Двулогия с послесловием.

Содержание.

1. Они.
2. Старики

   Они

   Они приезжали на встречи в новеньких, сшитых лучшими мастерами костюмах и самых модных рубашках с бриллиантовыми запонками, часами «Rolex», в блестящих ботинках, красочных галстуках, с модными причёсками и утончёнными проборами, на дорогих с зеркальным блеском увесистых, бронированных лимузинах с многочисленной охраной под оглушительные и восторженные аплодисменты толпы.

   Они непринуждённо и играючи, словно скачущие резиновые мячики, выскакивали из лимузинов, приветливо, будто самым близким друзьям, ободряюще ковыряли выхоленными руками в воздухе. Небрежно махали, закручивая доброжелательные жесты, взволнованным и любопытным, визжащим от дикого восторга толпам, вездесущим журналистам, загруженных фотоаппаратами, слали воздушные поцелуи зевакам и случайным прохожим, широко и снисходительно улыбались, показывая белоснежные крепкие зубы, подобострастно пожимали руки, обнимались, выглаживая лёгкими шлепками спины, перешёптывались с таинственным видом, деловито сжимали губы. От них пахло дорогим одеколоном и цветочной водой.

   Они встречались с глазу на глаз в потайных комнатах, завешенных тяжёлыми, плотными шторами, которые не пропускали свет. Развалившись в креслах, вели скрытые переговоры, клялись «только между нами», а потом перевирали сказанное, так как свидетелей не было, обгаживали друг друга. Они проводили беседы без галстуков, с открытыми рубашечными белоснежными воротниками, стараясь показать тем самым свою приближённость к люду, обладали массой привлекательных приёмов, пристально с убаюкивающими глазами смотрели с экранов телевизоров и чётко выверенными жестами поддерживали свои слова

   Они просыпались, когда Солнце начинало бить в окна игристыми лучами, сладко потягивались, зевали, прикрыв ладошкой рот, вспоминали, что им снилось, делали лёгкую зарядку для бодрости, чистили зубы, полоскались под душей прохладной водой, чтобы освежиться, принимали хвойные ванны, одевались в дорогие одежды, соответствуя протоколу, глядя в зеркало, приводили в порядок прически, и если всё было в порядке, улыбались и были довольный собой. Служащие отеля с почтеньем рассматривали их, слегка кивали головами, когда они спускались по лестнице, шли по коридору, охрана выстраивалась вдоль красного ковра. Никто не имел права помешать проходу. Они шли и шли, беззаботно и равнодушно поглядывая вокруг.

   Им устраивали деловые завтраки с двумя сваренными всмятку куриными яйцами, тремя кусочками белого хрустящего хлеба, стаканом апельсинового сока, бутербродами с красной и чёрной икрой и чашечкой крепкого разбавленного коньяком чёрного кофе, а между тем в это время где – то полыхала и пучилась земля, выбрасывая водянистые, перемешанные с грязью фонтаны, закрывавшие солнце, которое тускло светило в пыльной мгле, рвались снаряды, дробясь на горячие осколки, они косили всё вокруг, улицы заполнялись воронками, обрубками деревьев, потоками крови и обезображенными трупами, которые никто не убирал, и птицы клевали их, окружающее погружалось в темень, из которой уходила жизнь, люди боролись, но что могли сделать обессиленные и превращенные в месиво, а они, сидя в мягких креслах под хрустальными люстрами в комнате, заполненной солнечным светом, кондиционерами, впитывали радость жизни во всей полноте, смакуя мелкими глотками каждую халявную каплю, наслаждаясь сладкой горечью и теплотой. Они не обладали впечатлительностью и состраданием, так как за долгие годы власти занимались не обустройством жизни людей, а личными выгодами. Большая часть времени у них уходила не на дела, а на борьбу за власть, в которой самым притягательным были её возможности.

   Бесконечными потоками тянулись беженцы с искаженными, судорожными лицами, и болью в глазах: куда? - а они поглощали бутерброды с красной и чёрной икрой, курили дорогие сигареты, небрежно перебрасывались шутками, обсуждали переменчивую погоду, которая портила настроение и дурно влияла на давление.

   Сыто потягиваясь, беспокоились о собственном самочувствии, но не о человеческих судьбах в разбомбленных, сгоревших дотла домах, пристально разглядывая выражения лиц друг друга, размышляли, какое подобрать себе, вовсе не думая о разрушенных больницах, школах, детских садах, под обломками которых задыхались и хрипели люди, тёмных, сырых с покрытыми слизью стенами подвалах, где было голодно и холодно, душных, со спёртым воздухом бомбоубежищах со стариками и женщинами с детьми, погребах с сырым, тяжелым запахом и просто ямах, выкопанных на скорую руку и прикрытых сверху досками и жестью…

   Они были с добродушными даже детскими невинными лицами, но  интриговали недосказанностью, перекручивали историю, восхваляли политических убийц, вытаптывали предшественников, запутывали словесной паутиной, провоцировали жестами, шпионили, выдавая ложную информацию в надежде, что собеседник, сорвавшись, распакуется и выдаст достоверную, грозили полунамёками, намёками, записывали на различные спрятанные магнитофоны сказанное, при нужном случае делали его доступным общественности. Каждый был рад несчастью, промаху другого.

   Они устраивали многотысячные брифинги в роскошных залах, вывешивая за спиной флаги своей принадлежности. Выдумывали новые трескучие слова, чтобы запутать ими окружение, завлечь репортёров, которые, словно оголодавшая стая набрасывалась на их заумную болтовню, доводя её до захлёбывающегося восторженного крика. Они старались перетянуть газетчиков, журналистов, телевизионщиков каждый на свою сторону. Говорили об искренней дипломатичности и осторожном оптимизме, подавали несбыточную надежду тем, кто был лишён домов, страдал от бомбёжек, болезней, при обстрелах закрывал своим телом ребятишек, просил о помощи, взывал к совести и, отчаявшись и потеряв веру, становился либо сумасшедшим, либо самоубийцей, 

   Они распространяли своё влияние на кинорежиссеров, писателей, которые, уводя людей от действительности, погружали их в мистические, фантастические, сюрреалистические… идеи, киноленты, книги с бесконечными грубо слепленными сериалами, расписанными на сотнях страниц с садистским удовольствием и половой страстью.

   Фильмы и книги отжившего поколения пылились на полках. Они были домашними, сентиментальными, добрыми, романтичными, смешными и даже благодушными, но не агрессивными. Зло, пороки, насилие были в них, как бы случайными и мелкими остатками прошлого. Они имели место в жизни, в которой их было гораздо больше, но старые фильмы и книги умели беречь чувства людей.

   Они умело и ловко превращали мелкие, едва тлеющие вспышки и конфликты в местечковые войны, распространяя их до континентальных, и договаривались до того, что ставили планету на грань ядерной катастрофы, вели бесконечные переговоры, не имевшие окончательных результатов, каждая следующая встреча обрастала противоречиями, лабиринтами и тупиками, которые они выдумывали сами, искусно оперировали надеждой и страхом, обречённостью и возрождением, безразличием и восторгом, любовью и ненавистью…, всеми человеческими чувствами и даже чувством неизвестного будущего.

   Они не желали уступать друг другу из – за амбиций. Любая уступка, даже самая незначительная, вела, как они верили, к потере лица, но потерять лицо уже было невозможно, это было лицо убийственной дипломатии, выстраивавшейся на крови, лжи, хитрости, взятках, миллиардных доходах, жажде власти. На всём том, что давало власть человеку над человеком.

   Они понимали, что история человечества – это история войн, которые они на время прекращали и потом вновь затевали, втягивая в них зародившееся поколение, которое впадало в ещё более жестокое безумие, чем предыдущее, не могли противостоять сверхъестественной алчной власти в себе, затевали редкие просветления, но не, сколько для мирной жизни, сколько для накопления оружия и подготовке к войне, считали окружающих игровым материалом, игровыми персонажами, игровыми куклами, которыми они разыгрывали политические партии, планета была для них компьютером, за которым они сидели. Большинство не замечало, что они всего лишь приёмники, впитывавшие информацию организованного меньшинства.

   Оставим их и перенесёмся в посёлок NN.

Старики

   Вдоль улиц посёлка NN стоят лавочки, прикрытые целлофаном, чтобы не отсырели доски. А на лавочках сидят старики, прижавшись к забору. Сидят они, согнув спину и опустив как бы в поклоне голову земле. Изредка они поднимают голову и устремляют взгляд в даль, словно отыскивая ту дорогу, по которой им скоро придется уходить. Вы их встретите на каждой улице. Куда бы вы ни пошли… Одеты они в фуфайки, телогрейки, поношенные шинели, валенки, бурки… во все то, что осталось на старость. Вы увидите их морщинистые лица, будто иссеченные рубцами, такие же морщинистые руки, некогда знавшие силу, и глаза, похожие на замерзшие ледяные проруби. Глядя на них, вы подумаете, что когда-то, и они были молоды, веселы, гуляли на свадьбах, крестинах, толоках… Работали, отдавая силу и молодость взамен иллюзий, приобретая несуществующие блага и такой же несуществующий мир, который они передавали своим сыновьям. Вы встретите среди них плотников, столяров… всех тех, кого владыки называют народом, создавая их плотью империи и державы и защищаясь их же плотью от других владык, тех, кто строил великолепные замки, хоромы, но никогда не жил в них, выращивал хлеб, добывал соль, но не распоряжался плодами труда своего. Они долго будут смотреть на вас уставшими глазами, из которых уже уходит жизнь. Если вы пройдете по улицам вечером, вы увидите, что они все также будут сидеть на лавочках и не заходить в дом, так как давно отвыкли уже от своих домов и привыкли к лавочкам под акациями, тополями. Сядьте возле них и поговорите. Только не переубеждайте их. Не разрушайте их мысли и чувства. Вы услышите их тихий немногословный мир, от которого так далеко ушла большая жизнь, дерзко вторгающаяся в тихие уголки наши, какими длинными, окольными путями вела их жизнь к старости. Вы поймете, что они уже ничему не верят и не поверят, что давным-давно забыли они о прекрасных легендах, о счастливой человеческой жизни, смирились с тем, с чем вы еще не можете смириться, и что умрут они, так и не поняв, кто и зачем привел их в этот мир.

   Послесловие.

   Что за песня? Что за пляска?

   Встряхнуло меня, вышибло уныние, когда я увидел, кто поет, и кто танцует. Не поверил. Вот тебе на!  Настроение словно сделало крутой вираж, и вышел я другим человеком, чем вошел.

   А что случилось?

   Позвонили мне из Дома культуры «Мир» города Домодедово и пригласили на прослушивание песен «Заметелила жизнь, отметелила» и «Глаза».  Стихи мои, мелодия моего знакомого композитора Сергея Стефановского.

   Понравилось мне, как пел эти песни ансамбль, но настроение все равно оставалось неуютным. Чувствую какой-то дискомфорт. Пытаюсь переключиться. Нет. Не выбивается плохое настроение. Конечно, его можно вытряхнуть за счет водки, но водка такая «пуля», которая некоторое время стремительно летит вперед, а потом поворачивается, возвращается назад и бьет в тебя же самого.

   Вышел я из музыкальной комнаты и пошел по коридору. Вдруг слышу, как поют «течет ручей», притопывание и свист, который промчался мимо ушей, словно ураган и скрылся где – то в конце коридора.

   Дай – ка загляну. Кто же там так разоряется?  Раскручивает душу на всю катушку.

   Открыл дверь, просунул голову. Вдруг меня цап за голову и буквально втащили в комнату. Не поверите, кто. Вообще, я как бы мужик не слабый, но тут не то, чтобы подкачал, а растерялся. Проехал ногами по полу. Если бы упирался, то, может быть, почистил бы пол и спиной.

   Посмотрел, кто же меня тащил. Да две бабушки, а кроме этих двух бабушек в комнате еще штук десять. И «режут» они «течет ручей» во всю пропалую. Голосисто, не промахиваются, а точно попадают в ноты. А бабушка с костылем? Два пальца в рот, и такой свист завивает. Да еще костылем так лихо вертит, как тросточкой. Шляпа набекрень.  На горле красный платочек завязан.  Белая рубашка и воротник торчком стоит.

   А кто играет на фоно? Честное слово – не вру.  Дед с бородищей чуть ли не по пояс. А играет – то как. Все в нем ходуном и руки, и ноги, и спина, и голова. Вертится на стуле, а иногда вокруг своей оси верть и на клавиши. Мне казалось, что еще чуть, чуть, дед и руками, и ногами будет давить на до, ре, ми, фа, соль…. Словом, на всю гамму.

   Ошалелый дед. Другого слова не могу подобрать. Сам я когда-то играл, видел, как другие играют, но такого вертуна и ходуна – не видел.

   Застыл я. Посмотреть и послушать захотел. Да не тут то было. Бабушки меня в круг и начали наседать: пляши! давай! дави! нечего без дела по коридору шляться!

   Не преувеличиваю.

   Словом, вписался я. Выдал, что умел. Да еще под аплодисменты. Может быть, криво, косо, но с душой. Вырвалась она на волю.

   Такие мгновенья нужно уметь ловить, накапливать в душе и тогда душа не увянет, не будет ни унылой, ни скучной, ни тоскливой… Она сама будет гнаться за такими вот мелькающими мгновеньями.

   Выйдя из Дома культуры, сел я в машину и подумал.

   «Господи, что же я такой унылый, скучный, тоскливый стал. Там бабушки на несколько лет меня старше, а как бьют, да так, что пол трещит. А как поют?  Да так, что ручей, как живой видишь. А бабушка с костылем? Я в детстве так не мог свистеть, как она.  Бабушки меня обогнали, мать твою. Откуда у них столько песенных сил? Из каких источников черпают? Кружок ветеранов. Война ломала, калечила, жгла. Обожжённые, а выстояли. Подняли страну из развалин, пепла, разрухи. Не считались ни с голодом, ни с холодом. А что сделали мы?».

   Жизнь добрая и прекрасная, если ты сумел создать в своей душе добро и красоту, а потом вынес ее и стал раздавать. Не оскудеешь. Наоборот. Тебе подарят больше, чем ты подарил.