Или – или (статья Джугашвилы от июля 1917 г)

События идут. Коалиция возникает за коалицией, за репрессиями на фронте следуют репрессии в тылу, а “толку от этого мало”, ибо основная язва наших дней, общая разруха в стране, по-прежнему продолжает расти, принимая все более угрожающий характер.
Страна накануне голода. Казань и Н.-Новгород, Ярославль и Рязань, Харьков и Ростов, Донецкий бассейн и Центрально-промышленный район, Москва и Петроград, фронт и ближайший тыл – все эти и многие другие пункты переживают острый продовольственный кризис. Начались уже голодные бунты, пока еще неумело используемые агентами контрреволюции...
“Крестьяне не дают хлеба”, – жалуются отовсюду.
Но крестьяне “не дают хлеба” не “по глупости”, а потому, что они потеряли веру в правительство, не хотят больше “помогать” ему. В марте и апреле крестьяне верили Советам, а через них и правительству, и хлеб шел обильно как в города, так и на фронт. Теперь они теряют веру в правительство, охраняющее привилегии помещиков, – и хлеба не стало. Откладывая запасы, крестьяне предпочитают ждать “лучших времен”.
Крестьяне “не дают хлеба” не по злой воле, а потому, что им не на что обменять его. Крестьянам нужны ситец, обувь, железо, керосин, сахар, но продукты эти доставляются им в незначительном количестве; а менять хлеб на бумажные деньги, которые не заменят фабрикатов и к тому же падают в цене, – нет смысла:
Мы уже не говорим о “расстройстве” транспорта, слишком несовершенного для того, чтобы одинаково хорошо обслуживать и фронт и тыл.
Все это в связи с непрекращающейся мобилизацией, отрывающей от деревни наилучшие рабочие силы и ведущей к сокращению посевной площади, – неминуемо ведет к продовольственной разрухе, от которой одинаково страдает как тыл, так и фронт.
Вместе с тем растет и ширится промышленная разруха, в свою очередь обостряющая разруху продовольственную.
Угольный и нефтяной “голод”, железный и хлопковый “кризис”, вызывающие остановку текстильных, металлургических и прочих предприятий, – все это знакомые картины, ставящие страну перед опасностью промышленной разрухи, массовой безработицы и бестоварья.
Дело не только в том, что заводы и фабрики, работая главным образом на войну, не могут одновременно в той же мере удовлетворять нужды тыла, – но и в том, что все эти “голоды” и “кризисы” искусственно обостряются капиталом для того, чтобы либо поднять цены на товар (спекуляция!), либо сломить сопротивление рабочих, старающихся, ввиду дороговизны, поднять плату (итальянские забастовки капиталистов!), либо вызвать безработицу путем закрытия заводов (локауты!) и довести рабочих до вспышек отчаяния, с тем чтобы “раз навсегда” покончить с “неумеренными требованиями” рабочих.
Ни для кого не тайна, что углепромышленники Донецкого бассейна вызывают сокращение производства и безработицу.
Всем известно, что хлопководы Закаспийского края, крича о хлопковом “голоде”, сами же прячут миллионные запасы хлопка в видах спекуляции. А их друзья, текстильные фабриканты, пользуясь плодами этой спекуляции, сами же ее организуя, лицемерно кричат о недостатке хлопка, закрывая фабрики, обостряя безработицу.
Всем памятна угроза Рябушинского “схватить за горло” революционный пролетариат “костлявой рукой голода и нищеты”.
Всем известно, что капиталисты уже перешли от слов к делу, добившись разгрузки Петрограда и Москвы, закрытия целого ряда заводов.
В результате – надвигающийся паралич промышленной жизни и опасность абсолютного бестоварья.
Мы уже не говорим о глубоком финансовом кризисе, переживаемом теперь Россией. 50-55 миллиардов руб. долгов, требующих ежегодно трехмиллиардных процентов при общем упадке роста производительных сил, достаточно определенно говорят о тяжелом положении русских финансов.
Общую картину только дополняют последние “неудачи” на фронте, так удачно спровоцированные чьей-то умелой рукой.
Страна неудержимо идет к невиданной катастрофе.
Правительство, давшее в короткий срок тысячу и одну репрессию и ни одной “социальной реформы”, абсолютно не способно вывести страну из смертельной опасности.
Более того. Исполняя, с одной стороны, волю империалистической буржуазии и не желая, с другой стороны, теперь же упразднить “Советы и Комитеты”, правительство вызывает взрыв общего недовольства как справа, так и слева.
С одной стороны – империалистическая клика с кадетами во главе бомбардирует правительство, требуя от него “решительных” мер против революции. Пуришкевич, заявивший на днях о необходимости “военной диктатуры” “генерал-губернаторов” и “ареста Советов”, лишь откровенно выразил чаяния кадетов. Их поддерживает союзный капитал, давящий на правительство резким понижением курса рубля на бирже и бросающий окрик: “Россия должна воевать, а не разговаривать” (“Daily Express”, см. “Русскую Волю”77, 18 августа).
Вся власть империалистам, отечественным и союзным, – таков лозунг контрреволюции.
С другой стороны, нарастает глубокое недовольство в широких массах рабочих и крестьян, обреченных на безземелье и безработицу, терпящих репрессии и смертную казнь. Выборы в Петрограде, подорвавшие силу и авторитет соглашательских партий, особенно ярко отразили сдвиг влево вчера еще доверявших соглашателям крестьянско-солдатских масс.
Вся власть пролетариату, поддержанному беднейшими крестьянами, – таков лозунг революции.
Или – или!
Либо с помещиками и капиталистами, и тогда – полное торжество контрреволюции.
Либо с пролетариатом и беднейшим крестьянством, и тогда – полное торжество революции.
Политика соглашений и коалиций обречена на крах.
Где же выход?
Нужно порвать с помещиками и передать землю крестьянским Комитетам. Крестьяне это поймут, и хлеб будет.
Нужно порвать с капиталистами и организовать демократический контроль над банками, фабриками, заводами. Рабочие это поймут, и-”производительность труда” подымется.
Нужно порвать со спекулянтами и мародерами, организовав на демократических началах обмен между городом и деревней. Население это поймет, и – голод будет ликвидирован.
Нужно порвать империалистические нити, опутавшие Россию со всех сторон, и объявить справедливые условия мира. Тогда армия поймет, для чего стоит она под ружьем, и, если Вильгельм не пойдет на такой мир, русские солдаты будут драться против него, как львы. Нужно “передать” всю власть в руки пролетариата и беднейших крестьян. Рабочие Запада поймут это и в свою очередь откроют штурм против своих империалистических клик.
Это будет конец войны и начало рабочей революции в Европе.
Таков выход, намечаемый развитием России и всей мировой обстановкой.

Так получилось, что я во время написания этой книги читаю другую, про грузинский социал-демократический эксперимент, проходивший примерно в это же самое время. Lee Е. The Experiment: Georgia’s Forgotten Revolution 1918-1921. Пара отрывков из нее.
Жордания больше не считал, что спасение России придет от крестьянства, и приветствовал развитие капитализма в стране. Он также отверг народнические тезисы о том, что революцию возглавит интеллигенция, которой для этого нужно «пойти в народ»; и что новое социалистическое общество без труда возникнет из деревенской общины, минуя фазу современного капиталистического развития.

«Впервые я осознал, - писал Жордания, - что русский социализм был глубоко утопическим и реакционным движением. Любая попытка воплотить его в жизнь отбросила бы нас назад, в варварство».
В Варшаве молодой Жордания впервые в жизни оказался в обстановке, характерной для западных стран, и воочию увидел промышленный рабочий класс, которого почти не существовало в его бедной стране. Он также столкнулся с польским национализмом и антирусскими настроениями такой силы, какой ему не доводилось видеть в родной Грузии. Все это заставляло всерьез задуматься о революции, рабочем классе и национальном вопросе. «Покоренные страны прежде всего нуждаются в политической революции, - писал Жордания. - Сначала должна установиться демократия, и только потом через содействие экономическому прогрессу и широкую организационную работу мы сможем продолжить движение к революции социальной».
Всего в нескольких словах Жордания выразил суть того, что впоследствии назовут «меньшевизмом», - системы взглядов, согласно которой в отсталых странах типа России или Грузии сначала нужно установить демократию и лишь затем ставить вопрос о социальной революции. Как отмечает историк Дэвид Лэнг: «Мысль о том, что демократический социализм удастся построить силами невежественных мужиков, казалась молодому Жордании крайне сомнительной».
…
Как и в России, в течение первых нескольких месяцев 1917 г. в Грузии возникли и окрепли Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Преобладали в них социал-демократы. Грузинские большевики были крайне малочисленны и не пользовались влиянием. В отличие от России, где растущие разногласия между Советами и Временным правительством создавали ситуацию «двоевластия», в Грузии Советы и национальное правительство с самого начала контролировались одними и теми же людьми - местными социал-демократами. Соответственно, популярный лозунг российских большевиков «Вся власть Советам» здесь не имел никакого смысла.
Усилия Временного правительства по утверждению своей власти на российских окраинах, в том числе и в Грузии, наталкивались на серьезные трудности. Созданный им особый комитет по делам Закавказья, ОЗАКОМ, на деле оказался беспомощным. В Грузии, Армении и Азербайджане население самостоятельно создавало институты нового общества.
Одним из таких институтов, обладавших реальной властью, был Тифлисский Совет, образованный 16 марта 1917 г. С самого начала он дал понять, что не имеет намерения добиваться отделения от России - в первом его заявлении говорилось, что цель Совета - «содействовать установлению в России демократической республики».
Через два дня после начала работы Совета Жордания ясно обрисовал взгляды грузинских социал-демократов на революцию: «Настоящая революция по своему содержанию не является начинанием какого-то одного класса. Пролетариат и буржуазия совместно управляют делами революции». Это было классическое меньшевистское понимание природы революции (буржуазно-демократическая, а не социалистическая) в Грузии и в России.
Как мы видим, несмотря на то что Грузия входила в состав России, и Жордания вышел из того же общества и в то же время, что и Сталин – взгляды на революцию и на социал-демократию у них принципиально разные.
Жордания пропустил характерное для русских интеллигентов «народничество» и потому он не испытывал иллюзий относительно возможности построения силами невежественных мужиков демократического социализма. Вообще выскажу небанальную мысль – по всей видимости, народничество уничтожило и частично подменило характерный для той поры процесс роста политического национализма по всей Европе. В России были те же самые акторы – и невежественный, но своеобразный народ со своей культурой, и романтически настроенная интеллигенция, и отсутствие политических прав, какие необходимо было завоевать. Но в России – обычный процесс роста национального сознания сильно вильнул в сторону. Если в европейских странах интеллигенция отправилась в деревню для того чтобы поднять ее, ее культуру, ее язык до уровня города, то у нас интеллигенция решила что это растленный город должен опуститься до уровня деревни. Если в Европе интеллигенция боролась за политические права для всего народа, то у нас – за социальные права, которые выражались, прежде всего, в насильственном переделе земли. В России – интеллигенция признала народом не единое целое, а только деревенскую его часть, отказывая в праве быть народом и горожанам, и имущим классам и элитам. Причина – та самая ненависть к мещанству, которая красной нитью идет через всю историю русской интеллигенции. В результате – в России не получилась политическая революция, которая перешла в социальную, полностью отринув политические завоевания февраля. И практически сразу же начался конфликт города и деревни, которых предыдущая работа интеллигенции сделала не соратниками, но врагами. И в этом конфликте – город проиграл, но в долгосрочной перспективе победил, потому что урбанизацию все равно пришлось проводить, просто ради того чтобы страна могла выжить и победить в войне и цивилизационной гонке – но в СССР она была проведена варварски, и привела к полному отрицанию и уничтожению деревенской культуры культурой городской. И первопричина того – как раз конфликт 1917 года, когда город и деревня не смогли понять друг друга. Русская городская культура стала не развитием, а отрицанием деревенской, и с того момента построенное деревенскими государство СССР было обречено.
Lee Е. The Experiment: Georgia’s Forgotten Revolution 1918-1921
Россию, находившуюся некоторое время под монгольским владычеством, Маркс характеризовал как общество «полуазиатское», и долгое время с этим соглашалось большинство русских марксистов. Общество, в котором они жили, было не феодальным, а, скорее, именно «полуазиатским» - с могущественным деспотическим государством, слабыми общественными классами и лишь малой долей земли, находившейся в частной собственности.
Это и имел в виду Плеханов, когда в 1906 г. возражал против предлагаемой Лениным национализации сельскохозяйственных земель в России. Как отмечает Витфогель, Ленин и сам использовал выражения вроде «реставрация азиатского способа производства», «реставрация нашего старого “полуазиатского” строя», «полуазиатская национализация», «возврат к азиатчине» и т. д. для обозначения строя, реставрации которого опасался Плеханов.
Все эти выражения подразумевали одно - вероятность того, что в результате революции установится порядок, который будет неизмеримо хуже свергнутого царского самодержавия, намного более жестоким и варварским. Ленин отчетливо осознавал возможность этого, что глубоко тревожило его. Страх, что революция может привести к чему-то чудовищному, не оставлял его, преследуя до самой смерти, и после захвата большевиками власти в 1917 г.

Вся статья или – или – это призыв к политической революции, и одновременно это – ложь. Вопрос только в том, понимают ли большевики, что они лгут – или просто проявляют наивность, полагая, что крестьяне действительно дадут хлеб в обмен на землю? Или просто – дадут хлеб.
Судя по последовавшим событиям, по некоему «романтическому периоду» революции – скорее второе.
Попытка большевиков добровольно сплотить общество на основе совместных ценностей полностью провалилась.