О войне

У меня есть соседка, живет этажом ниже. Ей 87 лет. Однажды я иду мимо лавочки у подъезда и вижу: сидит моя Антонина Семеновна сама не своя, и вроде даже слезы на глазах. Уж не заболела ли? – думаю. Села рядом. Оказывается, нет, не заболела, а молодость вспомнила. «Неужто все так плохо было?»– спрашиваю. «Да нет, конечно, не все, - отвечает. Но есть одна вещь, о которой я жалею всю жизнь и которой никак не исправить». И рассказала мне такую историю. Привожу ее от первого лица, как и была рассказана.

«В войну я работала на сормовском заводе, который выпускал танки. Я до сих пор помню каждый винтик в танке, смогу завести и поехать. Но речь не об этом. В конце 40-х меня попросили поработать учетчицей на торфоразработках в Борском районе, где тогда работали пленные немцы. Жили они в огороженной зоне в бараках, а днем  по разным делам свободно перемещались по поселку и даже ездили на Бор. Но на вышках дежурили часовые с пулеметами, и им был приказ стрелять без предупреждения, если случится что-нибудь, не предусмотренное правилами. Немцы «били чурку», то есть кололи березовые поленья на небольшие чурки для топки паровозов и другие надобности. Работали они споро, ладно, люди в основном были приветливые, вежливые, когда я проходила мимо, все здоровались, улыбались, кивали. Я была молодая, симпатичная, и были у меня роскошные волосы. Я укладывала их валиком вокруг головы, как тогда было модно, и немцы звали меня «фрау с красивыми волосами».

 Наши рабочие тоже жили в бараках. Но какая поразительная разница была между двумя поселками! Немецкие бараки были отделаны белой березой, были чистые и нарядные. Территория была ухоженная и очень чистая. В наших же темных бараках водились насекомые, было темно и сыро.

 Работали они до определенного часа, потом все мылись и отдыхали – часто устраивали концерты, пели, играли на музыкальных инструментах. И нас приглашали, но это не одобрялось, поэтому мы слушали издалека.

Я почти каждый день ездила на Бор в госбанк получать талоны на рабочих и отвозить документы. И вот приглянулась я одному немцу. Высокий, симпатичный, совсем не рыжий, говорили, что генералом был! Его звали Альберт Гейман.  По-русски говорил неплохо, рассказывал, что сдался в плен с остатками войска, когда их всех почти перебили наши. У него была семья, жена и сын, и он искал их, посылал запросы в разные места. Говорил, что если не найдет семью, останется в России и женится на мне.

Ему нравились наши леса, наша богатая природа, добрые люди. Жалел очень, что мы даже не представляем хорошей жизни, живем трудно и убого. Про наших женщин говорил, что у них они были бы богини, а здесь они рабы.

Встретиться наедине нам было нельзя, мы ни разу не обнялись, не поцеловались, всегда только на людях. А однажды он спас мне жизнь.

Вокруг были болота, и я заболела малярией. Сильные приступы были на рассвете и на закате. И однажды он увидел меня во время приступа – мне было очень плохо, я почти теряла сознание, добираясь до дома. Он взял меня за руку и отвел в свою зону, в пекарню, велел ждать его и никуда не уходить. Сказал, что у них лекарь американец, и он обязательно поможет. Какое там уходить! Я была еле жива. Пекарь дал мне теплого хлеба и кружку кваса. Альберт пришел часа через полтора и принес три порошка. Велел принимать по одному, когда начнется приступ. Один я приняла утром – и мне сразу стало лучше. Второй вечером, а третий не понадобился! Приступы больше не повторялись. Это было чудо! Как я была благодарна ему!

Приступов не было, но я сильно ослабла от болезни. «Ешьте как можно больше черники, - говорил мне Гейман. – Черника ваше спасение». А было тогда этой черники так много, что вся обувь черная была, ходили по ней, как по грязи. Я ела эту чернику сколько могла, но ведь кисло, много не съешь. И знаете, он сворачивал бумажки, наподобие самокрутки, как мужики тогда махорку курили, и насыпал ложечку сахарку, наверное, из своего пайка. Если не удавалось меня встретить, передавал через стрелочницу, пожилую женщину. Я вспоминаю эти трогательные кулечки и всегда плачу.

И вот однажды ему пришло сообщение – семья его жива. А вскоре немцев стали отправлять на родину, вышли постановления об их реабилитации. Однажды в мою конторку вбежал молодой немец. «Фрау, - кричал он, - фрау, скорее, Гейман уезжает, проститься хочет!» Я бросилась на станцию. Никогда в жизни я больше так не бегала. Задыхаясь, еле живая вбежала я на перрон и увидела хвост отошедшего состава. И вот тут я потеряла сознание.

Сейчас, вспоминая всю свою жизнь, я жалею о двух вещах: что мы не были близки и что я не простилась с ним, не сказала, как благодарна ему за его нежность, за помощь, за жизнь в конце концов.

Наверное, его уже нет в живых, ведь он был старше меня, Альберт Гейман – вот его имя.»