор Яков Бромберг усмотрел определенное психологическое сходство между хасидами-каббалистами и теми евреями, которые активно подключились к русской революции, войдя в организации народников, эсеров, марксистов и т.п.

Хасидов и революционеров объединяет фанатизм, стремление к идеократии, презрение к материальной стороне жизни, готовность к самопожертвованию. Причем в России и хасидам, и революционерам свойственно стремление сблизится с русским народом, прежде всего, разумеется, с русскими рабочими и крестьянами. Все это, согласно Бромбергу, позволяет говорить о своеобразном «евразийском еврействе», в котором «можно усматривать преемство от того древнего “избирательного средства”, которое когда-то влекло его предков на равнины Хазарии и Золотой Орды».

К противоположной группе евреев Бромберг отнес талмудистов и западников-либералов, которые, хотя по-разному относятся к религии, едины в своем стремлении к рационализации жизни и любви к «материалистической мамоне». Позднее схожую концепцию о двух тенденциях в еврействе высказывал историк Михаил Агурский в своей книге о национал-большевизме. А в наши дни эти идеи активно поддерживаются неоевразийцами в лице А. Дугина и А. Эскина. В последнем случае дихотомия Баумберга явно подстраивается под определенную политическую конъюнктуру, о которой не стоит говорить. Но само возведение западнических тенденции в еврейском национальном самосознании к талмудическим традициям, а почвеннических – к каббалистическим, на мой взгляд, не лишено основания.

3. Константы и переменные

4. Оправдание Природы

5. Обретение идентичности