Куда там Нострадамусу…

Хармс говорил, что бомба попадет в его дом. И она попала.  Владимир Гринберг. Портрет Даниила Хармса. 1941

Книжка поэта и литературоведа, нашего постоянного автора Максима Лаврентьева посвящена русским поэтам – Гавриилу Державину и Александру Пушкину, Даниилу Хармсу и Велимиру Хлебникову, Михаилу Лермонтову и Владимиру Маяковскому, Андрею Белому и Александру Введенскому, Федору Сологубу и Николаю Заболоцкому. Рубцову, Веневитинову, Мандельштаму, Гумилеву и пр. и пр. Иностранцы тоже, разумеется, есть: от Горация до Мишеля Нострадамуса. Книга Лаврентьева, безусловно, интересна сама по себе, нам же особенно приятно, что вся она, каждая ее глава, – все печаталось сначала в «НГ-EL» (хоть и в сокращенном, газетном варианте).

Да, книга имеет подзаголовок – «Предчувствия и пророчества русских поэтов». Но пишет Лаврентьев не только о вышеупомянутых предчувствиях и пророчествах. Они – важная составляющая судьбы, но не единственная, может быть, даже и не определяющая. Все люди так или иначе что-то предчувствуют, предсказывают, иногда даже угадывают. Просто пророчества поэтов всем известны, они яркие, броские, часто отчаянные и пугающие.

Но предсказать нетрудно. Многие поэты пишут о будущем, разумеется, и о своем тоже. Ну что-то ведь обязательно же сбудется. Что сбудется – то и запомнится читателям.

Спел Владимир Высоцкий: «Жил я славно в первой трети двадцать лет на белом свете…» Не получилось, не дожил до 60, умер в 42. Ну так и что? Здесь ошибся, в другом угадал.

Писала Татьяна Бек: «Я буду честная старуха…». Не стала она старухой, не дожила. Здесь, повторяю, ошиблась, во многом другом угадала.

Я понимаю логику и интерес Максима. Будущее всегда волнует. Особенно когда оно уже прошлое. Что касается собственно пророчеств, то здесь наиболее показателен раздел про Хлебникова и Мишеля Нострадамуса. Последнего знают и ценят многие, но Лаврентьев в отличие от многих, конечно же, на стороне Хлебникова. Но в чем тут дело? Только ли в том, что Хлебников действительно пророк, а Нострадамус – нет? Или все же в том, что «стихи» Нострадамуса все-таки не поэзия, он хоть и верил в себя и сам себе, но писал, что называется, темно и вяло. Хочешь найти сбывшиеся предсказания – найдешь, конечно. Не более. Но так работают все гороскопы и пр. «Вас ждет удача, если вы будете осторожны». Перебежала черная кошка дорогу, и тебе не долили пива после отстоя пены – все, сбылось, верная примета. А если никакой подобной трагедии не случилось – так и не вспомнишь про кошку. Так и тут.

Максим Лаврентьев. «Весь я не умру…» Предчувствия и пророчества русских поэтов.– М.: Вест-Консалтинг, 2021. – 188 с.

Лаврентьев пишет: «Неужели перед нами все-таки бред сумасшедшего, или «полоумного» (Кузмин), или «психопата типа Dejener supericur», как аттестовал необычного пациента психиатрической лечебницы «Сабурова дача» под Харьковом профессор Анфимов (впрочем, Хлебников пребывал там в 1919 году не по причине обострения какого-то психического расстройства, а всего лишь находился на медицинском освидетельствовании с целью уклониться от призыва в белую Добровольческую армию)? В конце концов, неужто прав был Святополк-Мирский, в 1928 году вынесший безапелляционный вердикт: «Эти вычисления были бесплодны и бессмысленны, и что в конечном счете Хлебников был неудачник, спорить не приходится. Зерна его гениальности и в жизни, и в стихах приходится искать в хаотических грудах безнадежного на первый взгляд шлака».

Так называемый шлак выглядит «безнадежным» только на «первый взгляд». А вот для второго и т.д. не у многих хватает терпения».

И Лаврентьев уверен, что Хлебников именно пророк, пророк в чистом виде. Хоть и с научным подходом: «Какие-то подобные расчеты лежали, надо полагать, и в основе несбывшихся пророчеств Нострадамуса. Если хлебниковский вывод о всеобщем колебательном движении внутри периодов и циклов верен, тогда французский астролог ошибался не столько в расчетах, сколько в преждевременной попытке интерпретировать с их помощью грядущие события. В предисловии к «Битвам 1915–1917 гг.» Алексей Крученых справедливо заметил в этой связи: «Законы судьбы, предлагаемые Хлебниковым, были и у астрологов, каковые вкупе со многими «великими мудрецами древности» знали лишь часть мира и потому владели частью истины».

Я не буду спорить с Максимом хотя бы потому, что у меня тоже на второй и на третий взгляд не хватает терпения. А если б хватило, не убеждают меня подобные выкладки. Зато я знаю точно, что Хлебников – прежде всего поэт, да, поэт странный, «темный», его тоже можно трактовать по-разному, но у него именно поэзия.

А она задевает, и даже если он не совсем то предсказал, не совсем то имел в виду, то все равно предсказал верно. Что сбылось – для читателя, для влюбленного и понимающего читателя, – сбылось абсолютно все, с точностью неимоверной.

Так что – возражу сам себе – поэты в самом деле предвидят, в самом деле предсказывают. Поэтическая речь (особенно у любимого поэта) настолько сильна, что многие строчки и фразы обязательно совпадут. И с твоей собственной судьбой, и с судьбой твоей страны, и с судьбой твоей планеты.

Хлебников – пророк-неудачник или гений? Скорее все-таки гений… Михаил Ларионов. Портрет поэта Велимира Хлебникова. 1910

Но Лаврентьева волнуют, конечно, не только собственно пророчества. Все равно никуда не уйти – от «почвы и судьбы». Вот, например, про отца Даниила Хармса: «Судьба его отца, Ивана Павловича Ювачёва, настолько удивительна, что о ней тоже стоит узнать. Морской офицер, сочувствовал социалистам, в 1882 году связался с народовольцами и принял участие в подготовке цареубийства. Именно ему предстояло метнуть бомбу в императорскую карету, выезжающую из Аничкова дворца. Но покушение сорвалось: заговор был раскрыт, и четырнадцать соучастников оказались на скамье подсудимых. Некоторых из них, в том числе знаменитую террористку Веру Фигнер и Ивана Ювачёва, приговорили к смертной казни, замененной после девятидневного ожидания каторгой…

В 1886 году он попал на Сахалин – сперва на тяжелую работу, а затем как бывшего морского офицера его привлекли к исполнению обязанностей заведующего метеостанцией. Чехов, совершивший в 1890 году поездку на остров, зафиксировал свое знакомство с духовно преобразившимся каторжником в книге «Остров Сахалин» (1895). Кроме того, тот послужил прототипом героя чеховской повести «Рассказ неизвестного человека» (1893).

Освобожденный досрочно в 1895-м, Иван Ювачёв совершил кругосветное плаванье, вернулся в Петербург…

Начав еще каторжником публиковаться в столичном «Историческом вестнике» (под псевдонимом «Миролюбов»), он много писал, в основном труды по богословию. Но не только. Так, например, одна из его многочисленных книг получила большую известность и поныне считается лучшей паломнической книгой о Палестине».

Потрясающая судьба. Никаких прозрений не надо, никаких пророчеств. Что до самого Даниила Хармса, то тот, конечно, считает Лаврентьев, предвидел: «Без всякой иронии Хармс говорил о том, что бомба обязательно попадет в его дом. И она действительно попала в дом № 11 по Надеждинской улице, где писатель много лет прожил в коммунальной квартире (тогда, как и сейчас, эта улица носит имя Маяковского).

…

Согласно официальной версии, Даниил Ювачёв-Хармс умер в тюремной больнице питерских «Крестов» 2 февраля 1942 года. Место его захоронения неизвестно.

А 25 июля 1960-го поэт был признан невиновным и посмертно реабилитирован. По иронии судьбы его последний рассказ, датированный июнем 1941 года, называется «Реабилитация».

Да уж, ирония. Но что поделать, если другой нет. Кстати, рассказ Хармса «Реабилитация» – невероятно смешной, хотя и жуткий. А вот, допустим, про Евгения Боратынского: «Вскоре наш романтик организовал с другими сверстниками-пажами под влиянием шиллеровских «Разбойников» и вообще по моде того времени тайное «Общество мстителей». Вначале неуловимые «мстители» занимались мелкими пакостями – например, прибивали гвоздями к столам шляпы преподавателей и обрезывали офицерские шарфы. Но в феврале 1816-го дошло до кражи: Евгений на пару с приятелем обчистил квартиру одного из своих корпусных товарищей. Воры воспользовались попавшим к ним в руки ключом и вытащили из бюро пятьсот рублей и драгоценную черепаховую табакерку. Накупив сладостей, отпраздновали шестнадцатилетие Боратынского. Их, разумеется, быстро вычислили…

Боратынского лишь исключили из Пажеского корпуса, что было естественно, и запретили вступать в гражданскую службу, а в военную только рядовым. Гораздо сильнее оказались психологические последствия, воздействовавшие на всю дальнейшую судьбу и личность поэта».

Ну не чудо ли, а? Романтик!.. И особенно умиляет, конечно, вот что: «накупив сладостей…»

И последнее. Нашел я в книге две опечатки, на 77-й и 148-й страницах, в газетной версии их нет. Да, мы сокращаем. Потому, например, что газетная страница не способна вместить текст, который больше газетной страницы. Никто – никто! – из авторов не верит, все уверяют, что «в виде исключения наверняка же можно», тем не менее данный поразительный факт остается фактом. Так вот, мы сокращаем, но и редактируем, иногда даже исправляем опечатки. Ну, во втором издании всегда можно исправить. Будет ли второе издание? Я считаю, что должно быть. Не только исправленное, но обязательно и дополненное. Дополнения же, думаю, мы сначала опубликуем в «НГ-EL».