Венок сонетов

Иосифу Бродскому

На Васильевский Иосиф
Не приедет умирать... Геннадий Григорьев.

1

Иосиф Александрович, меня
снедает факт, верней – фактура факта.
Признать автодидакт автодидакта
не может не. Но мы Вам неровня.
Мы не рождались в Питере, и нас
не гладил по головке век бонтонный,
наш соплеменный профиль и анфас
не реял, тунеядством заклеймённый,
чтобы (вернёмся к факту) сквозь кордон,
как артефакт (не путать с контрафактом),
продраться за антрактом и контрактом,
в желе разделав железобетон.

И Вам отрадно верить, что кого-то
не напрягают Ваши навороты.

2

Не напрягают Ваши навороты
(а может, напрягают, как сказать)
мордоворотов, прущих в готтентоты
(а я – другой), и ситцевую знать.
Вы знали их, но не желали знать,
готовых за лирические шпроты,
а пуще – за буклёвые банкноты
продать свою неправильную мать.
Зато у нас в заначке небосвод.
И млечных тварей авиазавод.
И монитор. И Муза, что по блату
стоит на стрёме. И шматок огня.
И жито, что осталось недожато.
И прочая, сказали б Вы, херня.

3

И прочая, сказали б Вы, херня
была Вам откровенно до лампады.
Когда Вас посылали хороня,
то Вам, казалось, этого и надо.
Любое лыко подходило Вам,
чтоб заплести его в любую строку,
и Вы за то обязаны словам,
что каждое из них являлось к сроку.
Да что слова! Слова что дважды два:
соитье ведовства и баловства,
запойные заботы и зевоты.
Словам отныне схима не нужна:
крути их на манер веретена!..
А я скажу: фигня. Нема охоты.

4

А я скажу: фигня. Нема охоты
выдаивать Кастальские стада.
(Тут было б к месту слово «никогда»,
но пусть оно побудет без работы.)
А Вы – всегда. Вы – Крым и рым, и Рим.
Всё – Ваше, до последнего абзаца.
А если был он непереводим,
Вы, к счастью, обошлись без пастерзаца.
Что в переводе надобно? Кураж.
Гранитность автора. Километраж
съедобных строчек. Же не манж поэта,
точней – полуфилософа-эстета,
кому плевать права даёт анкета
на шнобель Ваш (сиречь на Нобель Ваш).

5

На шнобель Ваш (сиречь на Нобель Ваш)
глазеть не стоит: ни уму, ни сердцу,
как это подобает иноверцу.
Хотя Ваш не квасной ажиотаж
по отношенью к Рождеству чужому
мыслишку мог навеять Всеблагому
вселить Вас в бельэтаж, а не в шалаш
царя Давида, отказав от дому.
Должно быть, иудейска страха ради
Вы умолчали и про этот страх,
и про ветхозаветные тетради,
и про Элоха (Он для Вас Аллах).
Наверно, было скучно до икоты
вводить квазиэпические квоты.

6

Вводить квазиэпические квоты
немногим лучше, чем вводить в обман.
Фигуры умолчания, длинноты,
шпаклёвка стиля, вбитого в пустоты,
голимой филологии фонтан,
у коего отсутствует стоп-кран,
плюс разночинец, падкий на экзоты
поэта, почитателя дворян.
Поэт читаем? Значит – почитаем!
Хоть и не гоним, знаем, что гоним.
Отпаиваем водкою и чаем
и отпеваем песню вместе с ним.
С поэтом. Но зачем словцу «тюбаш»
брать на зарубку рифмы типа «аж»?

7

Брать на зарубку рифмы типа «аш»
(из «аш-два-о») не более чем блажь;
«со» с «колесо» – на выпендрёж похоже.
Совсем не в том беда, что наугад
нам бросил кость поэт-лауреат;
речь не о том, но вылезти из кожи
спешит толпа (чьё имя – эпигон),
чтоб возвести эксперимент в закон.
(А мне, вчитаться если, не резон
придаточные клеить обороты.)
Но так меня мутит от «терракоты»,
и так от «чоколатта», что уже
и «мандраже», в натуре, проханже,
и «раскардаш» – изящные до рвоты.

8

...и «раскардаш» – изящные до рвоты
слова, словечки, словеса, словца
глядят на нас, не отводя лица:
всегда в работе даже без работы.
Они молчат, впопад и невпопад,
они кричат и всё-таки молчат,
и молча отзываются на зов
озвученных молчаньем голосов.
И если вдруг безмолвия сераль
изволит вас признать своим султаном,
вы в этом виде, более чем странном,
предстанете, как с ними ни скандаль,
но при диване или без дивана –
буквально не о том моя печаль.

9

Буквально не о том моя печаль,
что вдаль идёт поэт, а не в медаль;
что делает поэзию дурак,
а кто её не делает – зануда;
что прозу может сделать только чудо:
зануды с дураком ареопаг.
Я о другом. Покоя тоже нет.
И счастья нет. И воли. Есть неволя –
вслед за куплетом складывать куплет,
одно и то же Слово канифоля,
в котором нет национальных черт.
А Вы, Иосиф, будучи забриты
в поэты, обнаружили в ответ,
что запаяли Вас в космополиты,

10

Что запаяли Вас в космополиты, –
отнюдь не Ваша фирменная боль:
так славит черносотенная голь
поэта, прародителя элиты.
Но бедным русопетам знать отколь,
что он к породе подобрал пароль.
Бог ведает, с Кем водится пиит,
и потому к нему благоволит:
по-Своему, зато – без канители;
по-Божески, зато – не помня зла;
не по-людски, зато – не мимо цели:
порой – до тлена, а порой – дотла.
Вот почему и Вас: сперва – в хрусталь,
потом – в оплоты, а спустя – в скрижаль.

11

Потом – в оплоты, а спустя – в скрижаль
поставить Вас пытаются без спроса, –
подстава, краше плана «Барбаросса»:
взломать горизонталью вертикаль.
Но нет поляны для пересеченья,
помимо точки, где вступает в стык
исчадие потомственных заик
с интеллигентом в первом поколенье.
И вечный понт! Каурка против пони,
иван-да-марья против орхидей...
(А прежде – с пармазаном макарони
с яишницей встречались без затей.)
Теперь Вы не отвертитесь от свиты
(мне жаль Вас), даже будучи сердиты.

12

Мне жаль Вас: даже будучи сердиты,
Вы не могли расслабиться подчас,
хотя игра родного алфавита
порою так затягивала Вас,
что выраженья для пищеваренья,
уместные на фронте и в тылу,
могли забраться и в стихотворенье,
раскинувшись там, словно в санузлу.
Но время, сочиняющее нас,
не уважает нашего пространства
и режет правду-матку в бровь и в глаз,
и лезет в душу не без постоянства.
Поэтому растить желтофиоли
Вы не могли – ни в колледже, ни в школе.

13

Вы не могли – ни в колледже, ни в школе –
сыграть Вам предназначенные роли.
Счастливый всхлип (учитель – ученик)
умильно просвещённого накала,
общенья тип из кино-сериала, –
в просодию к Вам так и не проник.
Вы отказались от учителей,
что учат, по незнанью своему,
делить весь белый свет на шесть частей,
в итоге получая полутьму.
Что вам не снилось здесь, приснилось там,
недоля стала там утратой доли,
и не случайно не случилось Вам
сказать по-свойски: что я, рыжий, что ли!

14

Сказать по-свойски: что я, рыжий, что ли, –
Вам было не дано: Вы были рыж.
Но даже рыжим хочется в Париж:
версали, этуали, антресоли...
Куда как стрёмно грезить о Париже
среди каналов питерских и книжек,
среди каналий выборгских и выжиг,
ведь Ленинград – это Париж для рыжих...
Но если (Чья – известно) пятерня
вас на своей придерживает нити,
все наши измерения дразня, –
вы явно победите в этом гите.
(За этот образ Вы-таки простите,
Иосиф Александрович, меня.)

15

Иосиф Александрович, меня
не напрягают Ваши навороты
и прочая (сказали б Вы – херня),
а я скажу – фигня. Нема охоты
на шнобель Ваш (сиречь на Нобель Ваш)
вводить квазиэпические квоты,
брать на зарубку рифмы типа «аж»
и «раскардаш» – изящные до рвоты.
Буквально не о том моя печаль,
что запаяли Вас в космополиты,
потом – в оплоты, а спустя – в скрижаль.
Мне жаль Вас: даже будучи сердиты,
Вы не могли – ни в колледже, ни в школе –
сказать по-свойски: что я, рыжий, что ли...

28 июля – 14 августа 2005